Страница 84 из 87
Февраль, 1974
Лос-Анджелес
Иден остановила машину возле ранчо и подошла к стойлу, из которого высовывалась бурая морда Монако. Она некоторое время постояла, задумчиво гладя грациозную шею коня, затем направилась к дому.
– Мама, я приехала, – крикнула она, входя в дверь. Из кухни появилась Мерседес, вытирающая руки о фартук.
– Ты опоздала. Я уже начала беспокоиться, – с укоризной проговорила она и поцеловала дочь в щеку.
Иден все еще не утратила свой болезненный вид. Ее красота была какой-то хрупкой, словно хрустальная ваза, которая от малейшего удара могла разбиться. Она совсем недавно начала самостоятельно выходить из дома. Для полного выздоровления требовалось еще по меньшей мере несколько недель, и Мерседес очень не любила, когда она покидала ее больше чем на час.
– Где ты была?
– У папы в больнице.
– Ну как он?
– Гораздо лучше. Снова начал разговаривать. Мы с ним проболтали несколько часов подряд.
Мерседес улыбнулась.
– О чем?
– О нас. О нас троих. О том, как мы стали такими, какие мы есть. – Улыбка на лице Мерседес погасла, щеки побледнели. Иден повернулась и подошла к окну. – Сначала я подумала, что он бредит. Несет какую-то бессмыслицу. Но потом до меня дошло. Это был мой кошмарный сон.
– Какой еще кошмарный сон? – У Мерседес пересохло во рту.
– Он снился мне в течение нескольких лет. Будто я закована в цепи и не могу пошевелиться. Вы с папой находитесь рядом. Но вы не помогаете мне. Вы даже не обращаете на меня внимания. Между вами происходит один из самых страшных скандалов. Ты его помнишь?
Лицо Мерседес окаменело.
– Помню, что мы часто ссорились.
– Я всегда вижу твое лицо, бледное и напряженное. И я знаю, что происходит что-то ужасное. Мне хочется заткнуть уши, но я не могу поднять руки. А потом папа замечает меня. У него страшный вид. Он начинает кричать на меня. Иногда в этих кошмарах он бывает голым. Но это связано уже с другим. С тем, как я увидела его с Франсуазой.
– Это всего лишь сон, дорогая, – ласково сказала Мерседес.
– Я тоже всегда так думала. – Она неотрывно смотрела на мать чистыми, холодными и не по годам умными зелеными глазами. – Но на этом кошмар не кончается. Слова, которые выкрикивает мне папа, отвратительны, мерзки. Они убивают меня. От них начинает рушиться все вокруг. Я знаю, что он произносит именно их, но в то же время я их не слышу. Из-за страшного грохота и рева. Это рушатся стены и обваливается потолок. А я не могу даже сдвинуться с места. А папа все кричит и кричит. Это становится невыносимым. И я начинаю тоже кричать, все громче и громче; я стараюсь перекричать его, потому что знаю, что, если мне это удастся, стены перестанут падать и дом будет спасен. – Она тяжело вздохнула и разжала кулаки. Впившиеся в ладони ногти оставили на коже красные полумесяцы. – И в этот момент я всегда просыпаюсь. Самое интересное, что вслух я никогда не кричу.
Раньше я даже думала, что если бы только смогла закричать по-настоящему, то навсегда избавилась бы от этого кошмара.
– Бедная моя девочка, – прошептала Мерседес.
– Но на самом-то деле это не сон. Ведь так, мама?
– Да, – с трудом произнесла Мерседес. – Это не сон.
– Это воспоминание. Я поняла это только сегодня, когда папа рассказал мне, кто же я в действительности такая. Это происходило там… В доме, в Санта-Барбаре. Должно быть, через некоторое время после нашего возвращения из путешествия по Европе. Я оказалась свидетельницей вашего скандала. Я зашла к вам в спальню и услышала, как папа говорит…
– Иден…
– … что я не ваш ребенок.
– О, Иден! – сокрушенно воскликнула Мерседес.
– Что вы удочерили меня. Мерседес закрыла лицо руками.
– Поэтому-то, когда он сильно на меня злился, он всегда называл меня одними и теми же словами: несчастным выблядком. Прошли годы, прежде чем я начала понимать значение этих слов. И только сегодня я узнала, почему он так меня называл. Несчастный выблядок – это случайно зачатый ребенок, которому одна дорога – в сиротский приют, в надежде, что для него найдутся приемные родители.
Мерседес подняла на нее мокрое от слез лицо.
– Ты никогда не была нежеланным ребенком. – Она заключила Иден в свои объятия и крепко прижала к себе. – Мы так хотели тебя, дорогая!
– Почему ты сказала папе, что не можешь иметь детей?
– Потому что в моей жизни случилось нечто ужасное.
– Но ведь ты была замужем. И у тебя уже был ребенок. Разве он не знал об этом?
– Нет. Твой отец ничего не знал. – Она вытерла слезы – Я не могла позволить себе иметь еще одного ребенка, Иден. Не могла. Я считала себя испорченной, грязной, недостойной быть матерью.
– Но почему? Из-за Джоула?
– Из-за обстоятельств, связанных с его рождением.
– Потому что ты отказалась от него?
– Частично.
– Почему же еще?
– Я не могу тебе этого сказать.
– А почему ты от него отказалась?
– Прошу тебя, не спрашивай меня об этом!
– Вечно у тебя секреты, мама. – Иден нахмурилась. – Всё тайны, запретные темы. – Затем ее взгляд прояснился. – Ну да ладно. Выпытывать не стану. Но все остальное ты все-таки должна мне рассказать. Я имею право знать.
Мерседес тяжело вздохнула.
– О Господи, пожалуй, мне надо выпить.
– И мне тоже.
– Тебе нельзя. Доктора сказали…
– Я прекрасно себя чувствую. И пошли они в задницу, эти доктора. Иди в сад, мама. Я все принесу туда.
Иден принесла расположившейся в тени старого дуба Мерседес бутылку вина и, сев к столику, наполнила два бокала. Они молча кивнули друг другу и сделали по глоточку.
– А Шона О'Кифа ты любила больше, чем папу? – немного погодя спросила Иден.
Мерседес задумчиво скривила губы.
– Видишь ли, тогда было совсем другое дело… Да, я очень любила Шона. По-своему, это были счастливые для нас дни. И у нас просто не было времени, чтобы надоесть друг другу или разочароваться в нашей любви. И, когда Шон погиб, мое чувство к нему навсегда осталось таким же свежим и прекрасным.
– И Джоул его сын?
Мерседес отвела в сторону взгляд. Она с минуту помолчала, потом откинулась на спинку своего кресла и кивнула.
– Да. Только Шон умер еще до того, как родился ребенок. Я стала вдовой, и к тому же беременной. Мне необходимо было уехать из Испании. Поэтому я обратилась в американское посольство в Мадриде, к человеку, которого звали Карлтон Хейс. Он был моим добрым другом и помог мне перебраться в Штаты. А позже он же помог мне получить американское гражданство. Я приехала в Лос-Анджелес, потому что у посла Хейса здесь были хорошие связи, и я получила работу, на которой могла использовать единственное свое ценное качество – умение разговаривать и по-испански, и по-английски. Но у меня на руках был ребенок. И у меня не осталось другого выбора, кроме как отдать его приемным родителям. – Она развела руками. – И к тому же я работала по восемнадцать часов в сутки в качестве двуязычного секретаря одной экспортно-импортной фирмы, занимавшейся торговлей с Южной Америкой. Я просто не смогла бы позаботиться о своем малыше. И если ты, Иден, думаешь, что это не разрывало мне сердце, то ты сильно ошибаешься.
– Бедная мама. Бедный Джоул…
– Я не собиралась снова выходить замуж. Мою душу страшно терзало чувство вины. Но мне было так одиноко… И тут на моем пути встретился твой отец, и… – Она пожала плечами. – После того как мы поженились, я делала все, чтобы избежать беременности. Тогда это было не так просто, как сейчас. Но я и мысли не допускала, чтобы родить еще одного ребенка, поэтому и делала все, что могла. Не говоря Доминику. А ему ужасно хотелось иметь детей. Я очень жалела его и даже чуть было не сказала ему всей правды. И, может быть, следовало это сделать… Но ты стала своеобразным поворотным пунктом в нашей жизни, и…
– О, мама.
– Короче, Доминик предложил удочерить девочку. Сначала эта идея показалась мне отвратительной. Но потом я увидела в ней определенную логику я отказалась от собственного ребенка и теперь должна была вырастить ребенка другой женщины. У меня появилась возможность стать матерью, не замарав дитя своим позором. Я могла искупить свой грех. О, Иден, день, когда мы принесли тебя в наш дом, был самым счастливым в моей жизни. Впервые я почувствовала, что мое существование имеет смысл. У меня появилась цель. До этого я никогда не испытывала подобного чувства. Да и потом тоже.