Страница 85 из 90
Ни вид крови, ни изуродованные трупы уже не могли вывести Мерседес из душевного равновесия. Уже не могли. С тех пор как она увидела лицо Матильды в той кошмарной братской могиле, она знала, что тела мертвых – это всего лишь мясо. Возможность умереть – вот что было важно, а сама смерть не значила ровным счетом ничего. Значение имел только момент перехода от жизни к смерти. Как тот момент, когда она впервые выстрелила по врагу. А после этого ее уже ничто не волновало.
В конце концов Мануель гранатой выбил снайпера из его укрытия, а затем пристрелил из винтовки, и жизнь в секторе 14 снова вернулась к нескончаемым поискам пиши и тепла.
Однажды утром, когда женщины затеяли стирку, Федерика Оссорио подтолкнула Мерседес локтем и многозначительно проговорила:
– Между прочим, Мануель Рибера положил на тебя глаз.
– Ты думаешь?
– Уверена. Он настоящий мужчина. Не то что этот придурок Хосе Мария.
Мерседес молча пожала плечами. Подобные коллективные постирушки всегда были местом ведения всевозможных скабрезных разговоров.
– Но Хосе Мария очень милый.
– Милый?
– И у него блестящий ум.
– X… у него блестящий. – Федерика подвинулась ближе. – Неужели тебя совсем не интересует секс? С твоей внешностью ты могла бы перетрахаться со всеми здешними красавчиками.
– Оставь ее в покое, Оссорио! – вмешалась в их разговор Вана Колл, некрасивая, фанатичная анархистка в очках с толстыми линзами, которая крайне отрицательно относилась к сексуальной распущенности. – Мы сюда приехали воевать, а не триппер хватать.
– Да пошла ты в жопу! – огрызнулась Федерика. – Это у кого триппер? Может, у тебя, сука очкастая?
Вана так и застыла на месте с окаменевшим лицом. Федерика снова повернулась к Мерседес.
– Мануель трахает, как жеребец. Ты уж мне поверь, я знаю, что говорю.
Мерседес натянуто улыбнулась.
– Уж не до мужиков тут – пожрать бы да согреться, – сказала одна из женщин.
– Просто она еще девственница, – хихикнула другая.
– А я бы за миску картошки кому угодно дала, хоть Франсиско Франко, – вставила третья.
– Франко баб не любит, это всем известно, – ухмыльнулась Федерика. – Он кончает, только когда зажмет член между страницами Библии. – Она задрала рубаху и принялась мыть свои тяжелые груди. – Верно, Мерче?
– Это все грязные сплетни, распространяемые «красными», – ответила Мерседес. – Господь Бог позаботился о половой жизни генералиссимуса.
– Как это?
– Вы что, не слышали, что у него на тумбочке возле кровати всегда лежит рука святой Терезы? И каждое воскресенье, как только он проснется, она чудесным образом забирается к нему под одеяло и доводит его до оргазма.
Федерика так и закатилась от хохота. То же сделали и остальные, даже Вана Колл.
Эта шутка помогла Мерседес скрыть то, что творилось у нее на душе. Она по-прежнему пыталась разобраться в своих ощущениях. Иногда массивные, с большими темными сосками груди Федерики будили в ней болезненные воспоминания о ее отношениях с Матильдой. А иногда они внушали ей лишь отвращение. Может, она фригидна? Что ж, это все-таки лучше, чем быть tortillera.
Она не могла найти ответов на свои вопросы и оставалась абсолютно равнодушной, когда другие делились впечатлениями об их любовных похождениях, хотя знала наверняка, что многих женщин разговоры о сексе заводили не меньше, чем секс как таковой.
Разумеется, Мануель Рибера ее ничуть не привлекал. Мерседес признавала его мужественность и силу, и его покровительство было ей приятно, но влечения к нему она не чувствовала никакого. Его душа совершенно не сочеталась с ее душой, и поэтому его тело не будило в ней ровным счетом никаких эмоций.
Любовь Матильды была трепетной и нежной, как прикосновение крылышек бабочки. Она выросла из таких чувств, как забота и ласка. То же, что Мерседес увидела здесь, было грубо и вульгарно и больше походило на случку животных, на нечто, о чем впоследствии будет рассказываться с непристойным хохотом. Ни один мужчина – она в этом не сомневалась – никогда не сможет понять ее так, как понимала Матильда.
Разве что Хосе Мария был не таким, как все. Из всех мужчин, пожалуй, только с ним одним Мерседес ощущала себя связанной хоть какой-то душевной близостью. Он был чутким и внимательным. И его доброта трогала ее. В этом он очень походил на Матильду.
Но остальные мужчины вечно смеялись над Хосе Марией. В нем чувствовалась какая-то хрупкость, недолговечность. Он был слаб. И парадоксально, но именно это и вызывало у нее неприязнь.
Возможно, Мануель и мог трахать, как жеребец, но у него не было души. Тогда как Хосе Мария состоял из одной лишь души, но мужественности в нем не было ни грамма.
Или, по крайней мере, ей так казалось.
Как-то ранней весной, проголодавшись, Мерседес отправилась в рощицу гранатовых деревьев. Сорвав один из спелых плодов, она устроилась на сухой шуршащей траве и принялась есть.
Тускло блестевшие зерна граната были поразительно красивы, словно стеклянные бусинки. Их терпкий сок никак не утолял голод, и Мерседес ела скорее ради самого процесса поглощения пищи, чем для того чтобы насытиться. И еще для того, чтобы хоть немного побыть одной.
Она уже начала понимать, что ее сан-люкским мечтам о славных военных победах никогда не суждено сбыться. Жизнь в постоянном голоде, холоде, со вшами, кишащими в самых интимных местах, даже с большой натяжкой нельзя было назвать славной. А быть разорванным минометным снарядом или сдохнуть в грязи, заколотым штыком, едва ли это можно считать достойной смертью.
Хотя Мерседес и отказывалась признаться себе в этом, но ее все чаще мучили сомнения в победе республиканцев. Конечно, как и все ее товарищи, она старалась выбросить из головы подобные мысли. Однако ощущение всеобщего развала и деградации с каждым днем становилось все острее.
Она подумала о своей романтической мечте встретиться в дыму сражения лицом к лицу с Джерардом Массагуэром. Теперь ей стало совершенно очевидно, что такие люди, как Джерард, даже близко не подходили к подобным местам. Мерседес не вспоминала о нем уже многие месяцы. Она перестала думать о Джерарде Массагуэре с того момента, как приехала в Арагон. Она вычеркнула его из своей памяти.
И вот теперь, выплевывая гранатовые косточки, она вспомнила вкус шампанского и запах сигаретного дыма, от которого у нее закружилась голова.
Всегда как следует думай, прежде чем встать на чью-либо сторону…И ты уверена, что вы победите?
Неожиданно она услышала, как хрустнула сухая ветка, и, схватив винтовку, передернула затвор.
– Кто здесь?
– Это всего лишь я. – Из-за дерева высунулась голова Хосе Марии. – Не помешал? Может быть, ты хотела побыть одна?
– Да, – сказала Мерседес, но, увидев его разочарованное лицо, смягчилась. – Впрочем, мои мысли – не самая веселая компания. Если хочешь, посиди со мной.
Он наклонился и внимательно посмотрел ей в лицо. Его пальцы коснулись ее щеки.
– Твои шрамы уже заживают. Наверное, скоро от них не останется и следа.
– Мне повезло, что я не ослепла. А уж как я выгляжу – это дело десятое.
– Ты такая красивая, – прошептал Хосе Мария, не сводя с нее какого-то странного взгляда. – Ты похожа на гречанку. У тебя такие черные глаза. И такие блестящие… У тебя идеальные черты лица. Ты знаешь это?
– Нет, – тоже прошептала Мерседес. Он дотронулся до ее губ.
– Какой нежный ротик. Не уходи от меня в свой подземный мир, Персефона.[39] Если ты бросишь меня, я буду горевать всю жизнь. – Словно смутившись собственных слов, Хосе Мария замолчал и неловко сел на траву.
Его хрупкое тело, затянутое в кожаные ремни портупеи и патронные ленты, казалось почти бесплотным.
– Что-то уж больно у тебя подавленное настроение.
– А у тебя нет?
– Не более чем всегда.
Он вздохнул.
– Я постоянно ощущаю депрессию. Но, когда я с тобой, мне так спокойно! Ты единственный человек здесь, с кем я могу поговорить. Ты не такая, как остальные. Никто из них, похоже, в жизни не прочитал ни одной книги.
39
Персефона – в греческой мифологии богиня царства мертвых.