Карусель памяти

Дарси повесила трубку и во весь рот улыбнулась ей.

– Ты выглядишь совершенно иной, – сказала она. – Такой замужней.

– Ага. – Ванесса пропустила мимо ушей ее замечание. – Надевай тапочки.

– Я не могу. – Дарси встала и начала перекладывать стопки книг со стола на книжную полку, одну за одной. – Тошнота наконец-то прошла, но теперь каждые тридцать секунд мне приходится бегать в туалет. Ванесса заморгала глазами.

– Поэтому мы выберем наш маршрут пробежки рядом с ваннами. Пошли.

Дарси опустила книжку в ящик.

– Ты не понимаешь, – сказала она. – Я хочу сказать, что в этом-то и есть главное неудобство. Ты, возможно, не можешь знать…

– Дарси!

– Что?

– Я могу понять. Я однажды была беременной. Голубые глаза Дарси расширились, и она остановила свою руку на полпути к книжной полке.

– Я… когда? Я хочу сказать…

– Когда была подростком.

Дарси плюхнулась на свой стул, все еще держа книгу в руке.

– Черт, Ванесса. Почему ты мне никогда не рассказывала?

– Потому что мне не доставляет удовольствия вспоминать об этом. Но каждый раз, когда ты говоришь, что я не знаю, как ты чувствуешь, когда…

– Прости меня. – Дарси опустила книгу на свой стол, а затем наклонилась вперед, чтобы взять Ванессу за обе руки, осторожно избегая мизинца на ее правой руке, который все еще находился в гипсе. – Я ведь не знала.

Ванесса в смущении пожала плечами.

– Все нормально. – Она понимала, что необходимы объяснения, но она была не уверена, что Дарси станет задавать вопросы.

– Мне было тогда семнадцать лет, – сказала она.

– И ты отдала ребенка для усыновления?

– Нет. – Ванесса отчаянно замотала головой. – По крайней мере, не добровольно. Ее у меня отняли.

Дарси нахмурилась.

– Почему?

Ванесса сложила руки на груди. Как много она собиралась рассказать?

– Мне сказали, что я не в состоянии о ней позаботиться. И они были правы. Я занималась саморазрушением. Алкоголь и наркотики.

Дарси уставилась на нее.

– Ты? – переспросила она. – Этому невозможно поверить.

– Но это так, – сказала Ванесса.

Дарси покачала головой, а потом тихо спросила:

– Ты знаешь, что случилось с ребенком? Где он?

– Нет. – Ванесса встала, как будто погасила в себе что-то. Подняла с полу сумку Дарси со спортивными принадлежностями. – Пойдем, – сказала она. – Давай пробежимся.

Дарси вцепилась в стул.

– Правда, Ван, я не могу.

– Хорошо. – Ванесса опять пожала плечами. – Тогда до завтра.

Однако не успела Ванесса дойти до двери, как Дарси встала и заключила ее в объятия.

– Мне так жаль, что так случилось все с твоим ребенком, – сказала она, и Ванесса удивилась тому утешению, которое она почувствовала в объятиях подруги. Она рассказала Дарси правду о себе, и в ответ получила только хорошее.

Уже на улице Ванесса порадовалась, что Дарси не пошла с ней после всего. У нее не было настроения разговаривать. Направляясь мимо почты, она перешла на свободный бег. Она изменила маршрут своих пробежек после того, как на нее напали поздно вечером. Возможно, когда-нибудь она снова побежит по той улице, но не теперь.

Она не рассказала отцу о своей беременности. Держа все в секрете, ей было любопытно, сколько времени потребуется для того, чтобы он заметил сам. Начать с того, что он ей уделял мало внимания. Она была уже почти на седьмом месяце, когда он понял. Он также не имел представления о том, что она уже давно бросила школу и что большинство ночей проводила в домах различных своих друзей – мальчиков, а не под собственной крышей.

Он заставил ее пойти к врачу, и он, и врач сказали ей, что придется оставить ребенка для усыновления. Они не слушали ее протестов, и поэтому она не стала соблюдать его назначений. Даже сейчас она злилась на этого врача. У него была возможность раскрыть ей глаза, но он не воспользовался ею. Если бы он сказал, что наркотики и алкоголь могут повредить ребенку, она бы прислушалась. По крайней мере, сейчас она так думала.

Она пила – сильно пила с четырнадцати лет – и курила марихуану и сигареты. Конечно, в какой-то степени она знала, что есть связь между тем, что она вводит в свой организм, и здоровьем ребенка, потому что она принимала огромные количества витаминов. Но в ее понимании эта связь вовсе не распространялась на наркотики. Она придерживалась этого мнения долгие годы, до тех пор, когда знания об этом уже не играли никакой роли.

Поджидая рождения ребенка, она была счастливее, чем когда бы то ни было в ее жизни. Наконец у нее будет что-то, что принадлежит только ей, кто-то, кого она будет любить и кто непременно будет любить и ее, и кто не оставит – не сможет оставить ее.

Она крала вещи для младенцев и украла одеяльце и сумку с пеленками. Погремушки было легко красть, и у нее была целая коллекция погремушек разных цветов и разнообразных форм. Приданое для новорожденного было значительно увеличено с помощью воровства в магазинах, ей помогали в этом двое молодых людей, которые думали, что могли быть отцами ее младенца. Однако Ванесса догадывалась, что отцом ребенка был другой, который на короткое время заехал в Сиэтл, а теперь был в пути куда-то еще.

Она могла представить, что у нее будет только девочка, и лежала без сна по ночам, придумывая ей имя. Анна. Конечно, Анна. Старомодное имя, которое побуждало ее представлять поля с полевыми цветами и бабочками, и покой, и защищенность, которые казались частью этих образов.

Когда у нее начались схватки, одна из ее подружек отвезла ее к входу в больницу. Одинокая и перепуганная, чувствуя большую боль, чем, она считала, может вынести человек, она позволила персоналу больницы позвать ее отца. Он находился в приемном покое, когда родилась Анна с помощью кесарева сечения. Анна. Доношенная, но весом всего пять с половиной фунтов. Бледная, худенькая, круглоглазая маленькая девочка с шелковым пушком на головке.

Сказали, что у Анны трудности с дыханием, и ее держали в специальной палате. При каждой возможности Ванесса с трудом тащилась по длинному коридору, чтобы подержать на руках свою дочку. Она садилась на жесткий деревянный стул и качала ее, обнимала, не обращая внимания на косые взгляды, которые посылали ей сестры, и шепоток за спиной. Медсестры не любили ее. Они сообщали ей с довольными лицами, что ей пора возвращаться в свою палату и силой отбирали Анну из ее рук.

Друзья посещали ее в больнице, воруя для нее пиво и сигареты, и несколько раз они наделали столько шума, что персонал пригрозил выставить их вон.

На четвертый день пребывания Ванессы в больнице появилась в ее палате социальный работник из округа и сказала, что ей не дадут возможности взять Анну.

– Ты не можешь заботиться о ней, – сказала служащая. – Ты ведь даже о себе не можешь позаботиться.

Сначала Ванесса не поверила. Разве могут они отобрать ребенка у матери? Она была в отчаянье. Обещала прекратить пить, перестать курить. Вернуться в школу. Она переменит друзей, уедет с отцом. Она была готова на все, если Анну не станут забирать от нее. Но решение работника социальной службы было твердо, и медсестры смотрели на Ванессу с самодовольным чувством возмездия. Ей хотелось знать, которая из них позвонила, чтобы у нее отобрали ребенка. Однажды, когда она бранилась со своей ночной сиделкой и швырнула в нее пустым лотком для рвотных масс, сиделка нанесла ответный удар.

– Ты почти убила своего младенца в себе. Неужели ты ожидаешь, что тебе позволят довершить это дело?

А, может быть, это ее отец устроил так, чтобы у нее отняли Анну. Ребенок в его доме определенно был бы помехой его образу жизни «перекати-поле».

Только после того, как прошло много-много лет, она поняла, что они все были правы. Медсестры, работник социальной службы, ее отец. С этой ситуацией расправились жестоко и глупо, но действительно Анну необходимо было защитить от нее. В возрасте семнадцати лет Ванесса Харти стала бы очень опасной матерью.

Много времени спустя после рождения Анны Ванесса изучала влияние алкогольного синдрома на плод в медицинском колледже. В то время она страдала от приступов нервозности и бессонницы, а ее волосы, которые всегда были блестящими и кудряво-волнистыми, начали расти совершенно прямыми. Ее преследовали расплывчатые образы Анны, когда она пыталась вспомнить крошечные черты своей малышки. Не было ли у Анны маленькой головы, вздернутого носика, отвисшей нижней губы младенца, страдающего от фетального алкогольного синдрома? Или же просто лицо младенца переменилось в ее памяти за эти годы бесплодных воспоминаний?