Карусель памяти

26

Из Джереми в Сиэтл

1962 год

В те первые несколько дней путешествия по стране с отцом Ванесса плакала без перерыва. Даже в маленьких гостиничных номерах в незнакомых городках, которые быстро все смешались у нее в голове, она подвигалась к краю постели и плакала до тех пор, пока сон не освобождал ее от боли. Боль, как физическая, так и моральная, была свежа и чувствительна, и нова для нее. Ничто в ее жизни не подготовило ее к этому. Лен, занятый собственными переживаниями, не мог даже вообразить глубину страданий своей дочери. Если бы он знал, он обратил бы на это внимание. Он не был лишен доброты: Просто не мог вырваться из круга своих мечтаний и разочарований.

Когда они ехали по дороге, Ванесса ждала, что их остановит полиция. Определенно Мелли предупредила их о том, что она потерялась. Но полицейские машины проезжали мимо них как ни в чем не бывало. В отелях по ночам она ждала, что Мелли появится сама, чтобы забрать назад свою дочь. Однако никто не приходил, и Ванесса страдала от боли и разочарования. Хорошая мать нашла бы своего ребенка, если он ей не совсем безразличен.

В те дни на дорогах Лен говорил почти без умолку, в основном о своей злости по отношению Мелли. Он говорил о Мелли такие вещи, которые Ванесса не понимала или не хотела слышать. Он курил сигарету за сигаретой и бил кулаком по ручкам радио, временами плача, почти как ребенок. И он был так же беспомощен, как новорожденный, в эти ночи, когда Ванесса просыпалась в номере гостиницы с дикими от ужаса глазами и крича в мучительном кошмаре". Он пытался обнять ее, разговорить, но она обычно отталкивала его руки, спрыгивала с постели и бежала в ванную комнату, где проводила остаток ночи. Должно быть, ошибкой было то, что он взял ее с собой. Он обожал свою маленькую девочку, но его решение взять ее с собой основывалось больше на мести, чем на любви.

По мере того как шли дни, которые оставляли Джереми все дальше позади, они оба становились спокойнее. Ванесса постепенно прекратила плакать. Она старалась не думать о Мелли и пыталась забыть, что сделала Клэр. Несколько раз она даже напевала под музыку по радио, а Лен рассказывал, как он собирается «всех убить» на Западном побережье. Он говорил о «капиталовложениях» и о встречах с друзьями, у которых «далеко идущие планы». У него и у нее будут деньги, говорил он своей дочери. Игрушки и одежда для нее, автомобили и женщины – для него. Когда он говорил слово «женщины», на его лице была такая улыбка, какой Ванесса не видела у него прежде.

Когда они достигли Сиэтла, он наконец извинился перед ней. Сиэтл был сердцем Всемирной ярмарки, и Лен взял ее с собой на новую вращающуюся башню, которая возвышалась над городом. Оттуда они могли смотреть вниз на мир, расстилающийся под ними, и строить свою новую жизнь как по карте.

– Мне был необходим кто-то из моей семьи, – сказал он. – Я бы взял вас обеих – и тебя, и Клэр, но, по правде говоря, твоя сестра… – он покачал головой, – она слишком похожа на свою мать. Ты унаследовала ее внешность, а Клэр – ее… – Он развел руками, как будто не мог найти слов, чтобы описать, что Клэр получила по наследству от Мелли. – С тобой мне всегда было легче общаться, – продолжал он. – Конечно, я чувствую себя виноватым за то, что насильно разлучил тебя с Клэр.

Вдалеке Ванесса могла видеть расплывчатые очертания гор.

– Все в порядке, папочка, – сказала она, не сводя глаз с горных вершин, поэтому не могла видеть удивленный взгляд своего отца. Он думал, что украл ее из семьи и с фермы. Он не знал, что спас ее. А она так никогда об этом ему и не сказала.

27

Шарлоттсвиль, штат Вирджиния

Джон свернул с шоссе на дорогу, ведущую в Монтичелло. Позади него Клэр подпевала магнитофону. «Человек-оркестр».

Она пела громко и фальшиво. Трудно было сказать, чей голос хуже – Клэр или Боба Дилона. Неважно. Она заглушала Дилона, повторяя каждую невразумительную стихотворную строку, и Джон упивался необузданным счастьем, которое слышалось в ее голосе.

Монтичелло стоял первым в ее списке неотложных дел. В последние полторы недели они вносили изменения в соответствии с его списком и ее, начав с выходных в Оушен-сити, где их на пляжном молу настиг дождь с градом, и они провели большую часть времени в номере отеля за едой или занимаясь любовью. Потом они посетили аквариум в Балтиморе, потом сходили на пьесу в Центр Кеннеди. Он не мог не согласиться, что атмосфера была несколько натянутой. Их отношениям был нанесен удар за последние два месяца, и требовалось некоторое время, чтобы они смогли чувствовать себя по-прежнему свободно друг с другом. Прошло почти две недели, когда она заявила, что больше не будет встречаться с Рэнди, и они заполнили эти недели такой деятельностью, что времени, чтобы прочувствовать печаль или сожаление, совершенно не оставалось. Они взяли пару дней отпуска, которые, как только он начинал думать о работе, приводили его в панику. Ведь перед итоговой конференцией нужно было так много сделать.

Клэр старалась изо всех сил. Случайный наблюдатель мог с уверенностью сказать, что она обрела прежнюю себя. Тронутый ее усилиями, Джон старался не обращать внимания на тяжесть ее походки и безжизненность желаний. Он не заострял внимания на нехарактерной для нее слезливости после занятий любовью или на том факте, что большая часть пьесы, которую они смотрели, выпала у нее из памяти. Она не выполняла свою долю обязанностей в фонде также. Он ничего не говорил ей об этом, но знал, что она сильно отстала от собственного графика мероприятий перед итоговой конференцией.

В последнее время она иногда просыпалась в середине ночи. Никогда раньше с ней не было такого – она всегда спала как убитая. Порой он спрашивал ее, все ли в порядке. Она неизменно отвечала, что все прекрасно, и он довольствовался этим ответом. Стоит ли ему терзать ее расспросами? Добрый старый Рэнди непременно бы сделал это. Сумасбродный Рэнди. Джон обвинял его в этой неразберихе. Так было проще всего. Удобнее всего. Потому что, насколько ему было известно, из тех, кого бы можно было в этом обвинить, никого не осталось в живых.

Но в остальном Клэр становилось лучше. Чуть-чуть получше с каждым днем. Он не знал, страдает ли она до сих пор от этих странных визуальных образов, которые она обсуждала с Рэнди, но был не готов пока спросить об этом. Если теперь у нее больше не возникало этих навязчивых проблесков памяти, а он напомнит о них, они могут начаться снова.

Она все еще пела «Человек-оркестр», когда держала его коляску, чтобы он смог пересесть в нее из автомобиля. Она даже немножко пританцовывала и наклонилась, чтобы обнять его сзади, целуя в макушку.

Они присоединились к небольшой группе туристов в фойе дома Томаса Джефферсона. Их гидом была изящная женщина с огромными познаниями, и вскоре Джон был поглощен легендами об уме Джефферсона, его разносторонних интересах и о гениальности, которая граничила с эксцентричностью. Они прошли через его библиотеку и гостиную, столовую и наконец добрались до его особенной спальни. Комната была разделена на две кроватью, проходящей сквозь две стены. Интригующие часы висели в ногах постели. Джон хотел было обратить на них внимание Клэр, но она смотрела на что-то, выставив подбородок вперед и прижав руку ко рту. Он проследил за ее взглядом, устремленным высоко на стену над кроватью, где три овальных окна без стекол смотрели в темноту. Позади окон находился шкаф-кладовка, сказала гид, Джефферсон хранил тут свою одежду для других сезонов.

Лицо Клэр посерело, и Джон почувствовал, как его прошиб пот. Между ними стояло несколько человек, и ему было трудно пробраться к ней со своим инвалидным креслом. Она посмотрела на него, и в ее глазах было не что иное, как ужас, затем быстро прошла мимо гида из комнаты.