Тринадцать пуль

Впрочем, на нее Райс даже не взглянул. Он подошел к трупу и дотронулся одной рукой до груди мертвой женщины. Его ладонь прижалась к тому месту, где было ее сердце. Он пристально всмотрелся в остекленевшие, невидящие глаза и забормотал что-то низким, рокочущим голосом.

Тело женщины стало извиваться, мышцы под одеждой задергались.

— Вернись, — приказал ей Райс.

Он звал ее — в буквальном смысле возвращая из смерти.

— Вернись и служи мне. Вернись и служи мне!

Судороги превратились в конвульсии, каблуки скребли пол, голова моталась из стороны в сторону. Она была словно рыба, выброшенная на сухое дерево причала. Тело закаменело в спазме, и кислый запах разлился в воздухе, похожий на запах за окном, но намного сильнее и острее. Когда женщина потянулась к своему лицу, из ее пальцев вылезли жуткие когти. Она медленно села и принялась сдирать кожу со щек.

Она стала кричать, когда полосы кожи начали сползать с ее лица, но она непрерывно вонзала ногти в лоб и щеки — что бы ни случилось, раздирание лица было важнее. Она собиралась содрать его полностью, кусок за куском. Так Кэкстон увидела рождение новой немертвой взамен тому, кого Райс бросил в огонь.

Райс почувствовал ее отвращение. Он повернулся, чтобы взглянуть на Кэкстон, и долгую минуту они просто смотрели друг другу в глаза. Кэкстон поняла, что он роется у нее в голове, будто в картотеке ее разума, все ищет чего-то и не находит. Вампир был расстроен, зол, возбужден, но как только она почувствовала эти эмоции в нем, он использовал физическую связь, которая была между ними. Ее тело стало корчиться, будто коснулось проволоки под напряжением. Райс отвел взгляд, и Кэкстон, тяжело дыша, обрушилась назад, на вагонетки. Глаза закрылись, и…

…она снова была на горящем заводе и по-прежнему цеплялась за цепь. Ей не верилось, что она все еще держится. Ей внезапно захотелось сдаться, захотелось очень-очень сильно. Она мысленно представляла, как это будет. Через несколько секунд ее тело пролетит через пустое пространство. Она столкнется внизу с поверхностью раскаленного металла. Кожа мгновенно воспламенится. Мускулы и плоть продержатся лишь на мгновение дольше. А потом наступит боль. Она была уверена эта боль будет не сравнима ни с чем, что ей доводилось испытывать прежде. Но только на мгновение. А потом… что? Забвение? Небытие?

Как же соблазнительно это было… как соблазнительно — бросить все. Еще раньше, прежде чем она оказалась заключенной в гробу, она задумывалась о своей жизни. О том, как она ничтожна. Работала на износ ради похвалы начальства, Аркли, ее покойного отца. А потом Диана, Диана, которую она так любила, Диана, которая угасала у нее на глазах. Диана, когда-то яркая, живая, сексуальная, а теперь проводящая на кушетке все свободное время. Кэкстон приедет домой и найдет ее там, завернутую в плед, смотрящую светские сплетни по телевизору. Или даже глядящую в никуда, с глазами, даже не обращенными к экрану. Кэкстон поклялась спасти Диану, вернуть ее к жизни. Но терпела неудачу и понимала это. Если уж на то пошло, это Диана тащила ее вниз.

А ее собаки, ее борзые, эти красивые животные. Они будут скучать по ней. Они будут скулить, зовя ее. Но придет кто-нибудь другой, покормит их, станет ухаживать, и вскоре они ее забудут. Весь мир забудет Лору Кэкстон после непродолжительного формального траура. Если ее не станет, на самом деле ничего не изменится. Или же, скорее, изменится только одно: на счетах вселенской бухгалтерии исчезнет некоторое количество боли. Разве же это плохо? Если у нее есть возможность уменьшить боль этого мира, покончив с собой, то что же в этом плохого?

Все, что нужно сделать, это отпустить руки.

Она оторвала одну руку от цепи и почувствовала, что где-то там, за пределами сна, вампир Райс заулыбался. Она взглянула на свою руку. Он хотел, чтобы она выпустила цепь. Райс хотел, чтобы она положила конец этому сну.

Не важно. Не важно, кто этого хочет. Через секунду ее не станет, она исчезнет из этого мира, да и, в конце концов, какая разница? Какая разница, съедят ли вампиры половину всей Пенсильвании? Какая разница? Ее уже не будет здесь, чтобы почувствовать вину.

Она отпустила другую руку. Мускулы бедер задрожали от напряжения, ибо теперь им приходилось поддерживать вес всего тела. Она стала откидываться назад. Как легко. Как же легко, и это решит все ее проблемы.

Сильные пальцы схватили ее за левое запястье. Она закричала, ожидая боли, но пальцы просто держали ее, не вонзаясь в ее плоть. Они не давали ей упасть. Она попыталась повернуть голову, чтобы увидеть того, кто ее держал, но не получалось — голова не поворачивалась в ту сторону. Она видела только пальцы, как они меняют хватку, замыкаясь у нее на запястье, словно пара наручников.

— Рано тебе еще умирать, — сказал обладатель пальцев.

Голос был очень тихим, почти неслышимым из-за рева горящего завода. Но она могла поклясться, что голос принадлежал Аркли.

40

— Довольно! — закричал из ниоткуда Райс, и все остановилось — время, движение.

Кэкстон осталась одна. Исчез раскаленный металл, под ним оказался цементный пол завода. Сталь все еще заполняла несколько каналов в полу, испуская немного света, и доменная печь все еще дымилась, выплевывая огромные залпы красных искр. Зато жар стал если и не терпимым, то по крайней мере не убийственным, и воздух вокруг Кэкстон посвежел, теперь стало можно дышать без боли. Металл, выливавшийся из огромного ковша, замедлил течение и закапал. Лора спустилась по цепи вниз и встала на пол, не рискуя сгореть.

В одном углу завода скрипнула, открываясь на ржавых петлях, дверь. Лора неуверенно двинулась к ней, не понимая, что происходит. Она видела только ступени, уводящие в темноту, и больше ничего.

На дрожащих от усталости ногах она шагнула на первую ступеньку. Каменная ступень была холодной настолько, что пришлось поджать пальцы босой ступни. Проведя столько времени в обжигающем жаре горящего завода, Лора успела позабыть, каково это — чувствовать холод. Она сделала еще шаг и бросилась к металлическому косяку двери. Она была совершенно уверена в том, что, спустись она вниз достаточно далеко, и дверь захлопнется за ней с зубодробильным лязгом. А может, она захлопнется, когда Лора спустится всего на несколько ступенек, захлопнется, как мышеловка на ее и без того израненном теле. Она больше не допустит повторения такого кошмара.

— Лора, пожалуйста, иди ко мне, — сказал кто-то из темноты внизу с сильным акцентом центральных штатов.

Она сделала шаг, еще один и еще. Ловушка не захлопнулась. Наконец она различила какой-то сочащийся снизу желтый свет, он дрожал, словно пламя на небольшом сквозняке.

Она спустилась дальше и обнаружила, что комната прекрасно ей знакома. Узкое сводчатое пространство, стены, увешанные полками с банками, коробками и свернутыми одеялами. Это был тот самый погреб, куда принесли ее в гробу немертвые. Мерзкий ритуальный предмет все еще стоял там, теперь крышка была закрыта. На одном конце гроба стояла свеча в старинном подсвечнике. На другом конце сидел человек среднего роста и телосложения. Он был одет в толстовку с капюшоном (капюшон был откинут) поверх белой классической сорочки. Ею кожа была цвета ореховой скорлупы, а черные волосы собраны в тщательно причесанный хвост. Он улыбнулся ей, показав полный рот небольших ровных зубов, совершенно человеческих зубов, но она знала, кто это: Эфраин Райс. Это был Райс, такой, каким он был при жизни. Прежде чем умер и стал вампиром.

— Когда завод еще действовал, здесь хранились бура и известь. Вот чем тут пахнет, — сказал он ей.

Он похлопал по гробу рядом с собой, приглашая ее сесть.

Лора не чувствовала никакого запаха. Дым с горящего завода обжег ей дыхательные пути, и теперь она вообще не могла ничего учуять. Она не стала его поправлять, просто села рядом. На гробу было не так уж много места, чтобы сесть на расстоянии, поэтому она села, прижавшись к Райсу, бедром к бедру, рукой к руке.