Смерть Банни Манро

— Мир, скажу я вам, с каждым днем становится все безумнее. Он постукивает по газете ухоженным ногтем, смотрит на официантку и говорит: — Вы это вообще читали? Просто невероятно. Официантка смотрит на Банни без всякого интереса. — Ну тогда и не читайте. Ни за что. Она позволяет себе едва заметно мотнуть головой. Банни складывает газету вдвое и отодвигает ее в сторону, чтобы официантка могла поставить на стол еду. — За завтраком такое лучше не читать, особенно если у тебя чертова бетономешалка в черепе. Вот дерьмо, такое ощущение, как будто мне этот ваш мини-бар уронили прямо на голову. Банни краем глаза отмечает, что полоска желтого солнечного света проползла через весь зал и забралась на внутреннюю сторону ноги официантки, но поскольку девушка принялась нетерпеливо переминаться с ноги на ногу, создается сюрреалистичное ощущение, будто луч света у нее под платьем закоротило или же это бледное тесто внутренней стороны ее бедер впитывает в себя яркий свет. Банни не может решить, что лучше. Он во все глаза таращится на завтрак, плавающий в сточных водах жира, берет вилку и, грустно ковырнув сосиску, восклицает: — Черт, кто жарил эту яичницу? Гребаный муниципалитет?

Официантка улыбается и прикрывает рот рукой. У нее на шее тонкая цепочка с оловянным когтем дракона, а в когте — маленькое стеклянное глазное яблоко. Банни перехватывает улыбку, неосмотрительно допущенную ее огромными тусклыми глазами.

— Ну вот и отлично. Капелька солнечного света, — говорит Банни и крепко сжимает бедра, чувствуя, как удовольствие направляется в промежность или куда там еще. Официантка касается пальцем украшения на шее и спрашивает:

— Чай будете? Банни кивает и, пока она уходит, отмечает новое, застенчивое покачивание ее удаляющихся бедер — Банни уверен, как ни в чем другом, что может запросто трахнуть эту официантку, без проблем. Когда она возвращается с чашкой чая, он указывает на табличку с именем.

— А это что такое? — спрашивает Банни. — Ваше имя? Река? Где вы такое откопали? Официантка прикрывает табличку рукой. Банни замечает, что ледяной бесцветный лак у нее на ногтях подобран будто нарочно, чтобы соответствовать тусклости ее глаз. И то, и другое имеет какое-то отношение к луне, или, там, планетам, или чему-то еще.

— Мама так назвала, — говорит официантка.

— Да что вы? Мило, — говорит Банни, разрезая сосиску и отправляя кусок себе в рот.

— Потому что я родилась у реки, — добавляет она.

Банни жует, глотает и, чуть подавшись вперед, замечает: — Хорошо, что вы родились не у сортира.

Морщинки застарелой боли собираются вокруг глаз официантки, глаза от этого уменьшаются, а потом снова делаются пустыми. Река поворачивается к нему спиной и собирается уйти. — Простите. Вернитесь. Я пошутил.

Зал пуст, Банни сжимает ладони, будто изображающий молитву мим, говорит “Прошу вас!” — и официантка замедляет шаг.

Банни оценивает кормовую часть ее лиловой клетчатой формы, и из-за небольшого сбоя в пикселях узора ткани время ослабляет свой контроль. Банни остро осознает, что это мгновение многое решает в жизни молодой женщины — у нее есть выбор. Выбор всей жизни: либо она продолжит уходить, и тогда этот день покатится своим чередом, давя на нее осознанием упущенной возможности, либо она обернется, и тогда ее прелестная молодая жизнь раскроется, как, ну, скажем, влагалище или что-то вроде того. Банни размышляет обо всем этом, но он уверен, как ни в чем другом, что она все-таки обернется и — охотно и без принуждения — отдаст себя на волю его безбрежной сексуальной привлекательности. — Прошу вас, — повторяет он.

Он подумывает о том, чтобы опуститься на колено, но понимает, что в этом нет необходимости и что, возможно, потом ему не удастся подняться.

Официантка останавливается, затем оборачивается и, не спеша, будто в замедленной съемке, опустившись спиной на воду, пускается вниз по течению и плывет прямо к нему.

— Вообще-то Река — красивое имя. Оно вам идет. У вас очень красивые глаза, Река. Банни вспоминает, как слышал в программе “Женский час” на “Радио 4” (это его любимая передача), что большинство женщин предпочитают в одежде мужчин вещи бордового цвета, это как-то связано с властью, или ранимостью, или с кровью, или с чем-то там еще — как хорошо, что сегодня на нем рубашка с темно-красными ромбами. Это все упрощает.

— Они такие глубокие, — говорит он, гипнотически наматывая спираль указательным пальцем, — глубже просто некуда. Внутри него что-то так легко смещается, и засбоивший было механизм, который все утро безжалостно растирал мозги в крошку, теперь неожиданно и безо всяких усилий смазывает сам себя и готовится к чемуто настолько элегантно и четко спланированному, что Банни чуть ли не зевает от необратимости того, что сейчас произойдет. Он резко разжимает руки и говорит:

— А теперь угадайте, как зовут меня!

— Не знаю, — отвечает официантка.

— Ну ладно вам, попробуйте!

— Да нет, я понятия не имею. Мне надо работать.

— Ну, я похож, например, на Джона? Официантка смотрит на него и отрицательно мотает головой.

— Может, на Фрэнка?

— Нет. Банни манерно сгибает кисть, напускает на себя кокетливый вид и спрашивает:

— На Себастьяна? Официантка склоняет голову набок и говорит:

— Ну… возможно.

— Как грубо! — возмущается он. — Ну ладно, я скажу вам.

— Ну говорите.

— Меня зовут Банни.

— Барни? — не понимает официантка.

— Нет, Банни. Банни поднимает руки у себя над головой и помахивает ими, как кроличьими ушками. А потом быстробыстро несколько раз с сопением морщит нос, будто принюхивается.

— Банни — как кролик, — поясняет он.

— А-а, Банни! Ну, тогда Река — это не так уж и плохо, — говорит официантка.

— Да вам палец в рот не клади! Банни наклоняется и достает из-под стола маленький чемоданчик. Он ставит чемоданчик на стол, двумя рывками высвобождает из-под пиджака манжеты рубашки и щелкает замочками. В чемоданчике образцы косметических средств — миниатюрные бутылочки лосьона для тела, крошечные пакетики геля для очистки кожи и малюсенькие тюбики крема для рук.

— Вот, возьмите, — говорит Банни, протягивая Реке образец крема.

— Что это? — спрашивает она.

— Это “Суперуспокаивающий лосьон для рук с повышенным содержанием эластина”.

— Вы этим торгуете?

— Да, хожу по домам. Крем просто обалденный, уж поверьте. Можете оставить себе. Это бесплатно.

— Спасибо, — отвечает Река чуть слышно. Банни бросает взгляд на висящие на стене часы, и все вокруг замедляется, в то время как в нем самом кровь несется с оглушительной скоростью, и зубы пульсируют у самых корней.

— Я могу провести для вас демонстрацию, если хотите, — говорит он. Река смотрит на крошечный тюбик лосьона, который лежит у нее на ладони.

— В его состав входит алоэ вера, — говорит Банни.

Глава 3

Банни поворачивает ключ в замке зажигания, и его желтый “фиат-пунто”, болезненно захлебываясь, оживает. Где-то на краях сознания Банни преследует чувство вины низкой степени, если это так можно назвать, или, скорее, назойливый страх, потому что сейчас пятнадцать минут первого, а он до сих пор не дома. Он с тревогой смутно припоминает, что Либби была прошлой ночью как-то особенно расстроена, но он понятия не имеет, чем именно, да и вообще, как ни крути, денек сегодня чудесный, и Банни любит свою жену.

Его безграничный оптимизм не беспочвенен: славное начало их романа и по сей день упрямо цепляется за настоящее, и, сколько бы дерьма ни попадало на лопасти семейной жизни, всякий раз, когда Банни думает о жене, ее задница — самая крепкая, груди — как две торпеды, она по-девчачьи хихикает, и глаза у нее счастливые, цвета лаванды. В животе у Банни разрывается огромный радостный пузырь, когда он выезжает с парковки на блистательный солнечный свет приморского городка. День сегодня чудесный, и да — он любит свою жену!

Банни ловко ведет “пунто” по свободным улицам (сегодня выходной), вырывается на берег моря, и раскрывшееся перед ним зрелище вызывает новый приступ восторга: на берегу, плавясь и паясничая, разворачивается лето.