Рука дьявола

Старков и Серега одним движением  поставили  его на ноги.

— Нету тебе, врагу, прощения, — произнес Серега.— Вяжите его.

Сашка заломил Ощепкову руки за спину и связал туго. Старков развернул лист, что принес, продырявил его вверху и нацепил на пуговицу ощепкинского пиджака. На листе жирно значилось: «Палач юного поколения».

— Выводи его.

И не обращая внимания на рев, крики и заклинания жены и всех остальных домочадцев, вытолкали на улицу. Жена было бросилась вслед, но Серега угрожающе повел винтовкой.

— Сиди дома!

У лушниковской усадьбы «палача юного поколения» остановили. Митька и Сашка почти вынесли на улицу перепуганную насмерть Акимовну.

— Видишь? — спросил Митька, указывая на зеленого и сникшего Ощепкова.— И с тобой, тетка, то ж будет, если еще хоть пальцем тронешь Галинку. Поняла?

— Поняла, поняла, милай...— еле шевельнула Акимовна губами.

— Нынче же пошли в волость за лекарем. Поняла? И чтоб никто из ощепковской сволочи в вашу избу ни ногой. Поняла? Запомни накрепко, тетка. С нами шутки плохи. А ежели что — на самую макушку церкви затащим и к кресту привяжем, чтоб все видели, какая ты есть вражина своей дочке и народному делу. Поняла?

Акимовна уже не отвечала,    а только трясла головой.

— Гляди, тетка: каждый день будем заходить к тебе и проверять. Поняла?

Ощепкова провели под ружьем и с плакатом на груди по всему селу, до самого сельсовета. Ребятишки, бабы и мужики, кто находился дома, бросали свои дела, выбегали на улицу, провожали тревожными глазами страшноватое шествие, переговаривались испуганно.

— Арестовали Кузьму, что ль?

— Должно, убил кого-сь... Ишь:  «Палач» написано.

— Да ну?! Вот тебе и церковный староста!..

— Али от продналога отказался?

— Убил...

— Кого убили? Где убили?

— Да не убили никого. За Галинку Лушникову взяли. Избил ее за то, что с комсомольцами якшалась да в нардоме энтом пол мыла.

— А-а!.. Вот беда: и моя туды, в ячейку ихнюю, вчерась рвалася, а я ее за косы... Не приведи, господи, вот этак схватят да...

Во дворе сельсовета, перед амбаром, стоял захудалый сарайчик — туда втолкнули Ощепкова до приезда Лыкова.

Митька набросил щеколду, заткнул щепкой и поставил часового — Кольку, пообещав Ощепкову:

— Завтра расстреляем. Ежели вздумаешь бежать — еще хуже будет.

Невдалеке толпились две-три небольшие кучки мужиков и женщин. Подойти к сельсовету или к сарайчику никто не решался. В одной из кучек Ленька увидел хмурых Елбана и Никиту Урезкова. Они о чем-то разговаривали с Тимохой Косым, у которого морда была перевязана белой тряпкой. Ленька ходил меж парней возбужденный и гордый: пусть все видят и знают, что он тоже арестовывал этого злыдня Ощепкова, что он никого не боится: ни Тимохи, ни всяких Елбанов, потому что он, Ленька, за правду стоит, за справедливость.

Митька присел на крылечко с ребятами, закурил. От одной группки отделился и подошел к крыльцу Фома Тихонович Барыбин, как всегда, оживленный, бодрый и быстрый. Глаза его смотрели лукаво и проницательно. Подошел он и заговорил по-приятельски, на правах друга и единомышленника:

— Кажись, опять у вас какая-то закавыка? Не нужна ли моя помощь?..

Парни, как ни были взволнованы и возбуждены, улыбнулись.

— Нет, Фома Тихонович, на этот раз обошлись...

Барыбин несколько посерьезнел:

— Ощепков-то в самом деле побил дочку Лушниковой?

— Исхлестал...

Барыбин качнул головой, вымолвил негромко:

— Дурак мужик. Не ожидал. Правильно сделали, что взяли его. Авось другим неповадно будет.

И пошел. Увидел Леньку, приостановился на минутку, хлопнул его по плечу:

— Чего к нам не забегаешь, а? Моя хозяйка там тебе подарков наготовила... Приходи. Гришку проведай — хворает он.

Ленька кивнул:  «Приду».

Приехал Лыков на подмарьковской подводе. Дядька Аким лихо подкатил чуть ли не к самому крыльцу и прямо-таки с шиком остановил своего серого е белой отметиной на лбу коня. Лыков устало соскочил с телеги, сказал, однако, весело улыбаясь, дядьке Акиму:

— Чувствуют, черти,— ждут! А? — И уже к комсомольцам: — Я тут кой-чего привез вам из укома комсомола — заскочил попутно. Подарочек.

И он вытащил из-под охапки сена одну за другой три связки газет и книг. Тут были несколько потрепанных букварей, задачники, политброшюры и художественные книги, которыми, должно быть, особенно гордился Лыков.

— Видали? Целое богатство. Первый вклад в нашу библиотеку. Обещали еще подсобрать. Особенно обнадежили книгами по политической части.— И вдруг умолк, внимательно глянув на Старкова, а потом на Митьку.— Чего вы кислые такие? Или случилось что?

— Случилось,— ответил Митька, вставая.— Ощепкова арестовали.

И рассказал, что произошло и как все было. Пока Митька рассказывал, лицо Лыкова мрачнело и мрачнело.

— Так,— наконец бросил он.— И где сейчас Ощепков?

— Тут, в сараюшке...

Ленька почему-то думал, что Лыков сейчас здорово обрадуется, узнав, как комсомольцы без него так ловко и быстро разделались с кулацким злыднем. Но Лыков вдруг рассердился, плюнул в сердцах:

— А, чтоб вас!.. Ну наделали делов. Не комсомольцы, а черт знает кто. Анархисты!

И тут же круто развернулся, запрыгал к сараюшке, вынул щепку, отшвырнул ее со злостью и распахнул дверь.

— Выходи.

Ощепков вышел, робко оглядываясь по сторонам.

— Развяжите ему руки.

Подошли двое: Колька Татурин и Сашка Кувалда. Ощепков понял, что пришло избавление, обрадовался несказанно. Растирая надавы на руках, он низко поклонился Лыкову.

— Спасибо,    Захар Степаныч...     Спасибо,    родной ты наш... Век не забуду...

Лыков хмуро кивнул:

— Ладно. Иди. А там видно будет.

Когда Ощепков  ушел,  Лыков повернулся  к  Старкову.

— Ты-то куда глядел? Почему не пресек самоуправство? Секретарь сельсовета называется! Взгреть бы тебя как следует, чтоб в другой раз умом пользовался. Айда в Совет.— И больше ни на кого не глянув, стал прыгать по ступеням.

Ленька остался один — зайти со всеми не решился, а его никто не позвал. Он присел на ступеньку подождать Митьку.

Из-за дверей несся злобноватый резкий голос Лыкова: допекал, видимо, ребят. Ленька никак не мог понять: чего взбеленился Лыков? Да таких, как Ощепков, сразу надо в тюрьму. А он взял выпустил. Да еще и парней ругает.

Вскоре дверь открылась и из сельсовета вышли смущенные, но почему-то повеселевшие Татурины, Сашка и Митька.

— Ну и ну! — хохотнул Кувалда.— Без терки щеки надрал — горят.

Серега кивнул:

— Молодец мужик. По-умному дело повернул. А мы немного того, поторопились.

Митька промолчал, только вздохнул да махнул рукой, направляясь к коновязи, где стоял его конь. Ленька за ним:

— Мить, что Лыков-то?

— А что Лыков? Лыков все по путю решил... Да мне не легче от того... Тяжко... Узнать бы: послала Лушникова за лекарем?

Ленька не ответил, да Митька и не ждал ответа: вскочил на телегу, тронул вожжи.

Они молча доехали до того места, где встретились, когда Ленька бежал домой с солью.

— А где соль? — вздернулся Ленька, будто к его спине приложили горящую головешку.— Где соль?!

Он вскочил на ноги, оглядел телегу — нету соли, лихорадочно зашарил руками под травой — нету!

— Какая соль? — спросил Митька, останавливая коня.— Чья?

— Моя соль... Заковряжихина... В мешочке.. В белом таком...

Говорит Ленька, а сам чуть не плачет: голос дрожит, губы побелели.

— Вот тут... Вот сюда я ее кинул... В мешочке... В белом таком...— А сам шарит, шарит руками, все еще не веря, что мешочек пропал.

А его не было. Нигде не было: ни на охапке, ни под ней. Может, он упал по дороге? Ленька спрыгнул с телеги и понесся назад, к сельсовету.

Митька выкрикнул.

— Куда ты?

Но Ленька и не оглянулся, охваченный ужасом потери. Добежал до коновязи, где стоял Митькин конь,— нет мешочка. Куда делся? Может, упал, когда они с Митькой гоняли по селу, собирая парней? А может, кто украл, пока они ходили за Ощепковым?