Страница 29 из 60
— А что это он тебя так навеличил? С перепою, поди?
— С какого такого перепою, коли я в сам деле из дворян.
Мужики хохотали. Один ткнул в бок другого:
— Видал? Барин.
— А рылом будто и не похож...
— У него в нутрях усе благородство. Кишка тонкая...
И снова хохот. Мужичонка озлился:
— Чего гогочете? Правду говорю: дворянский я. И грамота царская была.
— За што же тебе такая благодать вышла?
— Не мне: всей деревне. Царицу Катерину Вторую мы спасли...
— Да ну? — ахнули мужики.— Тогда ишо и пеленок твоих не стирали. Как же это ты исхитрился царицу-то спасти?
Мужичонка совсем распетушился, раскричался:
— Да не я, не я! Што за народ глупой! Прародители мои. А я уже по наследствию дворянский... Они тогда в Расее жили, в Курской губернии. Вдруг весть пришла: царица Катерина куда-тось едет в своей карете, и путь лежит через нашу деревню. У нас шум, гам, радость, а мужики соседской, через речку, деревни взяли и подпилили сваи на мосту, чтоб царица, значит, вместе с каретой разбилась. Наши прознали, донесли по начальству. Осерчала Катерина: ту деревню, всю как есть, на каторгу отправила, нашей дворянство пожаловала. И землю дала... Только вот не в Курской губернии, а здесь, под Славгородом. Переселила нас. Вот и живем там. Дворяновка деревня. Слыхали?
— Не слыхали,— сказал Афонька.— И слышать не хотим: подлецы твои прародители! И ты, видать, тоже...
— А я-то пошто? — взъерошился мужичонка.
— По наследствию...
Желтоусый изнемогал, покраснел весь от натуги и еле выдавливал:
— Рассказывай... Про то, как в Камне... Давай, давай, штоб тя вывернуло...
Яков поуспокоился малость, стал снова рассказывать:
— И говорит энтот очкастый-то: рад, дескать, встретиться. Сразу, грит, видно, што ты благородных кровей человек, и хвамилия твоя знаменитая — Романов. Ты, грит, не сродственник Николаю Александровичу будешь? Какому, спрашиваю, Николаю Александровичу? Хто он такой? А это, грит, бывший наш царь-батюшка, император всея Руси. Ну, я, конешно, сробел... Нет, говорю, не сродственник... Жалко, отвечает, очень жалко... А графа Шомполец-кого ты знаешь? Я совсем застеснялся: не знаю, говорю. Ну, не беда, счас познакомлю... И зовет охвицера. Вот, грит, энтот благородный человек желает побеседовать с графом Шомполецким. Окажи милость, сведи к нему. Охвицер заулыбался радостно, взял меня под ручку, повел, а я спрашиваю: а насчет коня и коровки как? Энто, грит, Шомполецкий разъяснит, он мигом усе сделает... Ну, думаю, важный, видать, Шомполецкий. Еенерал, поди. Вывел охвицер меня на двор, позвал двух солдат, говорит весело: а ну, познакомьте энтого с Шомполецким. Очень, грит, мечтает...
Грохнул хохот.
Смеялся Артемка, смеялся Тимофей, желтоусый уже только икал, выкатив глаза. Артемка, глянув на него, совсем закатился. Один лишь Яков был серьезным: не до смеху, видать, ему было.
— Не успел я разобраться, а солдаты хвать меня да на лавку. Привязали и шомпола вытаскивают. Понял я тогда, хто такой «граф Шомполецкий», закричал им, што я благородный дворянин, дескать, што нельзя меня пороть. Закон-де есть такой. Тогда один из солдат подошел ко мне и на ухо шепчет: «Ежели ты, сукин сын, в сам деле из дворян, то я тебе счас таких всыплю — бога увидишь...»
Желтоусый всхлипывал:
— Уморил! Как есть уморил!.. Штоб тя об землю кинуло...
— Перепужался я до смерти, закричал солдату: соврал я, дескать, никакой я не дворянский, а обнаковенный трудящий мужик... «Ну, то-то же»,— сказал солдат, и бить стали, да руки, видать, сдерживали — не шибко шкуру попортили... Вот так-то дело было...
Смех не унимался.
— Знать, не с руки стало в барях жить?..
— А што с конем и коровкой?
Яков махнул рукой:
— Какая уж там коровка! Как выскочил со двора, да так и шпарил без оглядки до самой деревни. Прибег, вынул из-за иконы царицыну грамоту, наплевал в нее, порвал и выкинул. А сам — в партизаны...
У Артемки рот не закрывался: давно не смеялся так, даже под дыхалом заломило. Да вдруг оборвал смех, огляделся — темнеть начало, а Костя наказывал, чтоб к вечеру обязательно был в штабе. Тронул Тимофея:
— Пора мне. Костя уже, поди, ищет меня.
Тимофей провел Артемку до площади, приостановились. Артемка вдруг снова засмеялся.
— Чего ты?
— Барина вспомнил. Хороший мужик. Веселый.— А потом, уже отойдя несколько шагов, крикнул Тимофею: — А ты заходи к нам. Песни попоешь. У Кости гармонь есть, а играет он — ух, здорово!
— Да ну! — обрадовался Тимофей.— Приду. Завтра же и забегу!
Не пришлось назавтра попеть Тимофею, а разведчикам послушать его песни — случилось событие, которое враз все сместило и закрутило отряд «Красных орлов» в большом водовороте войны.
Вечером разведчики выехали узнать, не рыщут ли поблизости белогвардейские отряды, не готовят ли внезапный удар по Шарчино. Все, казалось, было спокойно. Костина группа, в которой находился и Артемка, уже возвращалась домой. Остановились в условленном месте, возле густого степного березового колка, и стали поджидать вторую группу.
Артемка посидел, посидел в седле да спрыгнул с коня. Прошелся, разминая ноги, потом упал в траву, потянул носом.
— Ух, пахнет как!
Костя тихо засмеялся:
— Ты, Космач, повсюду первым успеваешь.— И хлопцам: — Давайте и мы малость поваляемся.
Ночь была на диво голубой и тихой. Земля продолжала еще дышать солнечным теплом, а по травам заходил чуть приметный ласковый ветерок. Вокруг ни писка, ни шороха. Только изредка фыркнет лошадь, звякнут удила.
И вдруг где-то далеко в степи, за темными холмами, звонко ударил выстрел. Костя пружинисто вскочил на ноги, повернул лицо к холмам. Разведчики настороженно застыли. Вскоре хлопнул еще выстрел, а минут через пятнадцать на ближнем холме появились всадники. Костя узнал без ошибки: Ванька Бушуев со своими.
Они подскакали к колку. Бушуев сразу к Косте:
— Сейчас поймали одного гуся. Удрать хотел, пришлось коня подстрелить... Давай его сюда, хлопцы.
Разведчики подвели перепуганного дрожащего мужика. Костя молча оглядел его.
— Кто такой? Откуда?
Задержанный едва шевелил языком: он-де местный крестьянин, бежал от колчаковцев и хочет добраться до партизан. А если они, Костя и все остальные,— партизаны, то бог наконец-то смиловался над ним.
Костя сказал:
— Что ж — радуйся. Мы и есть партизаны.
Но мужик только жалко улыбнулся. Костя качнул головой:
— Не похоже, миляга, что партизан ищешь. Темнишь что-то. Да ладно: в штабе разберемся. Иван, возьми его на своего коня.
Артемка первым вскочил в штаб. Колядо и командиры рот сидели, низко склонясь над столом, рассматривали карту, измеряли что-то, а Неборак записывал. Это карта деда Лагожи. Ее и еще какие-то важные бумаги передал он тогда Артемке.
Колядо нехотя оторвался от карты, медленно повернулся :
— А, Артем! Прибыли уже?
— Прибыли. Гуся какого-то поймали...
— Гуся? — засмеялся Колядо.— Пусть приведут.
Ввели задержанного. Колядо взглянул на него и вдруг вскочил с табуретки так, что она с грохотом упала.
— Постой, постой, да мы с тобою, кажись, знакомые. Макарка?
— Н-не Макарка... — пролепетал человек полушепотом.— Я...
Но Колядо уже схватил мужика за ворот телогрейки.
— Вот где свидеться пришлось, иуда! Не ожидал? Думал, шо степь широка, разминемся? — И к партизанам: — Это, хлопцы, той предатель, Макарка Щукин, шо выдал нас весной в лесу. Из-за него ребят столько легко тогда, из-за него, ката, сам чуть не загинул в Каменской тюрьме.
Артемка так и ахнул: «Вот тебе и гусь!» А кто-то сказал:
— Чего с ним разговаривать? Расстрелять.
Однако Колядо разжал пальцы на вороте предателя:
— Рассказывай, куда и зачем скакал. Рассказывай, як на духу. Сбрешешь — хуже будет.
Задержанный и не думал запираться. Он лихорадочно полез за пазуху, вынул пакет, заговорил торопливо, захлебываясь :