Преступник

— Итак, замок вы нашли неисправным, — вернулся Петельников мыслью в кабинет.

— Но я подумал, что просто заело…

— Так, дальше.

— Разделся, пошел на кухню. А там… Все, что открывается, было открыто. Кроме холодильника. Я решил, что приходила моя рассеянная дочь. Захлопнул все дверцы и переместился в гостиную. И опешил: та же картина. Знаете, в свой кабинет я уже припустил бегом… Письменный стол будто языки мне показывал: все ящики выдвинуты…

— Аркадий Петрович, а в шкафах, в ящиках рылись?

— Я бы не употребил этого слова. Трогали — да. Обыска не было, нет.

— Как вы это узнали?

— Скажем, пачки с чаем грузинским стояли отдельно от индийского, а оказались переставленными. Баночка с заспиртованным женьшенем передвинута. Некоторые камни повернуты…

Применительно к краже у Смагиных слово «обыск» тоже не подходило. Непонятный, прямо-таки синхронный почерк.

— Что-нибудь пропало?

— Женская дубленка, новенькая.

— Где хранилась?

— Висела в передней, на виду.

— Цена?

— Восемьсот семьдесят рублей.

Петельников задумчиво смотрел на геолога… Нет, синхронности не было; тот же почерк, но теперь вор взялся за вещи. Хорошо, ибо дубленка не деньги, ее надо сбывать. Но почему же он ничего не взял у Смагиных? Мало ли почему: тары не нашел, испугался случайного стука, времени не хватило, скупщика не нашел, в конце концов, после кражи надумал сходить в кино и не захотел обременяться…

— Что еще пропало?

— Камень с полки.

— Что за камень?

— Кусок хризопраза. Светло-зеленый, весьма оригинален.

— Драгоценный?

— Полудрагоценный.

— Во сколько оценивается?

— Право, ни во сколько.

— Аркадий Петрович, вы же сказали, что камень полудрагоценный…

— Ну, этот кусок я отыскал самолично, и он мне ничего не стоил. Кроме того, в нем есть тончайшие кварцевые прожилки и вряд ли бы ювелиры признали его годным для поделки.

— А были камни более ценные?

— Сколько хотите. Хризолиты, рубинчик, гранаты, малахит… Даже изумрудик есть.

— Почему же он не взял?

— Они, видите ли, в кусках материнской породы и не имеют товарного, что ли, вида.

— А золото есть? — спросил Петельников про металл, который, по его представлению, всегда имел товарный вид.

— Есть. Но прожилками в пегматитовой жиле.

Петельников любил четких людей, вразумительные книги и яркие фильмы. Признавая полумеры, полутона и полусвет, он считал, что они — полумеры, полутона и полусвет — нужны лишь как пунктиры для мер, тонов и света. И подсознательно, ибо сознательно не выразить, того же требовал от преступника: уж коли решился на такое дело, то действуй разумно и будь готов ответить на вопросы — как, зачем и почему? Иногда Петельникова задевала укоризненная мысль: чего он хотел от преступника — квалификации? Может быть. Потому что опытные преступники имели свой почерк, по которому, как ни странно, ловились скорее, чем новички.

— Аркадий Петрович, а деньги?

— Целы. Полторы тысячи лежали в ящике стола.

— Вор их не нашел?

Геолог вдруг задумался. Петельников не понял этой заминки, ждуще разглядывая сухие загорелые щеки с проступившими на скулах сургучными прожилками. Видимо, не от возраста, а от ветров-дождей. Как у придорожного валуна.

— Нашел.

— Почему так думаете?

— На них стояла баночка с женьшенем.

— Нашел и не взял?

Аркадий Петрович молчал, потому что затруднялся с ответом, да и спрошено вроде бы не у него. Петельников вздохнул: ну да, ему, работнику уголовного розыска, положено знать, кто, зачем и почему ворует. Но преступность касается всех, ибо она социальна и, значит, общечеловечна. Почему бы этому кандидату наук, человеку ученому, не поломать голову над элементарной для него задачкой: у Смагиных вор взял деньги и не взял вещи, а у него взял вещи и не взял денег…

— Денег не взял, дорогих вещей не взял… Аркадий Петрович, как это понимать?

— Да, странно.

— Что же это, по-вашему, за личность?

— Мне свое мнение излагать не совсем удобно…

— А оно у вас есть?

— Разумеется, — подтвердил геолог просто.

— Выслушаю с удовольствием…

Петельников приготовился терпеливо внимать чему-нибудь виденному в кино, читанному в детективах или слышанному от соседей: про Жору-дипломата, заставлявшего женщин одним взглядом отдавать ему серьги и любовь; про Виталика-вампира, иссосавшего свою жену до прозрачности; про шайку женщин-одиночек, разворовавших всех ребятишек из одного детского садика…

— Этот злоумышленник легковозбудим, неуравновешен, комплексует, скорее всего интроверт…

— Да-да, — согласился Петельников, перебивая, потому что большинство преступников были неуравновешенны и закомплексованны.

— Но я могу поделиться и главным, — не обиделся геолог.

— Главным?

— Это влюбленный.

— То есть как влюбленный? — оторопел Петельников, чуть было не спросив, в кого влюбленный.

— Он взял женскую дубленку и красивый камень. Для подарка даме.

Петельников смотрел на человека, тридцать лет ходившего по стране, спавшего в палатках, бродившего в лесах, ползавшего в горах… Украсившего комнату образцами пород, пившего женьшень, писавшего монографии… Перед ним сидел живой романтик, которые убывали на планете, хоть заноси их в Красную книгу. Только неземной романтик мог в домушнике увидеть влюбленного…

Петельников вздохнул. В конце концов, чем не версия? Не закоснел ли он сам на этой работе, как камень на полке у геолога?

Что же теперь известно о преступнике? Во-первых, он мужчина: женщине с набором ключей не совладать. Во-вторых, ходит по квартирам один: последовательность, единство и однообразие действий подтверждают. В-третьих, влюблен: камень и шуба для дамы. В-четвертых, коли влюблен, он молод.

Итак, молодой и влюбленный мужчина. Сколько их в городе — миллион?

4

Утром Леденцов увидел Петельникова, стоявшего у подъезда райотдела деревянно, как на посту. И Леденцов подумал, что тот ждет его, заприметив издали.

— Здравия желаю, товарищ капитан!

— Жду машину, — хмуро отозвался Петельников.

Леденцов пытливо вгляделся в его лицо: видеть капитана недовольным приходилось не чаще солнечного затмения. Веселое, предупредительно-галантное, серьезное, наконец, злое. Но раздраженное…

— Куда едете? — решился Леденцов на вопрос.

— Странный звонок из квартиры. Знаешь, что я заметил… Стоит мне затеять генеральную стирку, как случается ЧП.

— Тогда лучше никогда не стирать, товарищ капитан.

— Уже замочил.

— Мне ехать с вами?

— Занимайся первой версией.

Они помолчали, заслоняясь воротниками плащей от октябрьского ветра. И каждый гнал от себя подсознательную уверенность, что это опять она, квартирная кража. Уж коли серия началась… Да и время ее, утреннее.

— У меня еще одна версия, товарищ капитан.

— Давай, — вяло согласился Петельников.

— Псих.

— А вот геолог считает, что влюбленный.

— Влюбленный… в хозяек?

— Нет, вообще, в женщину.

Круглые глаза в белесых ресницах не понимали. Петельников усмехнулся: он тоже Аркадия Петровича не сразу понял. Если только понял.

— Что бы ты взял в квартире геолога?

— Не признаю чужого, товарищ капитан.

— Допустим, геолог разрешил выбрать…

— Комбайн с телерадиомагнитофоном.

— Сразу видно, что не влюблен. А то бы взял теплую шубку и красивый камень для дамы.

Подскочившая машина увезла капитана. Леденцов, так и не успев ответить, пошел к себе, раздумывая, как любовь могла подвигнуть человека на кражи. Говорят, есть любовь неземная, безответная, роковая… А эта какая же — криминальная?

Перегнувшись, Леденцов мог в своем малом кабинете достать почти любую точку. Когда он постреливал пишущей машинкой, оборачивался к сейфу, выдвигал ящики стола и протягивал руку за телефонной трубкой, то походил на гибкий манипулятор, установленный посреди квадратной комнатушки, — походил, даже почесывая рыжий затылок.