Под флагом ночи

Войдя в зал, Константайн с опаской огляделся.

— Ты уверена, что здесь нам действительно ничто не угрожает? — уточнил он, невольно возвысив голос, чтобы перекрыть шум, который подняли в дальнем углу поклонники петушиных боев.

Энн рассмеялась.

— Мне здесь ничего не грозит, а раз ты со мной, и тебе тоже. — И она приветственно махнула рукой рябому здоровяку с длинным, кривым шрамом через всю щеку, который держал на коленях угрюмую, расхристанную проститутку.

— Эй, Нед, расскажи-ка моему другу, почему ты хромаешь! Нед широко улыбнулся беззубым ртом.

— Тысяча чертей! Потому что когда нас захватили, ты всадила мне пулю в колено! — Его грубый смех завершился трескучей, как ружейный залп, отрыжкой. — Вы лучше с ней не связывайтесь, мистер, — посоветовал Нед Константайну. — Эта девица будет поопаснее любого мужчины в наших краях.

Хозяин «Спаниеля» — старик с недовольным лицом и неопрятной, растрепанной бородой цвета выброшенных на берег водорослей — бесстрастно кивнул при виде протянутой ему монеты и без лишних слов поставил на стойку большую бутыль рома. Энн небрежным движением большого пальца показала на Своего нанимателя.

— Мой друг — джентльмен и не пьет из горлышка, — сказала она. — Дай нам стаканы, деревенщина неотесанная!

К ее огромному удивлению, хозяин пошарил под стойкой и достал две фарфоровые чашки с отбитыми ручками. При этом он вполголоса сыпал проклятьями, громко пуская ветры в конце каждой фразы, точно ставил восклицательный знак.

— Нед Снейвли — один из немногих членов команды Джека Коленкора, которых не повесили с остальными, — пояснила Энн, беря Константайна за руку и направляя его к свободному столику в углу. — Хороший штурман, — а Нед действительно отличный рулевой — всегда может сказать, что его принудили служить на пиратском корабле, и у него есть приличный шанс, что судья ему поверит. Всём известно: пираты по большей части отвратительные мореходы, так что если им попадется хороший штурман, они стараются силой или хитростью заставить его работать на себя. Разумеется, на процессе все члены команды, за исключением самого Джека, утверждали, будто их принудили к службе на пиратском корабле, но суд поверил только Неду, корабельному плотнику и музыкантам. Кстати, Нед-то как раз и соврал.

— Вот как? Но почему ты стреляла в него, если он был одним из твоих соратников? — Константайн осторожно опустился на шаткий, колченогий стул. Его лицо белело в полутьме, словно бумага.

Энн ненадолго задумалась, припоминая тот роковой вечер у мыса Негрил-пойнт. Прохладный ночной бриз играл ее влажными волосами и трепал полы камзола. Мэри, повесив свою рубаху на планшир, методично давила вшей в швах рукояткой кинжала, и ее обнаженные груди молочно белели в заливавшем палубу лунном свете. С раскачивающихся на ветру канатов мерно капала смола; этот звук убаюкивал, усыплял, и поэтому они не сразу заметили в ночном океане темную тень подкрадывавшегося к ним капера[2] этого мерзавца Барнета. Остальные пираты пьянствовали в трюме с португальцами — ловцами черепах, и когда женщины подняли тревогу, ни один из них не нашел в себе сил подняться на палубу.

— Любовь к рому, этот порок всех пиратов, погубила не один экипаж, — заметила Энн. — Они слишком часто напиваются до такой степени, что уже не способны сражаться. Так и в тот раз — весь мир для них сузился до размеров бутылочного горлышка, и когда внезапно появился враг… Мы с Мэри кричали и бранились на чем свет стоит, а под конец даже выстрелили пару раз в люк в надежде, что уж это-то заставит их протрезветь, но где там!.. Ничто, как видно, не могло привести их в чувство, и хотя я ранила Неда, а Мэри и вовсе убила одного из наших, нам пришлось сражаться только вдвоем. Уж можешь мне поверить, мы показали все, на что были способны, да только без толку… — Тут Энн задумалась, что будет, если она снимет рубаху и покажет ему свои шрамы: один от абордажной сабли, распоровшей кожу точно между грудями, и второй — от абордажного топора, зацепившего бок в нескольких дюймах над бедром. — Я всегда говорила: лучше умереть, как мужчина, чем быть повешенным, как собака. Эти же слова я кричала им и в ту ночь, но они лишь барахтались в собственной блевотине и ничего не слышали. Знал бы ты, Константайн, как это было обидно! Ведь если бы не этот проклятый ром, мы могли бы отбиться, вполне могли!.. Я даже сказала об этом Джеку, когда его потащили на виселицу, да было уже поздно.

Строго говоря, если бы не начавшие разбухать чрева, Энн и Мэри должны были бы болтаться на виселице рядом с Коленкором и остальными. Судья помиловал их только потому, что обе женщины были в положении, и заменил казнь длительным тюремным заключением. Но Энн повезло. Кристиан Сотби — богатый плантатор и знакомый ее отца — обратил внимание на ее пока еще не обезображенную беременностью фигуру. Энн по-своему любила Джека, но у нее не было ни малейшего желания гнить в тюрьме, храня верность его памяти, поэтому на оценивающий взгляд Кристиана она ответила взглядом дерзким и откровенным. Это решило ее судьбу. Сотби пользовался большим влиянием в городе, и ему удалось добиться, чтобы Энн выпустили на свободу. У Мэри же не было ни богатых родственников, ни покровителей, поэтому рожать ей пришлось в тюрьме, где она и умерла от родильной горячки. Вскоре после этого умер и ребенок Энн.

Заполняя возникшую в разговоре паузу, Энн сделала из кружки большой глоток и почувствовала, как ром обжег свежую ранку на десне. Совсем недавно она потеряла коренной зуб. К счастью, все передние зубы были по-прежнему целы.

— Ну ладно, хватит обо мне, — грубовато сказала она. — А теперь расскажи, зачем ты таскаешься по темным переулкам с башкой Черной Бороды в мешке.

Тобиас Константайн задумчиво вертел в руках свою чашку. Он еще не выпил ни капли.

— Мне нужно было попасть в Негритянский квартал, — сказал он. — Я не знал дороги и спрашивал у всех встречных, как туда пройти. Эти трое головорезов вызвались меня проводить, но как только мы свернули с главной улицы, они набросились на меня.

— А что тебе понадобилось в Негритянском квартале? — Несмотря на название, это был не квартал, а всего лишь узкая улочка, где селились свободные негры и мулаты. Малочисленность обитателей цветного квартала объяснялась тем, что большую часть чернокожего населения Ямайки составляли рабы, с утра до вечера гнувшие спины на плантациях, и их беглые потомки, мароны, скрывавшиеся в лесистых горах центральной части острова.

— Мне приходилось кое-что слышать о культе вуду. В Негритянском квартале я надеялся найти кого-нибудь, кто сможет заставить эту голову говорить.

Энн едва не поперхнулась своим ромом.

— Тысяча чертей! Да ты еще больший безумец, чем я думала!

— Вовсе нет. Я сам видел, как Эдмунд, мой прежний партнер, задавал ей вопросы, а голова отвечала. Именно тогда я понял, кому он служит на самом деле, и украл у него голову.

От этих слов перед глазами у Энн все завертелось, как от хорошей порции рома.

— Ты говоришь о колдовстве! — горло ее внезапно пересохло. — Черт побери; Тобиас, ведь за это вешают!

Константайн порылся в мешке и извлек оттуда какой-то предмет, тщательно завернутый в пергамент. Когда он развернул сверток, в руках у него оказались небольшая переплетенная в кожу книга с латунными застежками, две восковые свечи, тростниковое перо, медный флакончик, похожий на чернильницу и несколько круглых мушкетных пуль.

— Вовсе нет, — ответил он. — Во всяком случае, если не считать прискорбных событий в Салеме,[3] здесь, в Новом Свете, за колдовство вешают теперь не чаще, чем в Старом. В Колониях до сих пор хватает великих врачевателей и колдунов, которым никто не мешает практиковать свое искусство, а в Джерман-тауне, в Пенсильвании, функционирует даже Верховный Магистрат. Я сам немного владею естественной и научной магией, но мои познания в некромантии весьма скромны.

2

Капер (приватир) — капитан или владелец судна (а в разговорной речи — само судно), получивший официальное разрешение от властей какой-либо страны останавливать и грабить торговые суда других стран. Часто каперы становились пиратами, как, например, Уильям Кидд.

3

Салем — город на берегу залива Массачусетс, основанный как колония пуритан. В 1692 г. город был охвачен «охотой на ведьм», приведшей к обвинению в колдовстве около 200 женщин. Больше 25 женщин было казнено — сожжено заживо и повешено.