Страница 18 из 48
Между тем сегодня, через более чем сто лет после публикации «Скрипки Ротшильда» и после геноцида армян и Холокоста, об угрозе которых предупреждал на страницах этого рассказа Чехов, зная об обстоятельствах появления этого рассказа, можно смело утверждать, что перед нами Боговдохновенный текст, Откровение, ниспосланное смертному откуда-то свыше, из межзвездных пространств, и что все остальное в нем — форма, место действия, действующие лица — есть вещи условные и второстепенные.
Чтобы люди лучше поняли это, в «Скрипке Ротшильда» из другого Боговдохновенного текста — знаменитого сто тридцать шестого псалма — дважды появляется образ вербы, и оба раза этот образ связан с воспоминаниями людей, обреченных на скорую кончину:
«Мы с тобой тогда на речке сидели и песни пели… под вербой»;
«И вдруг в памяти Якова, как живой, вырос младенчик с белокурыми волосами и верба, про которую говорила Марфа. Да, это и есть та самая верба — зеленая, тихая, грустная… Как она постарела, бедная!
Он сел под нее и стал вспоминать» («Скрипка Ротшильда»).
«На реках Вавилонских, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе; На вербах, посреди его повесили мы свои арфы…» (Псалом 136).
Яков чуть было не позабыл свой «Иерусалим» — все хорошее и плохое в своей прошлой жизни, но он успел, пока не отсохла десница и не прилип язык к гортани, попытаться ослабить силы Зла своим покаянием, и это покаяние было принято. Бессмертный текст Чехова под названием «Скрипка Ротшильда» вместе с Библией и Кораном должен всегда находиться под рукой у «сильных мира сего», считающих себя вправе «решать» судьбы людей и народов. Конечно, учитывая невысокий интеллектуальный уровень таких «прирожденных правителей», чеховский текст должен быть тщательно прокомментирован, как, например, Библия короля Якова. Объем таких комментариев Чуковский оценивал в пять-шесть страниц на каждые две чеховские строчки, и это вряд ли будет преувеличением.
Не обошлось в «Скрипке Ротшильда» и без злободневной символики того времени. Фамилия «Ротшильдов» с 70-х гг. XIX века для русских антисемитов всех мастей была своего рода жупелом. Когда речь заходила о «мировом засилье евреев», любой русский антисемит немедленно называл Ротшильда, хотя уже к тому времени появились довольно многочисленные финансовые магнаты-неевреи, превосходившие Ротшильдов своим капиталом. Присваивая фамилию «известного богача» жалкому еврею-бедняку, живущему случайными заработками, Чехов пытался охладить антисемитский пыл своих современников и заставить их понять, что банкирский дом Ротшильдов — это далеко не все «мировое еврейство».
Следом за «Скрипкой Ротшильда» в тех же «Русских ведомостях» 16 апреля 1894 г. был опубликован еще один гениальный рассказ Чехова «Вечером», получивший впоследствии название «Студент» и отнесенный С.Булгаковым к «драгоценнейшим перлам чеховского творчества, где на трех страницах вмещено огромное содержание». В дальнейшем, составляя свои сборники, Чехов всегда помещал «Студента» рядом со «Скрипкой Ротшильда». Применяя терминологию русско-еврейских литературоведов, «Студента» также можно считать рассказом на «еврейскую тему» — одной из линий этого весьма краткого повествования является легенда о троекратном отречении святого Петра. И место действия — в Гефсиманском саду, и действующие лица легенды сугубо еврейские. И эта далекая еврейская жизнь волей идущего домой через заливной луг по тропинке студента духовной академии Ивана Великопольского (опять Гоголь — «Вий»!) через многие века соприкасается с жизнью забытого Богом и людьми хутора в русской глубинке, и душевные муки еврея Симона-Петра вызывают слезы и сострадание у вдовы Василисы и ее дочери Лукерьи. Но не ради подтверждения вневременности христианских догматов включил эту евангельскую легенду в свой рассказ Чехов, а чтобы люди осознали живую связь времен. «Прошлое, — думал он, — связано с настоящим непрерывной цепью событий, вытекавших одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой». Для этой же цели М.Булгакову пришлось исписать более сотни страниц параллельной истории Иешуа Га-Ноцри и «Мастера».
Напомним, что рассказы Чехова «Скрипка Ротшильда» и «Студент», указующие человечеству Путь из мрака — к Свету, занимают всего четырнадцать страничек. Таков был Чехов.
Глава 8
В «ДЕЛЕ ДРЕЙФУСА»
Капитан французского Генерального штаба еврей Альфред Дрейфус был судим в 1894 г. французским военным судом за шпионаж в пользу Германии и приговорен к вечной ссылке на Чертов остров во Французской Гвиане. Единственным доказательством вины Дрейфуса было перехваченное французской контрразведкой шпионское донесение («бордеро»), будто бы написанное его рукой.
Этот первый процесс по «делу Дрейфуса» привлек внимание французской и мировой общественности вопиющими нарушениями закона, с которыми проводились следствие и суд. Серьезные подозрения вызывала также явно инспирированная французскими властями разнузданная антисемитская кампания, имевшая своей целью прикрыть судебные махинации.
Внимания Чехова первый процесс по «делу Дрейфуса», как уже говорилось, не привлек, несмотря на то что «Новое время» сразу же подключилось к антисемитской травле Дрейфуса и его защитников.
События же тем временем развивались так: новый начальник французской контрразведки Ж.Пикар в 1896 г. обнаружил, что автором шпионского донесения был не Дрейфус, а представитель франко-австрийской аристократической семьи майор Эстергази. Пикар поставил об этом в известность Генеральный штаб, за что и был срочно отстранен от должности и командирован в Тунис. Об этом факте узнал сенатор О.Шерер-Кестнер и обратился к военному министру с требованием о пересмотре дела, о чем 18 (30) октября появилось сообщение в газете «Фигаро». Не получив официального ответа, Шерер-Кестнер опубликовал в газете письмо о невиновности Дрейфуса.
Затем 4 (16) ноября открытое письмо военному министру опубликовал в «Фигаро» Матье Дрейфус, брат осужденного. В этом письме изменник Эстергази был назван по имени. К тому времени вышло второе издание брошюры Б.Лазара «Судебная ошибка. Правда о деле Дрейфуса».
Чехов выехал из России 1 сентября 1897 г. Он намеревался остановиться в Биаррице, но, побывав там и посетив Париж и Монте-Карло, обосновался в русском пансионе в Ницце.
4 (16) декабря 1897 г. он пишет из Ниццы издателю газеты «Русские ведомости» юристу В. Соболевскому: «Я целый день читаю газеты, изучаю дело Дрейфуса. По-моему, Дрейфус не виноват».
Что же заставило Чехова, до того времени «не замечавшего» этого громкого процесса, вдруг обеспокоиться судьбой Дрейфуса настолько, чтобы тратить день за днем на чтение французских газет, особенно, если учесть, что он слабо знал французский язык? Неужели только курортная скука?
Причиной довольно непродолжительной, но очень энергичной вспышки интереса Чехова к «делу Дрейфуса» была, по-видимому, активная позиция, занятая по отношению к этой правительственной провокации Эмилем Золя, за творчеством которого он уже много лет следил с интересом и, хоть и не всегда, с симпатией.
Однако Золя при всей его популярности во Франции и в мире не смог перестроить общественное сознание, и страна разделилась на два лагеря — дрейфусаров и антидрейфусаров. Колеблющихся было также немало, так как в обстановке инспирированной правительством псевдопатриотической, шовинистской и антисемитской истерии, подкреплявшейся сознательным обманом населения, определить, где ложь, а где правда, даже непредубежденным людям было трудно.
Так, например, Альфонс Доде говорил корреспонденту газеты «Ле Матин»: «Все это дело меня смущает и сбивает с толку… Должно представить доказательства всей стране, которая измучена всеми этими гнусными рассказами. Лично я, впрочем, не верю в возможность таких доказательств. Десять офицеров на основании документов постановили приговор, а я один стану его оспаривать! Такою верою в свою непогрешимость я не обладаю. Никакого участия я в этом деле не принимал, но полагаю до сих пор, что вели его правильно».