Дойти до ада

Климов лежал, придавленный камнями, в полной темноте. Болезненно ныло плечо, гудела голова, лицо было присыпано каменной пылью. Он выплыл из небытия, стряхнул с себя налет оцепенения. Проверил руки, ноги. Пошевелил пальцами. Выбрался из-под завала.

«Если это не взрыв, то явно землетрясение», — сказал он сам себе и специально громко повторил:

— Землетрясение.

Медик не ответил. Климов осторожно двинулся вперед и неожиданно отдернул руку — в боковой стене хода зияла дыра. Он ее не видел, только чувствовал. В нее затягивало руку. Климов отодвинулся назад. Все его тело сковал немыслимый, потусторонний страх. Медика не было, зато была дыра — неотвратимый, как судьба, путь в преисподнюю.

Климов понял, что дыра всосала в себя Медика — гора проснулась. Это был ее провальный вдох. Климов столкнулся с тем, о чем рассказывал Иван Максимович, с загадочным и, в общем-то, объяснимым явлением природы. В одной из горных пустот образовался вакуум, и туда теперь затягивало воздух. Сколько этот «вдох» продлится, сказать было трудно. Иван Максимович считал, что «протяженность вдоха» может достигать нескольких суток. Никогда не знаешь, что случится на земле, а под землей — тем более.

Темнота, стоявшая перед глазами, была слепящей.

Пальцы рук покалывало, как с мороза, но в завале становилось душно, словно в ноздри, в горло, в сами легкие набился тополиный пух.

Надежды на спасение не было.

Сзади — завал, а впереди — дыра.

Могила для живого.

Ад.

Климов дошел до ада.

Оставалось медленно, неотвратимо умирать. До пепла выгорая изнутри от жажды жить.

Климов знал, что лучший способ пересилить страх — это нагнать его на своего противника, но… врага не было. А нагонять страх на то, чему название бездна, — сумасшествие.

Климов опустил лицо в свои ладони и тоскливо застонал.

Безвыходность страшила больше смерти, доводила до безумия.

Скорее бы все кончилось, скорее.

Климов поймал себя на мысли, что боится не момента умирания, не самой смерти, а возможности осознавать жизнь  п о с л е. Созерцать, но не участвовать. Не чувствовать. Не сострадать. Только свидетельствовать… и не больше.

Климов сглотнул ком в горле и подумал, что мистические страхи подземелья тоже наводят ужас.

Чтобы не сидеть и не скулить, он начал разбирать вокруг себя завал, стараясь не производить резких движений. Трещина в любой момент могла расшириться.

Всматриваясь в темень своей каменной ловушки и досадно сознавая, что чернее ночи может быть лишь только ночь под землей, он через какое-то время начал различать сдвигаемые им в сторонку камни и острые края огромной дыры. Все камни, подвинутые к ней, исчезали в пустоте, как будто их всасывал гигантский пылесос. Надеяться на то, что им дыра пренебрежет, не приходилось, но и отступать было некуда: сзади тупик — стена гранита. Климов обнаружил ее, когда разбирал завал и отправлял камни в дыру. Зря только ссадил пальцы, выворачивая глыбу. Туннеля больше не существовало. Если он где и остался, так только впереди. В полутора метрах от Климова и в полуметре от дыры.

Климов почувствовал во рту солоноватый привкус, подсосал и сплюнул кровь. Вот уж влип так влип. Между молотом и наковальней.

Трещина, которую Климов обнаружил под ногами, была небольшой, но, как она поведет себя в следующее мгновение, понять было нельзя. Землетрясение сдвинуло с места тысячи тонн камня, расслоило сотни метров гранита, перепутало все ходы-выходы, связало штреки, штольни, вентиляционные ходы в один гигантский лабиринт, в котором каждый шаг таил опасность, вероятность гибели.

Одним из первых желаний было угостить дыру взрывателем, вытащить его из кармана десантного комбинезона и зашвырнуть в провал, но после секундных колебаний Климов все же не сделал этого. Он испугался, что не выберется из лабиринта и тогда будет мучительно и долго умирать среди камней без пищи и воды, бездумно вглядываясь в черноту провала. Лучше уж сразу — без боли. Он даже не успеет осознать мгновение смерти. Взрыватель был у сердца.

— Много хочешь, мало получишь, — выговаривающим тоном произнес вслух Климов и кое-как в тесноте лаза снял автомат, висевший за спиной. Вынул из ножен штык и защелкнул его на ствол. Осторожно переменил позу, улегся на живот и пополз вперед, толкая перед собой камни и придерживая автомат левой рукой. С помощью камней, которые дыра не поглотила, он забил трещину и, уперев приклад и лезвие штыка в края провала, соорудил подобие мостика, чувствуя, как его мощно тянет в отверстие дыры, напряг все свои силы. Если приклад или штык соскользнут — он полетит в бездну. Они упирались в выступы гранита, в рваные края дыры. Климов начал медленно продвигаться вперед.

«Только бы штык выдержал», — почувствовав, как завибрировала сталь, подумал Климов и колоссальным напряжением всех своих сил продвинулся еще немного вперед. Миновал трещину и жуткий зев провала. В самый последний момент штык соскользнул, его рвануло вбок, но Климов резко подтянул к животу ноги, перевернулся на спину и уперся ботинком в стену лаза. Автомат он чудом удержал в руке, даже не понял, как это случилось. Оттолкнувшись ногой и штыком от стены, отполз от гибельного места, перевел дыхание.

Дальше камней было меньше, но трещины встречались, правда, уже не такие большие, как первая. Спасало и то, что вентиляционный ход, по которому двигался Климов, весьма заметно сузился, и он, преодолевая участок очередной трещины, сам превращался в распорку: ногами и руками упирался в стены и так продвигался дальше. Тело слушалось, и это радовало. Мешала только резь в глазах от пыли и от напряжения. Да еще частые завалы, которые он разбирал. Пальцы кровоточили, а сорванные ногти беспощадно ныли.

Расчистив очередной завал, Климов вытянул ноги и попытался дать измученному телу отдых.

Часы показывали четверть пятого. Перед глазами плыли круги.

Хотелось пить.

«Если я и дальше буду продвигаться столь же медленно, я никогда не выберусь отсюда», — измотанно подумал Климов и впервые пожалел себя. Ему хотелось сделать то, что он задумал, но обстоятельства были против него. Держа взрыватель у сердца, он превратился в камикадзе, в фанатика-самоубийцу.

Климов давно мог выбросить взрыватель. Имел на это право. Но не сделал это. Не избавил свое сердце от опасного соседства, хотя пальцы и нащупали уже взрыватель.

«Оставь, — холодным тоном сказал он сам себе и укоряюще добавил: — Мы не в «поддавки» играем, а в «пятнашки».

Метров через десять он опять был вынужден остановиться. Вентиляционный ход раздваивался. И, соответственно, сужался. Один лаз резко поднимался в гору, другой уводил в сторону. На ощупь оба были рукотворными. Выдолбленными под землей сверлами, взрывчаткой и отбойными молотками.

Упершись в развилку, Климов задумался. Легче сосчитать спицы в катящемся колесе, чем определить, какой ход верный — уводящий сразу под Ястребиный Коготь, к «каменному столу».

Закрыв глаза, Климов снова представил карту-схему, мысленно определил, где он находится. Той развилки, у которой он застрял, на схеме не было.

«Ловушка, — обожгла мозг страшная по своей сути мысль, — начало лабиринта».

Худшего нельзя было придумать.

Сдвинувшийся пласт горной породы, просверленный людьми в десятках мест гранитный монолит спутал все карты. Поменял местами ходы-выходы, нарушил логику подземных разветвлений.

Климов уронил голову на руки и застонал.

Сознание решительно подсказывало выбросить взрыватель и не мучиться больше над выполнением своего плана. К черту эту спешку, эту страшную необходимость быть на нужном месте в нужный час! Воля и мужество впервые в жизни дали слабину. А часы так беспощадно-мерно, так легко отсчитывали время, что можно было взвыть от своего бессилия. Климов никак не мог определить, куда ползти: в сторону или же вверх. Ему казалось, что оба хода приведут в тупик. Выбора не было. Землетрясение его похоронило.

Поддавшись сумрачной игре воображения, он ощутил на своем горле пальцы, спазм страха и пронзающего ужаса.