Страница 1 из 9
Алекс Тарн
Ледниковый Период
Пьеса в двух действиях для одного актера
На сцене — садовая скамейка. Рядом с ней — большой желтый мешок для мусора, набитый под завязку. Выходит Мусорщик, волоча в обеих руках по мешку. Он подтаскивает их к скамейке, снимает со спины рюкзак, садится, достает из кармана скомканный платок и начинает вытирать со лба пот.
Уф-ф-ф… Много сегодня… Хотя, конечно, не так, как перед Песахом. Перед Песахом, бывает, по пять-шесть ходок в день делаю. Совсем из сил выбиваюсь. А сейчас вот за один раз управился. И то сказать — зима. Кто ж зимой много вещей выкидывает? Зимой-то теплее с вещами, даже с ненужными. Старые вещи — они теплые. Взять хоть…
Нагибается к одному из мешков, роется в нем и наконец вытаскивает старый свитер с пятном.
…взять хоть вот этот свитер. (нюхает свитер) «Ариель». «Ариелем» пахнет. Стиранный… Отчего это люди перед тем, как вещь выбросить, непременно ее постирают? А?
Ладно, ладно, не объясняйте — сам знаю. Кто-кто, а я — не против. Стирайте себе на здоровье. Я, если хотите знать, нестиранного вовсе не беру. Скажем, носки. Дырявые беру, а нестиранные — нет, не беру, брезгую. Вы скажете — какой же ты мусорщик, если брезгуешь? В помойках роешься, а сам брезгуешь? А я вам отвечу: всему есть предел, господа. Во всякой игре есть свои правила.
В футболе есть правила? В баскетболе? При приеме на работу? При увольнении? Свадьба? Развод? Выборы в кнессет? А-а-а… То-то же. Везде есть свои правила. Так и тут. Пришел домой, снял ботинки, снял носки, понюхал, поморщился… и что ж — в ведро их, как они есть — липкие, дырявые, добела застиранные? Нет уж, ты их сначала в корзину для грязного бедья положи, да постирай, да высуши на солнышке, а потом уже выбрасывай. Потому что таковы правила. А иначе что ж? Иначе ведь весь мир вверх тормашками полетит, без правил-то. Начинается с малого, с носков там всяких, с мелочей, а кончается сотрясением основ, господа, да-да, сотрясением основ, ни более ни менее… Так что уж будьте добры, соблюдайте…
(разглядывает свитер) Совсем целый свитерок… не новый, конечно, но целый. А ну-ка… (снимает с себя несколько слоев одежды и натягивает свитер) А ну-ка… Ну точно, так и есть — вещь замечательная! И как только рука у людей поднимается — такое сокровище в мусорный бак запихать? Теплый… Глупые люди, глупые, жалко их — мочи нету. Сами себя губят, а сами и не понимают того. Эх… Вы думаете — это просто старая тряпка? А? Ну что вы на меня уставились, как на Клавдию Фишер? Знаю я вас… А вот вы себя не знаете, нет, не знаете. А иначе — разве бы вы такие вещи на помойку выносили? Дудки!
Тут ведь вот какое дело… Скажем, купили вы в магазине новый свитер. Принесли его домой, рассмотрели хорошенько, поахали, поохали, примерили с теми штанами, да с этим пиджаком… да и надели. И гулять пошли. И вот гуляете вы в этом новом свитере, привыкаете к нему, и тепло вам в нем, и хорошо. Короче, все вроде бы очень просто, да только не одни вы в этом процессе участвуете. Свитер-то — он ведь тоже к вам привыкает. Сам-то по себе он ведь тепла не дает. Что он — котельная — тепло давать? Он свитер, и все тут. Кусок шерсти. Так что тепло это — ваше, друзья мои бестолковые, ваше и ничье другое. И что из этого следует? А вот что: в каждом таком свитерке, в любой старой вещи, после того, конечно, как вы ее поносили, есть кусочек вашего личного тепла. Понимаете вы это?
Какое там… Ничего вы не понимаете. Дети вот маленькие — те да, понимают. Потому-то и любят так в родительские шмотки наряжаться. Это вы думаете, что они наряжаются. А они-то на самом деле не наряжаются, а заряжаются. Вашим теплом, вашей энергией, которая в ваших вещах накопилась. Вот ведь как, вот ведь какая штука. Да…
Развязывает рюкзак и достает початую бутылку водки, затем — стакан и огурец.
Для сугреву. (выпивает, занюхивает рукавом)
«Ариель»…
(с хрустом откусывает огурец) «Ариелем» занюхивать плохо. Есть порошки такие ядреные, что даже первую закусывать не надо. (нюхает рукав) А «Ариель» — нет, «Ариель» под первую не годится… (жует огурец)
Да… В общем, если кто из вас полагает, что можно так вот просто взять, да и выкинуть старую вещь… взять так и выкинуть… так вот — выкинуть и забыть… Не-е-ет… Не тут-то было. Вместе с этим куском шерсти вы свое личное, бесценное свое тепло выкидываете — вот ведь как. А разве тепло это — беспредельно? А? Может быть, тут кто думает, что есть у него запасы энергии, как, скажем, у Саудовской Аравии? А? Молчите… То-то же. Наконец-то соображать начали.
Короче — чем больше вещей вы в своей жизни снесли на помойку, тем ближе вы к могиле. Такая вот простая арифметика. Строго говоря, можно рассматривать процесс старения как функцию от количества выброшенных шмоток. Я одно время даже пробовал формулу такую вывести. Но это уже по-научному, не все поймут… К примеру, свитер, выброшенный после пяти лет носки, убавляет вам около четырех с половиной недель. Это — если шерстяной. Трикотажный — не больше десяти дней, да и то с натяжкой. А если, скажем, пальто… (присвистывает) да еще с меховым воротником… (всматривается в зал) Нет, этого вам не понять… во всяком случае, не всем. Наука…
Пауза.
Оттого я ненавижу, когда называют меня старьевщиком. (оглядывается) Старьевщики — это те, кто разъезжают по улицам в конных телегах на резиновом ходу, а то и просто бродят по дворам и гнусаво вопят «Альтезахен! Альтезахен!». Тьфу! Эти бессовестные твари скупают у людей тепло за бесценок. И ведь находятся глупцы, отдающие им огромные куски своей жизни. Однажды я видел, как старьевщик вышел из одной квартиры в Рамат Авиве, неся огромную связку. Я специально пошел за ним следом, чтобы получше рассмотреть. Там было три пиджака, пять женских жакетов, минимум дюжина рубашек, куча кофточек и несколько свитеров. Ну? Кто-нибудь может мне сказать, как эти несчастные думают жить дальше? У меня просто сердце разрывается от жалости, когда я об этом думаю. Забирать старые вещи у таких недотеп — это же все равно, что ограбить ребенка!
Конечно, я никогда не опускаюсь до такой низости. Я — мусорщик. Я работаю с мусорными баками, подбираю то, что не досталось старьевщикам, то, что уже выброшено, то, что и так пропадает по странной вашей самоубийственной прихоти. Хотите кончать с собой — ваше дело. В конце концов, все мы — свободные люди в свободной стране. Тут каждый волен помереть когда ему вздумается. В общем, мое дело — предупредить, а уж решать за вас — как и что… нет, это уж вы как-нибудь сами. А с меня хватит сознания исполненного долга. Вот так, господа.
(оглядывается, говорит тише) Кстати, кто-нибудь из вас замечал, какой у старьевщика взгляд? А? Никто, бьюсь об заклад — никто. И это не случайно, наивные мои друзья, это не случайно… Они никогда не смотрят на людей прямо, чтобы не спугнуть. Ведь мы для них — добыча. Зато стоит вам отвернуться… о!.. стоит вам только отвернуться… с каким злобным, жадным проворством эти глаза прыгают на вашу беззащитную спину! Как отвратительные пиявки, они присасываются к вашему бедному затылку, бродят по вашему теплому телу, как руки вампира, пьяного от вожделения… О, Боже… (закрывает лицо руками) это ужасно…