История темных лет

Отошел несмело, не глядя в глаза, руки в сторону.

— Госпожа, — тихо позвал Кирилл.

Анжина дернулась, повернулась, уставилась на него невидящими глазами — Не лезь!

Тот кивнул, неуверенно отступив на шаг и белея. Не за себя, за нее боялся. Видел, на краю она уже — лицо серое, губы синие, а глаза то ли черные, то ли зеленые, не разберешь. Девушка тем временем к Иржи повернулась, нависла, но ненужный осколок на стол положила, от греха.

— Братец, Иуда. Как я мечтала в твои «честные» глазки посмотреть, в твою сытую физиономию плюнуть! За все. За заботу, за любовь «братскую»! Думала, выживу — спрошу. За все! За каждый день, за каждый час!

— Анжина, я не понимаю, в чем ты меня винишь? — тихо спросил «брат».

— Не понимаешь? Ты, по сути, убил меня тогда. Всю жизнь исковеркал из-за своих амбиций! Продал в ад! Кинул своре извращенцев! И не знаешь, в чем твоя вина?! Ты хоть раз удосужился узнать, как я там? Что со мной?! — Девочка… — успокаивающе выставил руку Иржи.

— Девочка?! Я перестала быть девочкой в первую брачную ночь! Паул отдал меня своей охране, а сам смотрел, как они меня насилуют! Я четыре года не разговаривала — голос потеряла!.. С твоего благословения!!! Ты прекрасно знал, что ждет меня в этом браке!! Знал, кто такой Паул!! — выдохнула она и в ярости смахнула все со стола. Хрусталь, жалобно звякнув, посыпался осколками на траву. — Но тебе ведь плевать было, кому ты меня отдаешь и что со мной будет! Ты даже не удосужился узнать, как я живу! Продал и забыл! Ты просто хотел получить любой ценой желаемое, как сейчас! Ненасытный упырь! Неужели ты еще не наелся?! Неужели тебе мало того, что ты сделал со мной?! Ты больше никому не сломаешь жизнь! Хватит с тебя меня! Я с лихвой заплатила вам! И ничего не должна! И не была должна! Если ты хоть слово скажешь против короля Мидона, мразь, или заикнешься о браке, я убью тебя! Ты не смеешь лезть не в свое дело! Больше не смеешь. Ты — никто! Тварь продажная! Нелюдь! Мне противно от одной мысли, что у нас общая кровь! Ты мне ни брат! Нет у тебя сестры! Умерла в тот день, когда ты обменял ее на два голоса в совете! Все! Нет у тебя больше разменной монеты, нечем торговать! Ты бездушная…

Девушка вдруг смолкла, не понимая еще, почему ей не хватает воздуха? Внутри словно что-то лопнуло, разорвало сердце и легкие. Мир вокруг поплыл, закачался… и она рухнула, как подкошенная. Кирилл сам не понял, как успел ее перехватить, поднял на руки и понес к Яну. Кто-то из своих тут же отзвонился доктору, предупреждая, что принцессе плохо и срочно нужна помощь. Другие, шагая рядом, зорко посматривали вокруг, словно ждали нападения.

А нападать было некому, да и незачем. Танжер и Серж, поникшие, раздавленные, стояли у беседки и больными глазами смотрели вслед капитану, уходящему с принцессой на руках. Иржи белее собственного костюма истуканом сидел на месте и пустыми глазами смотрел вперед, ничего не видя и не понимая.

Глава 22

Она лежала в медицинской палате под бдительным оком Яна и в мрачном настроении рассматривала лепнину потолка. "Чудный разговор получился, а главное — ни о чем. Стыдоба. Помогла Ричарду, ничего не скажешь. Кому нужны были автобиографические подробности? Этим двум дегенератам? Истеричка. Прекрасный заголовок для утренней прессы: принцесса-неврастеничка рассказывает о своей «загубленной» судьбе. Бис. Слезы жалости и омерзенья. Дала братикам карты в руки — дерзайте. Теперь можно ждать консилиум и направление в шизиловку. Меня объявят невменяемой, и братья получат желаемое. Замечательно! Дура. И все слышали, и все видели — Кирилл, ребята… Господи, вот стыд-то, хоть на край света, хоть голову в землю, как страус. Теперь все во дворце, наверняка, в курсе моего дебоша. Рассказывают подробности, шушукаются. Кто-то смеяться будет, пальцем тыкать, брезгливо рассматривать. Кто-то жалеть. Только этого мне и не хватало. И чем думала? Идиотка. Пожизненная инвалидка. Позор какой. Это же надо, так самой себе нагадить. Во истину, мы сами — причина наших бед. И что теперь? Что? Как в глаза всем смотреть? Как Ричарду помочь?.." — думала она и не знала, что происходило вокруг.

Не знала, что с того памятного разговора прошло почти четыре недели, две из которых она провела без сознания — нагрузка на сердце оказалась слишком большой, и оно дало остановку. Не знала, что Серж с утра до вечера накачивает себя крепким Айзенгурским вином, пытаясь спастись от собственной совести.

Не знала, что Иржи неделю провел под пристальным вниманием врачей: его сердце тоже оказалось слабым, но до сих пор так и не оправился до конца. Не знала, что он затеял расследование ее жизни и был решительно настроен отомстить в случае подтверждения прискорбных фактов и в то же время надеялся, что все, что услышал от нее, было бредом, последствием ее болезни, глупой выдумкой назло им. Танжер третий день рыскал по Мидону, выполнял поручение хозяина: тайно искал факты жизни принцессы, подтверждающие или опровергающие ее слова, и желал лишь одного — ничего не найти.

Не знала, что охрана, присутствующая тогда на встрече, словно сговорившись, с тех пор так ни словом не обмолвилась о том, что там было даже меж собой, и слуги до сих пор находятся в неведении и лишь строят догадки.

Не знала, что Ян, узнав от Кирилла подробности беседы, подал в отставку, но ее не приняли. Не знала, что он накачал ее капитана снотворным и подверг гипнозу, тем самым спас парня от лазерного крематория, куда обычно помещали особо провинившихся, не имеющих право на помилование. Пылая праведным гневом на королей, Кирилл хотел отомстить за госпожу и хотя бы настучать по физиономии Иржи. Вместо этого он спал три дня, а проснувшись, поклялся себе оберегать госпожу от всех невзгод и неприятностей, чего бы ему это не стоило.

В общем, разворошила принцесса этот заплесневелый муравейник, сама того не ведая, а теперь лежала и думала — куда бы исчезнуть?

Ян тактично не лез с расспросами, не начинал заумных бесед, не копался в ее душе, а лишь внимательно смотрел, словно ждал чего-то.

Кирилл целыми днями отсвечивал через стеклянную дверь ее палаты, а когда Ян разрешил ей вставать, ходил по пятам, словно тень, и все норовил заглянуть в глаза, недоумевая, почему она не разговаривает с ним, не смотрит в его сторону?

А ей до тошноты было стыдно, что он все слышал тогда, как и другие. Видеть никого не хотелось, до того мутно на душе было. Она, в конце концов, заперлась в библиотеке, подальше от всех, и бесцельно убивала время, пытаясь справиться с навалившейся хандрой, играла в голографические войны и листала страницы новостей в визионе. Ни то, ни другое не приносило облегчения, не развеяло тоску, не помогло избавиться от самоедства или найти выход из создавшегося положения, и лишь печаль еще больше навалилась, забрала в свои руки всю душу и давила, как могильная плита, разъедая разум. Новостей не было. Ничего не изменилось: братья не забрали иск, не аннулировали претензию. Ее планеты по-прежнему были арестованы и приносили доход не империи Мидон, а галактическому союзу. Совет не отложили, и над ней и Ричардом висело удовлетворение глупого морганического закона. Время неумолимо отсчитывало часы, двигая их к краю неизбежной пропасти ада.

Ее любимый был все также красив. Мужественный профиль отсвечивал на страницах визиона, и синие глаза, казалась, винили ее в чем-то, и это было невыносимо. Совесть съедала на нет, но разум не находил выхода из тупика. Она измучила и его, и себя, но так ничего и не может сделать, чтобы защитить дорогого ей человека. Ей до безумия хотелось прикоснуться к нему, услышать его голос, ткнуться головой ему в грудь и ощутить тепло и нежность, знать, что он рядом, хоть на минуту, хоть на секунду…

Она зачарованно водила пальцами по экрану, очерчивая овал его лица, силуэт, и не в силах была оторваться, и понимала, что сходит с ума. Ей казалось, еще немного, и она дотянется до него, ощутит тепло его кожи под пальцами, услышит, как стучит его сердце, увидит, как твердые губы изгибает ласковая улыбка, и синие глаза распахнутся ей навстречу, засияют от радости. Еще секунда, еще… и его руки сомкнутся, обнимая, и она услышит нежный шепот: "Все хорошо, девочка, теперь все будет хорошо".