Страница 20 из 46
— Вы случайно, не на танцы ли меня в Вехи пригласить вздумали? — села Халена.
— Ну… это… — потер загривок Гневомир, сморщившись. Миролюб молвил, потупив взор:
— А ничего мы. Не спалось, гулять вышли.
— Ага! — обрадовался чему-то побратим.
— Мудрите, — фыркнула девушка и опять легла.
— Звезд-то, — протянул Миролюб. — Лето к закату…
— Угу. А дальше? Что хотели-то все-таки?
— Да ничё, посудачить, вечер скоротать.
— Ночь уже.
— А ты каждну ночь здеся. Чаво в тереме не спится?
— Душно.
— А-а-а. Так и нам.
— Ты, Халена, как дале жить мерекаешь? — спросил Гневомир осторожно.
— Долго и счастливо, — буркнула.
— В девках, аль в женках?
— В дружниках! — отрезала, сообразив, куда побратим клонит. Прищурилась на парня:
— А ты никак сватать меня надумал?
— А-а?… Ну-у-у…
- `Ну' сам знаешь — глупая затея.
Парень засопел, поерзал:
— Мордами знать не вышли, — бросил обиженно.
— Угу, копытами и хвостами. Пустой разговор.
— А ежели за князя?
— А он у тебя в кармане сидит, ответа ждет?
— Люба ты ему, любой ведает. Как возвернулась — скорбную ленту снял, с тебя глаз не спускает, бережить наказал люто, — тихо сказал Миролюб.
— Не доверяет он мне, вот и наказал, — усмехнулась невесело.
— Не правда твоя. В сумлениях он: сватать тебя, понятно, все едино без толку, однако ж и не просватанной оставлять — хлопот да бед не оберешся. Гонцы вона зачастили, и из десятка двое со сватами. Любодар и тот выспрашивает — что за девица в вотчине твоей завелась? Маятно то. Вот и бережит шибко, чтоб кто не снасильничал.
— Это как?
— А свезут силком али хитростью со двора, ты ж шалая, на месте усидеть не можешь.
— Ага, — подтвердил Гневомир. — За волосья да в седло.
— Эк у вас легко получается, — усмехнулась Халена. — Фантазия то. Вы на что, побратимы? Да и до волос дотянуться надо. Я кроме меча еще руки, ноги и зубы имею. Загрызу нафик! И красть меня глупо — что от этого изменится? Да и кто вздумает? Я ж по всем вашим приметам — богиня… кому скажи… Короче, персона нот-грата. Дип неприкосновенность во избежание конфликта с Богами и прочей нехитрой сущностью. Жениться на мне еще глупее — силком? Только с трупом, а некрофилов у вас я не видела. А живьем не дамся. По правде сосватать — пощечину самолюбию получить. Ответ ясен — свободен, голубь. А заставить? Как? Нож к горлу? Интересно посмотреть, кто ж сподобится? Ну, ладно, допустим. Но кто в женихи тире самоубийцы подастся? Любому галчонку в округе ясно — женихи, как и мужья, фигуры переменчивые. Сегодня есть — завтра нет. В общем как ни крути, а проблема таким образом не решается — тупик, однако. Мирослав это, кстати, понимает, потому дурью, как вы, не страдает. Нет, ну вы выдумали — свататься, защитнички!
— Ухожу я завтра, — протянул Миролюб, голову свесив. И Халена поняла, что парень не знает, вернется ли, оттого до последнего тянул, и все ж не стерпел, выдал сватовскую арию.
— Куда уходишь? Сеча намечается?
— С Мирославом навряд, но может и так сладится. Богам то ведомо, не мне…. У Любодара князья сбираются — беда округ, по-одиночке никак выходит. Роски с лютичами в сговор вошли, гургулов посекли, горцев с кряжа потеснили, на холмогоров замахиваются, росничей жгут. Все уремы ропщут — смута пришла.
Халена села, на парня серьезно уставилась:
— Мирослав сам едет?
— Да.
— И князья всех племен соберутся?
— Ну.
— Да не `ну! Кто еще о слете князей знает? Чья идея?
— Больно мне докладывают, — буркнул, отворачиваясь.
— Да все про то знают, — ответил за него Гневомир. — Мирослав слово сказал — негоже в смутное время розниться. Апосля остальные тоже порешили. Вот и сбираются. Отпор дать хотят. По Белыни-то черно от лютичей. Страха не имая озорничают, разор чинят. А роски вовсе под себя два племя подмяли, горцев в полон взять бажат. Те, что звери — силой их не подмять, так хитростью полоняют. Кланы ихние рознят, и где посулами, где наветами все предгорье забрали, князей в десничих определили и хозяйничают. Беда, Халена, не до игрищ.
— Беда, — кивнула. — Охрана-то у князей большая будет?
— Мирослав полсотни берет.
— Мало, — нахмурилась — тяжко на сердце стало. — Как бы плохого ни случилось. Сам подумай, что проще: главы всех племен собираются — взять их и срубить. А племена без князей, что тело без головы. Почему в тайне встречу не устроить, зачем в открытую-то? Глупо!
— Им видней.
— Ну, да… Только у росков ваших да лютичей тоже и уши, и глаза, и головы имеются. Сложат два и два — и привет. Ни войны, ни сеч — пришел и взял.
— Одна ты умная, да? — скривился Гневомир.
— Надеюсь, что нет, — протянула Халена, задумчиво на виднеющиеся силуэты изб глядя. Долго ли еще тишина городище укрывать будет?
Выходит — долго, если ума достанет. А если нет, то и думать о том, что будет, не хочется.
Потянула воздух — дождем пахнет. Никак гроза собирается? Поэтому на душе тревога да в сердце покоя нет. А думки худые, беспросветные, что тучи над головами полуночников собирающиеся.
— Пошлите-ка спать.
— Проводишь завтра? — с надеждой спросил Миролюб, поднимаясь.
— Провожу. С вами бы напросилась, да чувствую — бесполезно. Князь со мной после похода в Вехи и не разговаривает. А вы — `свататься'! Нагородили до небес ерунды! — ворча, пошла в городище. — И хватит тебе, Миролюб, плохое думать, вернешься. И Мирослав вернется. Все живы будут. Главное, верить, даже когда очень плохо — верить. Имущество, тело, жизнь могут отобрать, веру — нет. Она ядро души, а душа бессмертна. Знаете, как клетка: ядро — вера, внутреннее содержимое — любовь, все вместе с оболочкой — душа.
— Ну, ты сказанула! — гоготнул Гневомир.
— Вот что мне в тебе нравится, так это легкость восприятия жизни: что в лоб тебе, что по лбу, все едино.
— На том стоим, — заулыбался парень, приобнял девушку, робея. И хоть не понял, хвалит она его или ругает, одно учуял — тепло в ее голосе. И что она говорит, уже без разницы… лишь бы говорила и говорила, шла рядом, улыбалась и смотрела на него.
— Ох, мальчики, — вздохнула Халена, обняв в ответ Гневомира и Мирослава за пояса. — Если б вы знали, как я вас люблю. Ближе и нет никого. Вы, сосны эти, поля, городище. Варох, Мирослав, дядька Купала… миряне все как один, и земля эта — родная, любая. Не меня берегите — ее, родичей своих, тепло в доме… а какой ценой, неважно.
Парни молчали. Да и что было говорить. В эту ночь, под звездами, шагая по полю к уюту родных жилищ, они были вместе, плечом к плечу, рука к руке — а что еще надо? И запах трав, и прохлада ночи, и тихий стрекот кузнечиков, и стук трех сердец, и шелест шагов слились в одно, связали их крепче венчальных уз. И пусть два неоженка да девица — чужая невеста, а все едино — вместе и навсегда. Пусть здесь и пусть лишь сейчас, но достанет и этой малости, чтоб долгие зимы душу теплом греть.
Все забудется, уйдет, сотрется, холм превратится в поле, лес в пустошь, карьер в россыпь камней и все ж самая последняя крупица, самая малая частица этих мест будет хранить память о сегодняшнем дне, о неразлучной троице.
Неважно, сколько им отмеряно, сколько проживут, важно как. И пусть полягут кто в сече, кто в повалуше, кто сегодня, кто завтра — все едино — жизнь уже не зря прожита.
Вместе они, навсегда вместе — много их, а как один, и каждый в другом, как в себе уверен. Это ли не счастье?
Побратимы Халену проводили до терема, дождались пока она скроется в дверном проеме, и, не сдержавшись, дружно вздохнули:
— От ты дурень, — качнул головой Миролюб. — Удумал свататься, голова твоя хворая.
— Так и ты не супротивничал.
— Попытали счастья, — протянул невесело. — Уйду завтра, бережь Халену, не забижай.
— Ее забидишь, как же, — усмехнулся Гневомир, на побратима покосился. — Ты, энто, слыхал, что Солнцеяровна баила? Поглядывай там шибко. Как бы вправду беды не сыскали на сговоре.