Банальная история

Я понятия не имела, что данное сообщение, больше шутливое, чем серьезное, приведет его в такой ужас. Алеша не побледнел — он позеленел на глазах:

— Анечка, зачем тебе это?…Анечка, милая…какой — замуж? Господи… — он был растерян, раздавлен и не скрывал этого, не мог скрыть.

Я заинтересовалась: что это с ним? Неужели он решил, что я всю оставшуюся жизнь буду умирать от тайной, постыдной любви к нему и Андрею, к крепнущей и растущей, как на дрожжах, привязанности и страсти к Сергею?

— Я хочу детей. Неужели это не ясно?

— Детей?! — выдохнул он в ужасе и рухнул на стул, словно вмиг лишился сил стоять. И впился в мое лицо взглядом отчаявшегося человека, но видимо, еще надеясь отыскать признаки шутки или умопомешательства, успокоиться. Посмеяться и забыть. Но теперь я не шутила, и действительно хотела ребенка, хоть от кого, лишь бы он появился еще вчера. Ему бы я отдала всю свою любовь и привязанность и больше б не горела в тупике иллюзий, запретных чувств и желании.

Алеша потянулся ко мне дрожащей рукой, словно я исчезала, а он хотел удержать.

— Анечка, Анечка, милая…делай, что хочешь, как считаешь нужно…Хочешь, переезжай к Андрею, я слова не скажу. Все, что угодно, только не это, прошу.

Мне стало нехорошо: он знал, что у нас было с Андреем?!…

Ладно, положим.

И принял это, и готов смириться, благословить? Благословить на еще один тупик, передать, как вымпел?

Меня подбросило с дивана:

— Значит, ты знал?!

— Анечка, это было ясно. Я, правда, не сержусь, не осуждаю. Ты очень чувственная, красивая женщина…Нет, я не осуждаю и не считаю ваши отношения оскорблением или чем-то постыдным. Если ты хотела…а ты хотела, я же видел. И он…все нормально, милая…

— Нормально?!

— Анечка, успокойся…

И смолк, сник под моим вопрошающим возмущенным взглядом. Он хотел и не мог объяснить, что чувствует, не находил слов, точно отображающих его мысли и эмоции, ощущения. Слишком много нужно было бы объяснять, неизбежно задевая то, что он хотел оставить закрытой темой, чего не хотел касаться и вскользь.

Да, ему было больно, но он готов был примириться и с болью, и с горечью потери, по сути — предательством. И терпеть бесконечно пытку разлукой, ревностью, одиночеством и отверженностью, жить лишь памятью о наших совместных днях.

Вот только ради чего?

Ради того, чтобы я принадлежала лишь им, ради надежды о возвращении лучших наших дней? Ради того, чтобы я не вырвалась из их сладкой клетки нежности? Не попала во власть другого, чужого мужчины, не вышла замуж, не родила ребенка, навсегда перечеркнув надежду на возвращение?

Да, в этом причина. Он всерьез думает, что я буду принадлежать мужу без остатка, забуду их, брошу одних, предам. Как глупо и неприятно, что о тебе так думают.

— Алеша, — я присела перед ним, желая объяснить, достучаться до его разума. — Если женщина выходит замуж, она естественно принадлежит мужу и естественно рожает ребенка, но это не значит…

— Нет!! — он вскочил и забегал по комнате, а я, наоборот, села и, растерянно хлопая ресницами, пыталась понять причину его тревоги, нет — панического ужаса. И кто бы иначе расценил его состояние?

— Что происходит, Алеша?

Он остановился. Взгляд не желал встречаться со мной, он стремился к окну, к портьерам, куда угодно.

— Алеша! — меня серьезно беспокоила эта необъяснимая нервозность.

— Аня…Анечка, — он искал слова, и видимо что-то еще. Может быть успокоение? — Я, конечно же, знал, что рано или поздно этот разговор состоится. Не мог не стояться, но… Я надеялся, что в нем не будет необходимости, и даже если вдруг…то все случится не так, не сейчас…

— Да что, в конце концов?!

Алеша вздохнул и сел передо мной взял ладони в свои руки, то ли себя, успокаивая, то ли меня:

— Анечка, тебе нельзя иметь детей. Это тяжело понять, принять еще тяжелее, но мы справимся и с этим, правда, милая? Ты понимаешь, о чем я?

Я не понимала. Не могла и не хотела.

— Мне двадцать, а не семьдесят. Почему я не могу иметь детей?

— Анечка, только не волнуйся, хорошо? Понимаешь, милая… Беременность — это огромный риск и для здоровой женщины…

Ах, вот чем дело?!

Я вскочила, меня просто выворачивало от ярости, безысходности и омерзения. Да, да — от естественного омерзения по поводу несправедливого мироустройства. Мало меня зажали в тиски и пытают запрещенной, скандальной любовью к родным братьям, так еще и не дают вырваться из порочного круга, отбирают единственный шанс на нормальную жизнь, делают неполноценной не только морально, но и физически!

Женщина, у которой отбирают материнство, что может быть абсурднее, что может быть более жестоким и злым? И как с этим жить? Как можно с подобным смириться? И почему я?

— Нет! Не-ет!! Это все неправда! Ложь, ложь, ложь!! — выкрикнула ему в лицо.

В комнату влетели Сергей и Андрей и застыли на пороге, не понимая причины моих криков, растерянности и тревоги Алеши. Меня же било, словно в припадке — я не хотела, не могла, не желала верить, понимать, принимать приговор брата.

— Ты назло, специально!! Придумал!..

— Анюта… — Сергей что-то хотел сказать, но мне не интересно было его мнение. И чье-то еще. Я оттолкнула его, вылетела в коридор, не зная, зачем. Заметалась по комнатам в поисках спокойствия и стройного логического объяснения каверзам брата. Конечно же, я не могла расценить его слова иначе. Не хотела.

— Малыш, что случилось? — пытался узнать у меня причину волнения Андрей. Зря он заехал на ужин, пустота и тишина холостяцкой квартиры были бы ему сейчас полезнее нервозной атмосферы Родины.

— Этот, — моя ладонь взметнулась в сторону расстроенного Алеши, следящего за мной с видом побитой собаки. — Этот считает, что мне нельзя иметь детей! Мне! Он так постановил! Он так решил, властитель судеб! Неправда!! У меня будет ребенок! Нет — два!! Сегодня же…нет — завтра! Я выйду замуж и докажу!!

— Так, тихо, давай без истерик, — попытался надавить Сергей. Его властные, казарменные привычки еще не выветрились, не сгладились от гражданской жизни.

— Не лезь! Что ты знаешь?! Что ты называешь истерикой?! Возмущение?! Солдафон!

Он шлепнул меня по щеке, чуть, легко и почти ласково, и тут же был скручен братьями, откинут в угол комнаты и придавлен осуждающими, полными ярости взглядами.

Я прикрыла щеку ладонью и смотрела на него горящими от гнева глазами. Но сердилась не на него — на всех разом, хоть и понимала, никто не виноват. Но так устроен человек — ему нужен виновник, четкая причина его бед и несчастий. Так легче и проще. И естественно, он ее находит, и срывается, мстит и воздает должное…И тем живет, находит силы дышать и идти дальше.

А я не могла. Передо мной были мои братья, те, кого я могла винить лишь в чрезмерной любви и заботе, но разве любовь — преступление? Если так, то я тоже преступница. Наверное, за это меня и наказывают, безжалостно топчут и гнут.

Я заплакала.

— Анечка!

— Малыш, перестань!

Они шагнули ко мне, и эта готовность принять мои беды на свой счет, была невыносима.

— Оставьте меня!!

Я рванула из комнаты и почувствовала, как рот наполняется кровью. Одна капля, вторая упали на кофту. Под ладонью стало мокро и неприятно. Я впечатала кулак в стену от ярости — почему я такая? Почему?!!

— Аня!!

— Малыш…

— Ребята, что это? — Сергей еще не видел, как кровь наполняет клетки кожи и сочится, наружу превращая ровную, неповрежденную поверхность в рану буквально на глазах. За четыре года, что он провел вдали от нас, он видел всякое: от несправедливости до смерти, но такое — нет. Его приморозило. Голос сел, а взгляд приобрел присущий ему в детстве жалкий тон ранимости и неприкаянности и молил о помощи. Но на него уже не обращали внимания.

Алеша пытался помочь мне и отдавал распоряжения Андрею. В две минуты меня вынесли из квартиры и повезли в клинику под аккомпанемент инъекций и глухих вещаний в телефонную трубку. Меня ждали, меня знали — капельница с плазмой и кровезаменителями и, бог еще знает, чем, уже стояла в приемном отделении, ожидая моего появления.