Страница 6 из 94
— Стоит ли о сучку продажную руки пачкать?
— Вот поэтому я ее видеть и не хочу. Ты с ней свидишься, побеседуешь доверительно.
— Нет, Грек, мальчиков пошлю. Зная тебя, ясновидящим не надо быть — жить сучке, сколько доброты твоей хватит. Мне, конечно на ту-ю лярву, как и на ментов, по верхушку фикуса, но светиться без надобности, не стоит. Я еще здесь тебе пригожусь.
Вадим кивнул, соглашаясь, зажмурился, подставляя лицо ветру. Впервые за долгие, долгие годы ему хотелось дать волю чувствам и заплакать как семилетнему мальчишке, разбившему коленки. Но тогда он пытался сдержать слезы, а сейчас и хотел их выдавить, да не мог. Давно пересох их исток. Вместе с чувствами, верой в лучшее. Да и болела не коленка.
Мутно было на душе. И даже не больно, а холодно и мрачно, как в склепе.
Что он в таком состоянии натворить может, и самому страшно.
— Поехали со мной, посидим, — предложил Косте.
— Нет. Тебе сейчас одному побыть надо, в себя прийти. Глотни Henessi и ложись баиньки.
— Угу, — усмехнулся Вадим, — я лягу…
Уваров поежился: зловещая ухмылка Грекова навевала неприятные ощущения. Веселая осень намечается.
Греков крепко пожал ладонь Кости, прощаясь. Слов не было, да и не нужны они: все ясно и понятно. Что без толку молоть, в больном ковырять?
Уваров хлопнул друга по плечу: держись, и, нахохлившись, направился к своей тойоте. Греков сел в салон серебристого порше и уставился перед собой. Руки сами сжались в кулаки: Господи, какой же он был дурак!…
22 года назад.
Ира, Ирочка…
Большеглазая малютка с беззащитно-трогательным личиком. Наивный взгляд, по-детски припухлые губы. Иришка…
Вадим возвращался из армии, но не домой, а к ней, к своей любимой, единственно-желанной. Тетка и Егор подождут, главное, увидеть Иру.
Стрельцов писал, что видел ее с каким-то парнем, что, мол, крутит она за твоей спиной, Грек. Но Сашке верить, себя не уважать. Болтун он и гордится этим.
Чтоб Ирочка с кем-то роман закрутила? Да быть не может! Она же знает, как он любит ее, и сама клялась, что влюблена, и ждать обещала, и ждала, письма писала.
Ерунда все, ерунда! — гнал дурные мысли прочь, спеша на улицу Фрунзе, в объятья своей любимой. А воображение, не жалея красок, рисовало счастливую картину их встречи, подгоняло, заставляя не идти — бежать, обгоняя прохожих, расталкивая их.
Ирочка, Иришка, девочка, солнышко! — билось сердце.
Вот и ее дом. Лавка у подъезда с его меткой: Иришка + Вадим. Жива! Только лишь потемнела за два года. А вот в подъезде его люблю забелено, и следа не осталось.
Ноги ринулись вверх по лестнице, не успевая за взглядом, устремленным ввысь, в проем лестничных маршей. Четвертый этаж. Палец, дрогнув, лег на кнопку звонка: открывай, Иришка! Я, я приехал!
Дверь открылась.
— Ира!! — подхватил Вадим на руки девушку, закружил, стиснув в объятьях. Ах, как пахнут ее волосы. Ах, какая она маленькая, хрупкая. — Ира, Ирочка моя, девочка, солнышко. Вот я и вернулся, любимая!
Жмурился Греков от счастья.
— Вадим, я очень рада, что ты вернулся, только поставь меня, пожалуйста, на место, — прошелестел ее голос. Парень растерянно остановился, осторожно опустил девушку на пол, с тревогой заглядывая ей в глаза: что не так? Она забыла о нем? Разлюбила? Стрелец правду писал? Нет, пожалуйста…
Пару минут он смотрел в холодные голубые глаза и, казалось, поседел за это время:
— Ира, в чем дело? — спросил севшим голосом. И так страшно было, что сейчас она укажет на дверь, скажет, что знать и видеть его не желает.
— Я не Ира, я Вера, — с пониманием улыбнулась девушка и, отступив от парня, махнула рукой вглубь квартиры. — Проходи, правда, дома только мама. Но она будет рада тебя видеть.
Он бы и с места не сдвинулся. Аделаида Павловна Шехова внушала ему трепет. Не то, что он ее боялся, скорей терялся в ее присутствии и чувствовал себя школьником на ковре у директора под пристальным, оценивающим взглядом женщины. Вадиму всегда казалось, что мать Иры недолюбливает его, хотя подтверждений он не получал. Встречали его ровно и вроде бы даже приветливо. Но милейшая улыбка на тщательно подкрашенном лице Аделаиды Павловны вызывала у парня желание сбежать куда подальше, и он предпочитал ждать Иру на площадке, на скамейке у подъезда, но не в квартире.
Вот и сейчас он рад был бы рвануть вон из коридора, но из комнаты выплыла дородная шатенка в шелковом китайском халате с драконами и, раскинув руки, словно решила обнять гостя, направилась к Вадиму:
— Солдат вы наш! Вернулись? Ах, как вы изменились, возмужали. Хорошо, хорош, — чуть не покрутила его женщина, как манекен с понравившейся ей блузкой. Лицо Вадима пошло пятнами от смущения и стыда за свой не совсем опрятный вид. И тут же он разозлился на себя — что это он, как пацан робеет? Он уже дембель, мужчина, а вскоре станет мужем! А Аделаида Павловна, нравится не нравится — мать Иришки, его будущая теща.
— Только с поезда, смотрю, — кивнула мадам на потрепанную спортивную сумку. Вадим покраснел, пытаясь убрать злосчастную поклажу за спину. Сглотнул комок в горле и выдавил, ругая себя за глупую робость:
— Здравствуйте…
— Здравствуйте, здравствуйте Вадим. Да вы проходите. Верочка, сообрази-ка чайку. Солдат с поезда, поди ж голоден. Что у нас там? Тортик? Да, и чай обязательно завари. Не люблю я эти пакетики, вкус не тот… Что ж вы замерли, Вадим? — всплеснула руками. — Снимайте свои модельные туфли, проходите. Давайте, давайте, защитник Отечества нашего. Не тушуйтесь.
Вадим готов был провалиться сквозь пол, снимая обувь. Ботинки имели не менее замученный вид, чем сумка. Черт, черт, черт!! Что ж он их не обтер хоть? Спешил, болван. Мог бы предположить, что на `тещу' напорется! А глазки у нее, как у орла, любую мелочь заметят.
Ой-ё! На носке-то дырочка! — парень сжал пальцы на правой ступне, пытаясь прикрыть прореху таким незамысловатым способом. Но от Шеховой и блоха не спрячется — увидела, оценила. Поджала губы, одарив парня насмешливым взглядом и, гордо вскинув подбородок, взмахнула ладошкой:
— Прошу, прошу.
И развернувшись, двинула, как авианосец, в сторону кухни, не переставая болтать:
— Сейчас чай попьем. Вы нам о своей службе расскажите. А там Ирина подойдет. Лев Михайлович сегодня обещался раньше быть. Удачно очень, не правда ли, Вадим?
Греков лишь тупо кивнул: язык и губы свело наглухо.
Вероника уже сервировала стол и сидела в ожидании гостя, скромно потупив взор.
Аделаида Павловна милостиво кивнула парню на стул, села напротив, принялась разливать заварку из красивого пузатого чайника с фигурками в старинной одежде.
Вадим, боясь пошевелиться, смотрел на чашки, тонкие ломтики апельсина на тарелке, воздушный торт, зефир в высокой вазочке, золотистые малюсенькие ложечки, узорчатые салфетки. После солдатской столовки все это выглядело ирреальным, кукольным. Он чувствовал себя неуклюжим, совершенно неуместным в этой вычурной обстановке. Ему казалось, что сейчас он обязательно что-нибудь сделает не так: сломает ложку или уронит крошки бисквита на белую скатерть.
Конечно, Вадим знал, что родители Иры не простые люди, и живет его любимая много лучше, чем он. Но в свое время Вадим не придавал тому значения: мало ли кто как живет? Главное любовь и понимание, а остальное значение не имеет. Однако сейчас, сидя на огромной, раза в четыре большей, чем в его квартире, кухне, глядя на обстановку, сервировку, он вдруг понял, насколько огромно различие меж ним и семьей Ирины.
Лев Михайлович был адвокатом, Аделаида Павловна заслуженным педагогом РСФСР. Тетка же Вадима, единственная родственница, не считая брата Егора, была швеёй. Понятно что, воспитывая двух мальчишек на более чем скромную зарплату, она многого не могла себе позволить. Вот такого красивого сервиза, например. И белую скатерть она стелила лишь в особых случаях. Правильно, стирать-то потом замучаешься.