Звени, монета, звени

И подчинили Четыре волю Трейноксиса, и извратили его разум, и напоили его душу ненавистью вместо любви и жаждой разрушения вместо желания созидания, а после вернули его обратно в Предел. Черной моровой тучей распространились злоба и жестокость от Трейноксиса по всему Первому Пределу, и прекрасные его жители, пораженные ими, стали сражаться друг с другом.

И началась великая война, в которой дети бились против родителей, родители разили детей, и нельзя было сыскать более непримиримых врагов, чем единокровные братья и сестры. Землетрясения, извержения вулканов и смерчи сотрясали некогда прекрасный Первый Предел, уродуя и изменяя его до неузнаваемости, бурные волны морей вставали на месте гор, и горы высились на месте морей, в раскаленную лаву и серый пепел обращались зеленые луга и тенистые дубравы, холодными камнями становились нежные цветы. Уничтожены были прекрасные дома и величественные замки, и случилось так, что Трейноксис сам уничтожил родной дом, перебил своих родных и вдруг – остался один. Мертвым лежал вокруг него Первый Предел и не было в нем отныне больше ничего живого, кроме самого Трейноксиса. Тогда на миг спала пелена с глаз юноши, увидел он плоды рук своих и от ужаса и горя окаменел.

Сотворив всё это, явились Четыре к Сыновьям и Мужам своим и сказали: «Горе! Безумными в единый миг сделались все жители Первого Предела и уничтожили и его, и себя!» Ужаснулись Творцы и не поверили. И тогда, разгневавшись, пленили их Четыре, сковав их нерушимыми оковами и отняв силу их. И долго, бесконечно долго с тех пор пребывали Творцы узниками.

Четыре же снизошли невидимыми к людям и стерли в их умах саму память о Первом Пределе. Но случилось так, что хотя и забыли смертные то, что должны были забыть, остались в Пределах ненависть, жестокость и убийство, выпущенные на свободу Четырьмя. И стали люди сражаться без устали друг с другом, и объял сердца Четырех страх. Знали Они: хоть и вооружены сотворенные Ими простым железом и деревом, но всё же способны истребить себя. И тогда легли нерушимо меж Пределов Границы, навсегда отделив их друг от друга. И долго было так.

Но время шло, и слабели путы, сковавшие Творцов. Набирали Они силу, и хотя меньше чем ничтожной была та сила по сравнению с прежней, получили Они возможность вмешиваться в происходящее в Пределах. Редко, очень редко, но пробивали они невидимый щит, ограждавший Их, и когда взгляд Их падал на случайного человека, получал тот возможность переходить из Предела в Предел, как некогда бессмертные. Четыре же, узнав об этом, создали Мудрых – свои глаза и уши в Пределах, по подобию могущественных жителей Первого Предела. Наделив их частью от Силы Своей и возможностью пересекать Границы, повелели Четыре каждому из Мудрых быть стражем своего Предела и истреблять людей, отмеченных взглядом Творцов. А чтобы не повторить ошибки, повелели Они: столь же краток век Мудрого, как и любого другого человека, рожденного женщиной от мужчины. И еще было сказано: лишь один Мудрый может родиться в одном Пределе, и не бывать иному, пока не закрылись навсегда его глаза.

Много веков спустя случилось так, что в тот момент, когда при смерти был Мудрый Северного Предела, вспомнили Четыре о Трейноксисе, что так и стоял каменной статуей в мертвом Пределе. Не живой и не мертвый, всё же оставался он самым искусным и могущественным из всех, когда-либо рожденных в Пределах, и много мог бы совершить пользы для дела Четырех и прославить имя Их. Рассудив так, оживили Они Трейноксиса, но стерли память его, наложили призрачную пелену уродства на лицо его и таким доставили в Северный Предел. С тех пор не было у Них более преданного и могущественного слуги…

Будто гигантская, безжалостная рука грубо отшвырнула меня прочь от алтаря. Я упал лицом вниз, распростерся на камнях, сжался в жалкий, трясущийся комок. Сладость на губах неожиданно сменилась резким кисловатым привкусом железа и крови. По-прежнему звучал дивный голос, пытаясь донести до моего разума что-то еще, но я уже не слышал его. Я выл, как издыхающий волк, зажимая уши руками. Только бы не слышать ничего! Умереть! Вновь превратиться в безмолвную каменную статую! Больно! О, как же больно!!!

Проклятие, проклятие всем вам!

Вам, Творцы, создавшие меня для мучений и для мучений пробудившие меня из блаженного неведения!

Вам, Четыре, заставившие меня стать палачом для моей Родины и превратившие в своего раба!

Вам, люди, звери и птицы, ничего не знающие и ничего не способные изменить!

И мне, мне самому. Будь проклят, Трейноксис, Серебряная Маска, Мудрый, бессмертный. Будь проклят, ибо ты не можешь ничего изменить, не можешь просто умереть от старости, не можешь никому ничего доказать, ибо кто же поверит такому!…

Я проклинал, я богохульствовал, я в исступлении колотил кулаками по камням, и капли моей крови пятнали алтарь Творцов, которых я тщетно молил о смерти и забвении.

Потом я упал без сил. И не ответит никто, чей громовой глас услышал я тогда в подземелье разрушенного замка у оскверненного кровью алтаря. И был ли он?

– Ты просил о смерти? Нет тебе смерти. Ты просил о забвении? Нет тебе забвения. Хочешь ли ты еще чего-нибудь?

– Мести, – еле слышно прохрипел я. И ответил глас:

– Да будет так!…

А еще мне послышались еле слышное хлопанье крыльев слабый, удаляющийся крик:

– Дур-рак! Пр-рощай, дур-рак! Пр-роща-а-а-а…

Кругом всё белое. Стены. Потолок. Постель.

Где я?

Сколько прошло времени? Часов? Дней? Лет?

Я лежу на белой постели и смотрю в белый потолок.

– Доброе утро, Фрэнк.

Фрэнк? Это слово так знакомо… Нет, не слово. Имя…

Фрэнк, ты где, непоседа?! Быстро мой руки – и за стол. Обед стынет…

Фрэнк, сынок! Принеси мне молоток! Сегодня мы с тобой будем учиться забивать гвозди…

Фрэнк… Какой ты сегодня смешной. Так смотришь на меня, как будто в первый раз видишь свою подругу детства…

Назови свое имя, желающий вступить в Алое Братство.

– Фрэнк. Меня зовут Фрэнк…

– Как ты себя чувствуешь, мальчик?

Напротив меня сидит Делонг. В парадном алом облачении главы Братства, золотой кованый пояс оттягивает перевязь с мечом. В зеленых глазах – легкая грусть.

– Не… знаю… Хорошо, наверное…

– Я рад.

В этом всем есть что-то неправильное. Я не должен быть здесь, а уж он-то – и подавно. Ведь это лазарет?

– Да.

Я что, думаю вслух? Так я болен? То-то мне казалось, что я видел какие-то странные вещи…

– Какой сегодня день?

– Пятый день Месяца Дождей.

– Пятый… Когда коронация Шандора?

Делонг не отводит взгляда. Хотя я почему-то уверен, что ему очень хочется.

– В Лайдоре уже восемь поколений нет короля, Фрэнк. Владыка Шандор же по-прежнему – лишь глава Дома Стоящего Льва.

– А кто же правит страной?

– Избранный три дня назад совет, мальчик. Во главе его стоит лорд Грэм из Дома Лежащего Льва.

Слава Четырем! Значит, я всего лишь бредил…

– Знаешь, Великий… Только не смейся, пожалуйста… Я, наверное, был тяжело болен, поэтому мне мерещилось такое…

Делонг чуть прикусывает нижнюю губу, нервно сплетает и расплетает пальцы. Нет, мне не мерещилось – мне сейчас мерещится. Только в бреду и можно такое увидеть: Делонг Невозмутимый – нервничает. Вот друзья бы посмеялись…

– Знаю, Фрэнк, знаю… – наконец произносит глава Братства. – Ты и вправду был в некотором роде болен… А вот по поводу всего остального…

Стоп! Стоп, стоп, стоп! Я только сейчас это осознал! Мне не послышалось, и я не брежу. Не может же, в самом деле, бредящий осознавать то, что он бредит.

…Отныне ты более не Фрэнк, сын плотника Ригата из селения Горелая Низина. Имя твое – послушник, и только так будут обращаться к тебе все в Цитадели: от главы Братства до прачки. Если же упорным трудом заслужишь ты великую милость Четырех, то сможешь стать принятым. Если же и потом не оставят Они тебя своей милостью, то все воины Цитадели назовут тебя братом…