Страница 2 из 46
Только я другую тактику избрал.
— Скажите, пожалуйста, товарищ нарком, каким образом здоровый мужчина, которому на фронт надо, начнет по районам бродить? А?
— Плохо, конечно… Сразу засекут. К своим, таким же работникам, приведут.
— Вот, вот… Раз приведут, два приведут — пропала операция.
— Ты к чему, Кошбаев, клонишь?
— А если пойдет по пустыне хромой… Скажут — раненый с фронта вернулся. На поправку. Он и гуртоправом может назваться, пастбища зимние искать… — Это мне тут же в голову пришло, какой профессии должен быть человек, что на поиск отправится. — Подозрений никаких — ходи, спрашивай, пастбища ищи, с людьми всякими разговаривай, расспрашивай, никто не догадается. А? Товарищ нарком…
— Ой, хитришь, Абдылда… — рассмеялся Павлов.
— Всё как по нотам…
— Почему ты решил, что профессия гуртоправа — самая удобная?
— Кормов в колхозах мало. А поголовье все-таки увеличивается. Все это знают. Получается, нужны новые пастбища. Где их искать? На землях малоосвоенных. А малоосвоенные земли и малозаселенные. В тех районах должны скрываться люди, которые боятся попадаться на глаза другим.
— Резонно… Но я обязан запросить Москву. — И нарком поднял трубку аппарата ВЧ.
Павлов, соединившись с Прощиным, довольно долго объяснял начальнику главного управления ББ Союза ССР мою просьбу, отвечал на вопросы о состоянии здоровья. Было похоже, что разговор складывается не в мою пользу.
— Вот, давай, сам поговори с генерал-майором… — и нарком передал трубку мне.
Пришлось все объяснять сызнова. Наконец Прощин спросил:
— Скольких людей возьмешь с собой?
— Одного… — не желая вступать в спор с начальством, сказал я.
— Одного? — недовольно пробасил генерал.
— Не стадом же ходить. Не годится.
— Трое — это стадо?
— Для пустыни — подозрительное стадо.
— При чем тут пустыня? Они не пойдут в пустыню. Что им там делать? — сердился генерал.
— Это так говорят — «пустыня». Там пастбища. Зимние. Всё поголовье там — овцы, лошади. Там по-волчьи можно нападать и уходить в пески Бетпак-Дала, Муюнкумы, в тугаи Кокуйских болот.
— А как ты их узнаешь, этих Аргынбаевых? Оморов, если и видел их, то последним…
— Попытаюсь достать их фотографии, товарищ генерал.
— Фотографии?! Самонадеянно, товарищ Кошбаев… Вам не кажется?
— Братья Аргынбаевы лет двенадцать проживали в одном месте, у родственницы. Вряд ли молодые парни утерпели, чтоб не сфотографироваться. Хоть единожды…
— И они оставили эту фотографию для вас. Специально, может быть? — ирония звучала и горько и справедливо.
— Может быть… — я попытался отшутиться. Но про себя оставался уверен — есть фотография и находится в Сарысуйском районе, у родственницы, про которую написано несколько слов в донесении Оморова. Оттуда, от аила, от дома родственницы, надо начинать операцию. Женские уши, если хотели слышать, знают почти всё об их намерениях. Наше дело — разговорить женщину, будь она почтенной апа или Джез-кемпир, ну бабой-ягой.
— Слишком много фантазии, Кошбаев, — сказал генерал. — Однако тебе на месте виднее. Лишь вдвоем с напарником пойдешь?
— Да, товарищ генерал.
— На костылях попрыгаешь?
— Первое время на костылях, потом с тросточкой…
— Сколько нужно времени, товарищ Кошбаев?
— Не знаю…
— Учти, их ищут оперативные сотрудники обеих республик: и ваши, в Киргизии, и в Казахстане. Обе республики будут помогать тебе. Три месяца даю. Ни дня больше. Брать живыми. Особо главаря — дядю их, Абджалбека. Братьев Аргынбаевых само собой. Помни, жизнь каждого человека, которого ты вольно или невольно привлечешь к операции, на твоей ответственности. На твоей!
— Ясно, товарищ генерал…
— И ещё учти — желательно и на заключительном этапе обойтись без стрельбы, без войск, хотя неизвестно, сколько бандитов в шайке. Слышишь, постарайтесь без единого выстрела. Телеграмму-подтверждение разговора и приказ о тебе по команде всем райотделам высылаю тотчас. Понял?
— Так точно, товарищ генерал.
— Приступайте, товарищ Кошбаев.
Раненая нога огнем горела, но в наркомате я ещё держался. Решался вопрос о напарнике. С собой я решил взять Васю Хабардина. Невысокого такого, щуплого парня. Павлов сначала не понял — почему Хабардина? Ему хотелось придать мне кого покрепче. Только я снова свою линию потянул, мол, Вася может сослаться на слабые там легкие и этим объяснить, почему не в армии.
— Нам с ним надо застраховаться от явных подозрений в дезертирстве. Доведись нам встретиться с бандитами, пусть они думают что угодно, но мы не должны походить на здоровых, сильных людей. Кто знает, как им придет в голову нас проверять, коль мы здоровые. Не на грабеж же нам идти, не на разбой.
— Убедил, убедил… — согласился Павлов. — Действуй. Только не зарывайся и помни: от райуполномоченных НКВД до начальников отделений милиции в районах — все будут знать о тебе, о том, что ты выполняешь задание. Не зарывайся… В смысле, не отрывайся, но действуй на свой страх и риск. И мне нужно хоть раз в неделю получать о вас с Хабардиным сведения.
— Последнего обещать не могу, товарищ нарком.
— Однако постарайся…
Да, в наркомате я держался… А вот вышел, добрел до Дубовой рощи. На ногу ступить не могу, пошевелить и то боль дикая. Сел на скамейку у памятника героям гражданской войны, и такая тоска меня взяла по моему товарищу, старшему оперуполномоченному, весельчаку и балагуру, душе всякого нашего сборища, вечеринок, по Макэ Оморову…
Горло сдавило, да слез нет. Нет слез, и вздохнуть не могу — перехватило дыхание. Откинулся я на спинку скамьи, в небо смотрю: сквозь корявые сучья дубов видны облачка мелкие, луна их просвечивает насквозь, а самое её не видно — блеклое пятно за туманом. На землю тени от деревьев не падают, но ветви и стволы, опавшие листья на газонах будто червленое серебро — пала изморозь.
Поклялся я сам себе — живыми возьму Аргынбаевых. О своей смерти не думал, не существовала она для меня. Пока мы живы, её нет, а когда приходит она, нет нас. Домой пришел с тяжелым чувством, будто в гибели Оморова виноват и я. Наверное, так оно в чём-то и верно: когда погибает подчиненный, начальник его непременно ощущает вину — он его воспитал, он его послал на задание, и спрос у командира прежде всего с себя самого.
С Хабардиным Васей встретился утром. Человек он спокойный, выдержанный, настоящий чекист, потомственный. Выслушал он меня и тоже засомневался, найдем ли мы фотографии Аргынбаевых у их родственницы. Путь не близкий — около Голодной степи она жила. Не потеряем ли только время?
— А как мы иначе узнаем братьев в лицо? — ответил я вопросом на вопрос. — Оморов их явно видел, да его уже не спросишь. Выяснить, как они выглядят, в Камышановке? Пожалуй, только насторожишь их. Аргынбаевы могут иметь там своего человека. Ведь выдал кто-то им сведения о готовящейся засаде!
— По-моему, Оморов поторопился, — заметил Хабардин, — не стоило идти в камыши даже на засаду. Подход к ним открыт. В тугаи никто не войдет незамеченным. Хотя бы и ночью.
Не согласиться с Васей, я не мог. Однако у Оморова могли быть причины торопиться. Кто знает, почему опытный работник так поспешил?
Подумав, Хабардин согласился со мною:
— Случай, что мы найдем фотографию, пожалуй, совсем и не случай… Нет в аилах парня, который устоял бы перед искушением сфотографироваться…
На следующий день мы получили в канцелярии документы гуртоправа и бухгалтера алма-атинской конторы «Заготскот», по которым нам отныне придется проживать, на оружейном складе по четыре гранаты-«лимонки», запас патронов, экипировались. Выдали нам по валенкам, поношенные зимние пальто, черные, длиннополые. После офицерской формы гражданская одежда казалась не столь неудобной, сколь непривычной.
К вечеру мы уже толкались в вокзальной толпе у кассы, провели ночь на скамье, перезнакомившись с доброй сотней торопящихся куда-то по своим делам пассажиров, удивлялись про себя, какие, в сущности, мелкие причины позвали их в дорогу. Поезд ушел только утром.