Страница 23 из 160
В этих книгах поведана история великана Гаргантюа, чьим отцом был великан-король Грангузье, и его сына Пантагрюэля. Король поручил воспитание Гаргантюа схоластам и богословам, то есть людям старой культуры, и все обучение сводилось к зубрежке без усвоения смысла наук. Тогда король поручает воспитание своего наследника гуманистам, полагающим, что воспитание должно быть жизнерадостным и соединять умственное и физическое развитие.
Такая завязка основного смысла романа дает возможность Рабле высказать свои идеалы, выражающие общие идеалы эпохи Возрождения: раскрепощение личности — «ибо между телом и духом существует согласие нерушимое», отрицание аскетизма — в религии, науке, искусстве, политике, быту, а также «глубокая и несокрушимая жизнерадостность, перед которой все преходящее бессильно».
Гаргантюа отправляется продолжать образование в Париж, где усвоенные новые идеи позволяют ему вести весьма нескучный образ жизни, что во второй части с исполинским размахом продолжит его сын Пантагрюэль. Два ведущих лейтмотива жизни этих «всежаждущих» натур — вино и знания — открывали автору безграничный простор для создания немыслимых комических положений и безудержных дионисийских картин.
Третья книга романа вышла только через двенадцать лет — в 1545 году, и подписана была уже настоящим именем автора. Полное ее название выглядит так: «Третья книга героических деяний и речений доброго Пантагрюэля, сочинение мэтра Франсуа Рабле, доктора медицины». Для сравнения приведем полное название первой части «Повесть о преужасной жизни великого Гаргантюа, отца Пантагрюэля, некогда сочиненная магистром Алькофрибасом Назье, извлекателем квинтэссенции».
Третья книга романа «Гаргантюа и Пантагрюэль» вышла в опасный политический момент и могла стоить Рабле жизни. К тому же он посвятил ее «духу королевы Наваррской», написавшей озорную книгу — вслед за Боккаччо — «Гептамерон», которая считалась скандальной. Король Франциск I, прежде лояльно относившийся к новым общественным веяниям, в 1545 году находился в самом разгаре борьбы с лютеранством, в котором видел угрозу официальному католицизму, а значит, государственности. «Все эти новые секты, — говорил он, — стремятся гораздо более к разрушению государства, чем к назиданию душ». Началось преследование еретиков. Сорбонна (богословский коллеж в 1257–1554 годах), пытавшаяся запретить и первые книги Рабле, от чего их спасал покровительствующий писателю епископ Жан дю Белле, начала преследовать романиста.
После того как в 1546 году закончил на костре свою жизнь друг и единомышленник Рабле Этьен Доле, писатель решил больше не испытывать судьбу. При поддержке епископа Жана дю Белле Рабле покинул пределы Франции, а в 1547 году вместе с дю Белле, который к тому времени стал кардиналом, уехал в Италию и вернулся лишь в 1549 году, когда обстановка во Франции смягчилась.
В замке дю Белле Рабле дописал свою Четвертую книгу, после чего кардинал назначил его на место кюре в Медоне близ Парижа, что не требовало исполнения обязанностей священника, но защищало от преследований. Этот период оставил легенды о шутовских выходках «медонского кюре», бытовавшие на протяжении почти четырех веков, однако новейшие исследователи решительно их отвергли. А жаль. Согласитесь, трудно поверить в то, что человек, ведущий безукоризненную жизнь аскета, мог обладать столь богатой фантазией, которой хватило на четыре книги похождений его «всежаждущих» героев. К тому же маленькие слабости всегда очеловечивают образ.
В 1552 году Четвертая книга была подвергнута парижским парламентом судебному рассмотрению, и Рабле грозила тюрьма, от которой его спасла смерть. Франсуа Рабле ушел из жизни в Париже, по предположениям — в апреле 1553 года. Вышедшая посмертно Пятая книга романа «Гаргантюа и Пантагрюэль», как считают исследователи, вряд ли принадлежит перу Рабле. Предполагают, что она создана неизвестным автором, который мог использовать оставшиеся после кончины писателя наброски.
Франсуа Рабле считают «мужем единой книги», но за этой книгой закрепилась высокая репутация энциклопедии французского Возрождения и собрания народной мудрости. «Рабле собирал мудрость в народной стихии старинных провинциальных наречий, поговорок, пословиц, школьных фарсов, из уст дураков и шутов, — писал французский историк Мишле. — Но, преломляясь через это шутовство, раскрывается во всем своем величии гений века и его пророческая сила».
До России «озорник» Рабле добрался только в начале XX века. Первая попытка перевода на русский язык романа «Гаргантюа и Пантагрюэль», весьма неудачная, была сделана в 1901 году, и лишь в 1961-м перевод Н. М. Любимова смог дать объективное представление об этой мудрой и веселой, интеллектуальной и «хулиганской» книге. Она же стала основой для исследования природы смеха и народной смеховой культуры в замечательном труде Михаила Бахтина «Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса».
Ронсар
(1524–1585)
Известный переводчик классической зарубежной литературы на русский язык Вильгельм Левик так представил себе разговор двух прекрасных французских поэтов XVI века:
«— Стыдно французскому поэту писать стихи не по-французски! — волнуясь, говорил молодой человек, сидевший за столом у окна. — Разве французский язык не может быть таким же гибким, богатым и звучным, как латынь или греческий?
— Эти придворные рифмачи, — подхватил его собеседник, — и эти университетские попугаи, мнящие себя великими учеными, оскорбляют национальное достоинство французов. Они говорят, что наш язык — это язык варваров, и он не способен выразить то, что могут выразить древние языки. А между тем у французов может быть свой Гомер и свой Вергилий, нужно только приложить любовь и труд. Французский язык — это запущенный сад. Нужно выполоть сорняки, и тогда он расцветет с невиданной силой.
Этот разговор происходил на постоялом дворе, находившемся на скрещении трех дорог. Здесь останавливались, чтобы вкусно поесть и передохнуть, а также дать отдых усталым коням, все, кто ехал из Парижа или из южных провинций в Пуатье и обратно.
В большую комнату, где за столом, уставленным разными блюдами, сидели собеседники, все время входили и выходили какие-то люди, со двора доносилось ржание коней и стук повозок, а иногда и сердитые слова недовольного чем-то путешественника. Но весь этот шум и суета нисколько не мешали Пьеру Ронсару и Жоашену дю Белле — а это были именно они — обсуждать волновавшие обоих вопросы».
У русских поэтов никогда не было такой проблемы — русские поэты всегда писали на родном языке, хотя порой и говорили в салонах на французском. А вот самим французам пришлось бороться за стихи на родном языке.
В XVI веке, когда жил Ронсар, Париж еще не был той культурной столицей мира, которую мы знаем теперь. И во многих отношениях, например, наш Великий Новгород был тогда более цивилизованным и культурным городом. Париж был грязным и неблагоустроенным. Правда, собор Парижской богоматери и некоторые другие шедевры средневековой архитектуры, так сказать, были в наличии.
Но именно в XVI веке жизнь во Франции закипела. Как пишут исследователи, «вырывались на волю титанические силы человеческого ума и сердца, расцветали искусства и науки».
Пьер Ронсар начал новую эпоху в истории французской поэзии, он и его друзья-поэты, образовавшие кружок «Плеяда», стали бороться за новую французскую поэзию на французском языке. В эту группу входили поэты Ж. дю Белле, Э. Жодель, Ж.А. де Баиф и другие. Они стали внедрять во французскую литературу такие жанры, как сонет, элегия, ода, комедия, трагедия. Никто до них не писал в этих жанрах во Франции. Образцами были античные и итальянские мастера.
В каком-то смысле поэты «Плеяды», и Ронсар в первую очередь, обратили внимание современников на необходимость создания родного литературного языка, который должен был стать и стал цементирующим элементом формирующейся нации.