Встречи с животными

— Конечно, недолго. Ребята первые туда бы нагрянули.

— И верно: вот такие мальчишки, как ты, например, ни с чем не хотят считаться. В лес заберутся, костер такой разведут, что смотреть страшно, а потом, не погасив его, идут себе дальше. Там, смотришь, целый лесной массив из-за небрежности выгорел. Ну, скажи мне по совести, куда это годится? Как-то я твоего приятеля Витьку с собой в сопки взял. Дал ему походный топорик, чтобы он под руками был. Дуплистые деревья на каждом шагу встречаются — и не хочется проходить мимо них. А топорик в руках — ударишь обухом по пустому стволу, глядишь, из дупла совка вылетит или летяга выскочит. Но Витька, как попал в лес, сразу же превратил топорик в какое-то дурацкое развлечение. Идет он сзади меня по лесу и чуть ли не каждое дерево клеймом метит — со всего размаха топорик в него всаживает. Терпел я, терпел и, наконец, не смог выдержать: вырвал топорик у него из рук.

— Ну зачем ты без всякого смысла деревья калечишь?

— А что их жалеть-то! — отвечает Витька. — Все равно скоро и до них сюда доберутся, подчистую вырубят.

— Да знаешь ли ты, что каждая метка в тайге свое значение имеет? Одна покажет, как к роднику или к солонцам добраться, другая — как из тайги выйти. А после твоей дурацкой работы не только охотник, но и ты сам без посторонней помощи из тайги не вылезешь!

— Одним словом, изругал я твоего приятеля Витьку и никогда больше его с собой не возьму.

Впрочем, что Витька! Витька мальчишка, ему двенадцати лет нет. Иной раз почти так же ведут себя и взрослые. Как-то под Москвой в конце апреля добрался я до знакомого лесника. Его сторожка стояла на самом берегу старых торфяных разработок, где нередко встречались утки. На селезней я и рассчитывал поохотиться ранним утром. Да вот досада: у лесника застал незнакомого охотника. Он приехал сюда на машине, привез всевозможные закуски и всю ночь кричал, рассказывая о своих охотничьих подвигах. Плохо я спал эту ночь. До зари поднялся на ноги и, ежась от холода, в темноте добрался до засадки.

Незавидная под Москвой за последнее время стала охота. В то утро добыл я только одного крякового селезня, но и этим остался доволен. Когда совсем рассвело и, преодолев туман, наконец, глянуло солнце, выбрался я из шалаша. Хотел уже к леснику направиться, но вдруг услышал несколько выстрелов. Присмотрелся — и увидел охотника, с которым провел ночь в лесной сторожке. В сопровождении лесника он шел по бровке среди карьеров и стрелял то вверх, то в сторону. Во что стрелял, издали разобрать было трудно, и я решил подойти ближе. Вскоре я понял, что охотник палит по бекасам. То по взлетающему бекасу выстрелит, то по токующему в воздухе. А сзади идет лесник тоже с ружьем, но с плеча его не снимает: знает, что весной эту птицу стрелять запрещают. Дошли оба до большого открытого плеса, и охотник на нем подранил нашу обыкновенную чайку. Упала она в воду и все пытается с воды подняться, неповрежденным крылом машет. Видя это и не понимая, в чем дело, к ней подлетело еще несколько птиц, и вскоре над подранком с криками закружилась целая стая. Вот по этим чайкам и начал стрелять охотник. Наверное, раз тридцать подряд выстрелил и много птиц убил и подранил. Однако лишь несколько чаек попало охотнику в руки, остальные упали на труднодоступные участки торфяного озера.

— Зачем вы так много чаек набили? — спросил я, подойдя к охотнику

— А вам-то, товарищ, какое дело!

— Ведь чайка — не дичь!

— Я спортсмен, хочу отвлечься от служебных забот, пострелять немного, и, прошу вас, оставьте меня в покое.

И всем своим видом подчеркивая, что не желает продолжать объяснения, он вполголоса обратился к сопровождавшему его леснику:

— Этот товарищ, наверное, в любой день на охоту имеет возможность поехать. А тут раз в два месяца вырвешься, и вот, извольте радоваться, на какого-то чудака нарвешься. Не обязан я каждому ответ давать о своих поступках.

С этими словами «охотник-спортсмен» повернул обратно. Следом за ним пошел и лесник, неся в руках связку убитых чаек. Потом издали я видел, как у легковой машины, провожая гостя, суетились лесник и его жена. Когда все утихло и машина скрылась за сосновым мелколесьем, мне поневоле пришлось исправлять небрежность постороннего человека. Я вынужден был добить шесть подраненных чаек: с перебитыми крыльями они безуспешно пытались подняться в воздух.

Не заходя в сторожку, я направился к станции. Мне не хотелось встречать знакомого лесника. Можно охотиться ради промысла, можно и со спортивными целями, и лес рубить тоже можно, но все надо делать с умом, по-хозяйски. Из родной страны гнать огнем и мечом нужно врага, а не родную природу.

На другой день незадолго до захода солнца мы возвращались с Толей обратно. «Кукушка», выбрасывая клубы белого дыма, опять то медленно вползала на крутые подъемы, то с грохотом скатывалась в лесные лощины. Уходила назад тайга; местами здесь и там дымились лесные пожары.

Прошел год. В следующую весну я вновь посетил Вербовку и продолжал изучать птиц в бассейне Большой Уссурки. К сожалению, на этот раз мне пришлось совершать экскурсии в одиночку. Толька подрос, работал в колхозе на тракторе, и ему было трудно вырываться на охоту даже по воскресеньям. Но вот однажды у моего юного приятеля выдался целый свободный день. Еще с вечера уложили пожитки, привели в порядок ружья и на рассвете отправились через болото к ближайшим сопкам. Хотелось глубже проникнуть в тайгу, пересечь водораздельный хребет и выйти к притоку Большой Уссурки реке Малиновке.

Долгий день в летнее время, кажется, не будет ему конца. Пользуясь этим, мы шли не спеша, останавливались, подолгу вслушиваясь в лесные звуки. И вот на одном глухом участке тайги я услышал голос какой-то незнакомой небольшой птицы и невольно насторожился. Казалось, что за все время моих странствий я слышу его впервые.

— Кто же это может пищать? — шепотом обратился я к своему спутнику. — Чей это голос?

Но Толя в недоумении пожал плечами.

— Первый раз слышу, — так же шепнул он мне на ухо.

Проверив ружье, я медленно и осторожно пошел на звуки. Но они стали доноситься из двух точек. Безусловно, здесь была не одна, а по меньшей мере две птицы, и они перекликались между собой. Раздался выстрел, потом долго продолжались поиски, и, наконец, в моих руках оказалась небольшая коричневая птичка. «Что же это такое? Неужели таежная овсянка?» — осматривал я со всех сторон ее оперение. Впервые я встретил ее на Большой Уссурке, причем не в хвойной тайге, где наблюдали ее предыдущие исследователи, а среди старого широколиственного леса.

— Толя! Необходимо добыть вторую овсянку, — обратился я к мальчугану, передавая ему ружье. Вторая птица где-то поблизости.

Я уже говорил, что Толя, несмотря на возраст, был настоящим охотником. Каждый шаг на охоте он делал обдуманно, осторожно и почти всегда точно выполнял мои поручения. И сейчас парнишка деловито обошел небольшой участок леса, внимательно всматриваясь в густую листву деревьев, потом подошел ближе ко мне и, прижавшись к стволу развесистой липы, стал слушать.

Тихо было в тайге. Только на вершинах великанов деревьев, напоминая звон серебряных колокольчиков, перекликались подвижные птички-личинкоеды да где-то внизу, на склоне сопки, деловито стучал по пустому стволу беспокойный дятел. Я стал снимать шкурку с добытой птички и краем глаза следил за Толей.

Вдруг грянул неожиданный выстрел. Волна воздуха полыхнула в лицо, ударила в уши. Шкурка убитой овсянки, ланцет и ножницы полетели куда-то на землю, в валежник.

— Во что ты стреляешь? Ведь ты меня оглушил! — зажав правое ухо, как ужаленный, вскочил я с лежащего дерева. На одно мгновение позади себя увидел какого-то длинного гибкого зверя, он мелькнул меж деревьев.

— Обезьяна!.. — не своим голосом закричал Толька и выпалил второй раз. Прыгая через валежины и размахивая ружьем, парнишка пытался нагнать ускользающую добычу.