Страница 4 из 23
Он стиснул зубы, дыхание перехватывало. И вдруг в порыве гнева, не сознавая, что говорит, выпалил:
Вы поступили правильно!
Вы думаете? Почему?
Теперь уже поздно рассуждать. Они не должны схватить вас. Перестаньте плакать!
Зачем я вам все рассказала? Ведь это касается только меня. Ведь я даже не вижу вашего лица. Не знаю, кто вы.
Павел растерялся; он казался себе маленьким, поникшим, бессильным. Смятенные мысли метались в мозгу. Как быть дальше? Уйти? Нет, уйти он не может. И не хочет. Что делать? Он молча вглядывался во тьму весенней ночи. Две-три влюбленные парочки заняли ближайшие скамейки, он видел их силуэты, огоньки сигарет. Обернулся к безмолвной девушке, она сидела совсем близко к нему и тряслась от озноба, прижимая к себе чемоданчик. Павел напряженно думал. И вдруг его осенило. Сумасшедшее, безрассудное решение. Он не представлял, да и не мог представить себе его последствий, но это было решение, достойное мужчины. Оно покорило его своей простотой.
Он закурил, отшвырнул спичку в траву и решительно поднялся. Одной рукой взял у ничего не понимающей девушки чемодан, второй легонько обнял ее за плечи и помог встать.
— Идемте со мной. Не бойтесь. С вами ничего плохого не случится.
Улица, вторая, еще улица. Они идут в темноте, жмутся к стенам домов, одной рукой он обнимает ее за плечи, другой размахивает чемоданчиком; она не противится, идет покорно. Фонари бросают на землю синие снопики слабого света, слепые окна смотрят во тьму. Он ведет ее по знакомым улицам, где мог бы пройти и с завязанными глазами: тысячи раз он ходил здесь один, а теперь рядом бредет маленькая молчаливая девушка. Иногда мелькнет прохожий, по мостовой промчится автомобиль, громыхнет трамвай, скрипуче застонав у остановки.
Над крышами мерцают ясные звезды,
— Здесь! Тихонько за мной!
Тяжелым ключом он отпер парадное и провел ее за руку по темной лестнице на первый этаж. Звякнул маленький ключ в замке, и темнота непроветренной комнаты дохнула им в лицо табаком и затхлостью. Он вошел первым.
Дверь за девушкой захлопнулась. «Нас никто не видел, наверное, — подумал он. — Света не зажигать!» В темноте он подошел к окну и впустил в комнату струю чистого воздуха. Потом захлопнул рамы и опустил глухую бумажную штору. Заметил мимоходом, что слева бумага надорвана и чуть-чуть пропускает свет. «Нужно обязательно подклеить», — подумал он, кто знает, в который раз. Нащупал выключатель настольной лампы, повернул.
Слабая лампочка разлила по каморке тусклый свет. Он обернулся к гостье. Она все еще стояла неподвижно у дверей, рядом с чемоданчиком, и разглядывала голые стены. Девушка никак не могла прийти в себя. «Где я? — спрашивали темные глаза. — Кто ты? Зачем ты привел меня сюда? Чего от меня хочешь?»
Он понял ее взгляд:
— Устраивайтесь. Будете здесь жить.
А когда он с гостеприимной простотой плюхнулся на скрипучий, зашатавшийся под ним стул и по-мальчишески улыбнулся, осмелела и она, осторожно опустилась на краешек кушетки, словно все еще не веря в ее реальность, и вздохнула. Огляделась и с любопытством подпрыгнула на старых пружинах. Кротко улыбаясь, подняла на него глаза.
— Здесь очень мило.
— Не очень. Но зато здесь вы в безопасности. Сюда никто не придет. Меня зовут Павел.
А меня — Эстер.
Необычное имя.
— Отцу иногда приходили в голову странные идеи. Вам не нравится?
— Я этого не говорил. Непривычно, и все.
Он встал, прошелся, объясняя ей самое необходимое:
— Тут шерстяное одеяло, я беру его, когда еду за город, от него еще пахнет сеном, здесь чашка, шкафчик, вешалка, эти двери ведут в мастерскую, днем туда не ходите. Двери запирайте на ключ. Днем сидите тихо, рядом работают, договорились? Умывальник и уборная сразу за дверью, утром и ночью… и ни в коем случае не показывайтесь на лестнице. Не включайте радио. Обещаете? И не забывайте о затемнении, прежде чем включить свет, с галереи все видно. Об остальном позабочусь я сам. И еще… Чтоб не забыть…
Он казался себе довольно нелепым. Наконец он сел напротив девушки и взглянул на нее. Только теперь, при свете, он заметил, что она красива. Лицо под темными волосами было удивительно белым, оно не отличалось классической правильностью, но мелкие недостатки не только не портили его, но делали более выразительным. Глаза, из которых глядела черная ночь, сияли из-под густых бровей, соединенных на переносице редкими волосками. Робкие, трогательные и удивленные, они были прекрасны. Он скользнул взглядом по жакету с желтой звездой. И быстро спрятал глаза. У него слегка закружилась голова. Какой-то незнакомый аромат исходил от ее волос.
Он посмотрел ей в лицо и ободряюще улыбнулся.
Все еще боитесь?
Уже нет. Совсем не боюсь.
Она покачала головой, но, поймав его взгляд, потупилась и помрачнела. Он встал и взглянул на часы. Половина одиннадцатого. Боже мой, надо бежать. Уже поздно.
— Вы придете? — тихонько спросила она, пристально глядя ему в глаза. Он стоял перед ней, гордый своим мужским превосходством. Ему было хорошо, и он отгонял все черные мысли.
Он погладил ее по волосам и очень обрадовался, что девушка не отстранилась.
— Приду, — сказал он весело. — Скоро. Завтра! Вы не бойтесь, здесь с вами ничего не случится. И вообще все будет хорошо. Увидите! И будем на «ты», ладно, Эстер?
Он летел домой как ветер. От старого дома, где он оставил ее, было недалеко: десять минут быстрой ходьбы, пять минут бега, не больше. Он предпочел бег; мчался галопом по мостовой и мысленно утешал себя, что «старики» — так он называл родителей — уже, наверное, спят.
Они не спали. Молча сидели друг против друга за кухонным столиком. Отец многозначительно посмотрел на будильник. У мамы глаза припухли от слез. Только этого не хватало! Он поскорей отвел взгляд, стесненный чувством собственной вины перед этими добряками, подошел к остывшей плите, взялся за кофейник, собираясь налить себе холодного кофе, хотя пить ему вовсе не хотелось. Часы противно тикали в напряженной тишине.
— Не кажется ли тебе, — заговорил наконец отец, — что ты являешься несколько поздно? Не соблаговолишь ли ты объяснить нам причину? Ты же знаешь, что мать и я — мы беспокоимся,
Павел сделал вид, что не понимает, пожал плечами.
— Я ведь уже не младенец, — неуверенно возразил он. Мама сжала руки, подбородок у нее задрожал от волнения.
Я же сказал вам, что иду в кино. У меня после экзамена голова болела… Потом… поболтал на улице… с Войтой…
С Войтой? — холодно переспросил отец, подняв брови.
Он кивнул. Перехватил испытующий взгляд и потоптался на месте. Сгорбленный старостью портной поднялся и молча повернулся к нему спиной. Уж лучше бы он кинулся на Павла и начал его избивать… Портной аккуратно спрятал очки в футляр, сложил газету и сунул ее в шкаф. Покачал головой.
— А я-то думал, что мы с тобой не лжем друг другу… Постой, не перебивай! Пойми нас, мальчик! Времена тяжелые. А ты слишком молод, чтобы… ладно, оставим это! Скоро одиннадцать. Я не стану выпытывать, где ты был, хотя знаю, что ты солгал. Да, солгал…
«Что ему известно? — раздумывал Павел. — Что ему сказать? Правду? А что он ответит? Что я сошел с ума? Конечно! Нет, надо подождать, прощупать его, может быть, завтра… Придется врать», — заключил он огорченно.
А что, собственно, произошло? — спросил он неуверенно.
Что? Ничего особенного. Войта заходил, спрашивал тебя. Вот и все.
Что отвечать, если не хочешь еще глубже погрязнуть во лжи? Ничего. Стиснуть зубы и спрятать глаза. И молчать.
Этой ночью он засыпал, охваченный противоречивыми чувствами. Что изменилось с сегодняшнего вечера? Его обуревали страх и странная радость, любопытство и гордость. Ее зовут Эстер. Какое имя! И он спас ее. Конечно! Куда бы она пошла? Он повернулся и лег навзничь, закинув руки за голову. Долго не мигая смотрел на потолок, пытаясь представить себе ее белое лицо с огромными темными глазами, волнение отгоняло сон. Спать, спать, а как только взойдет солнце — к ней…