Квазимодо

«Да это… — выдавил из себя Василий, после того, как дикий вопль водителя смолк, прокатившись по ущелью. — Мы это… с собакой, значит… в Бейт-Асане…»

«А! — хлопнул себя по лбу лейтенант. — Ну конечно, с собакой… Вообще-то утром тут уже собачка бегала. Ничего не нашла. Так теперь новую прислали, пошустрее? Ну давай… А чего ты не в форме? Милуим?»

«Мм-уху…» — неопределенно промычал Василий.

Лейтенант сочувственно заулыбался:

«Дернули, небось, прямо с работы? Бывает… Значит так: езжай все время прямо, до мечети. Там повернешь налево и дуй до самого обрыва. Крайний дом.»

На площади перед мечетью стояли несколько джипов, «хаммеров» и бронемашин. Солдат в красных ботинках, каске и бронежилете сделал Василию знак остановиться.

— «Куда?»

— «С собакой…» — снова попробовал Василий непонятное ему самому, но отчего-то действенное заклинание.

— «Да хоть со слоном, — грубо отвечал парашютист. — Проезжай дальше. Эта улица закрыта. Как тебя вообще сюда пустили, такого трепетного? Голову этим салагам оторвать…»

Василий заехал за джип и остановился. Ему было решительно непонятно, что делать дальше.

«Ну, Квазиморда, что теперь?»

Но пес, похоже, не испытывал никаких сомнений. Нетерпеливо повизгивая, он рвался наружу, в знакомую армейскую обстановку.

«Ладно, — вздохнул Василий. — Только чур — на поводке. А то начнешь тут опять по джипам лазать…»

Он пристегнул поводок к собачьему ошейнику.

Улицы деревни казались вымершими; трисы и ставни немногих выходящих на улицу окон наглухо закрыты, ворота заперты. Ведя на поводке настороженно озирающегося Квазимодо, Василий прошел чуть вперед и свернул налево, в сторону вади, как советовал молоденький лейтенант. Минут через пять они уперлись в край высокого обрыва. Глубокое ущелье лежало перед ними, окаймленное округлыми глыбами холмов. По склонам, на коричневых ладонях террас зеленели оливковые деревья, издали казавшиеся пушистыми шариками. В самом низу, белея каменными позвонками сквозь невысокий кустарник, лежал скелет мертвого ручья. Поверху, в подрагивающем от жары воздухе плавали коршуны, плавные и скупые на движения, как скейтбордисты.

Василий восхищенно выдохнул, сдвинул на затылок свою новую соломенную шляпу, широко раскинул руки.

«Ты смотри, какая красота, псина! Давай и мы полетаем? Что скажешь?»

Квазимодо, брезгливо сморщившись, обнюхивал угол каменной ограды. Он явно не разделял романтического настроения хозяина. К массе неведомых запахов, неизбежно сопутствующих любому новому месту, примешивался какой-то очень отдаленный, но тем не менее знакомый, и более того — чрезвычайно важный запах. Пока что он был настолько слаб, что Квазимодо не мог связать его с чем-то конкретным, и это раздражало пса. Продолжая рыться в памяти, он потянул Василия вдоль обрыва, туда, где, как ему показалось, можно было найти разгадку. Он шел, не торопясь, работая верхним чутьем и время от времени фыркая, чтобы выгнать из носа лишние, мешающие запахи. Ничего не понимающий Василий тащился следом на поводке. Вдруг Квазимодо остановился, как вкопанный. Загривок его вздыбился, и тихое, но отчетливое рычание встопорщило верхнюю губу, обнажив передние зубы. Он узнал этот запах, он вспомнил. Даже не опуская голову к земле, он знал, что там есть след, хороший, свежий след, по которому можно и должно идти. Идти, чтобы настигнуть и убить.

Василий

Пес все-таки совсем сбрендил на природе. Вырвался на свободу. Свежий воздух, запахи. Тут ведь наверняка полно всякого зверья — лисы там всякие, шакалы, барсуки… Вот и сходит с ума собака. Может, он охотничьим был, пока мы его не подобрали? А что — вполне… он ведь умница. Так что неспроста псина сейчас так старается. Наверное, нашел какой-нибудь след и теперь радуется, дурачок. Ладно, пусть себе радуется… в городе-то на барсука не поохотишься. Эй, Квазиморда! Зачем тебе барсук? Молчит кобель, только знай себе носом землю роет… да куда ж ты под откос-то?! Ах, мать твою…

Квазимодо и в самом деле уверенно тащил Василия вниз по склону. Сначала тот упирался, но потом решил подчиниться собачьей воле. В конце концов, у него самого не было никаких особенных предпочтений, так что не все ли равно? А пес, в свою очередь, выглядел таким целеустремленным… зачем же тогда расстраивать друга неуместным упрямством? Да и вообще — начерта они сюда приперлись? — Искать, правильно? Вот Квазиморда и ищет… не Мишку, так барсука. А может, все-таки — Мишку? Может, он… как это?.. — взял след? Вот будет номер!.. Да ну… чушь это все, братец. Какие из вас, бомжей, сыщики? Настоящие сыщики — они, небось, там, наверху. Что-то там варится… узнать бы — что? Только ведь хрен узнаешь. Нагнали целую армию… одних джипов на площади штук десять, и бронетранспортеры в придачу. И Шабак наверняка здесь. Вот эти действительно ищут. Завтра в новостях скажут, а пока — терпи. Терпи, о раб, влекомый Квазимордой!

Слава Богу, ботинки хорошие купил. В сандалиях-то с камня на камень особо не попрыгаешь. Впрочем, Квазимодо вел его на удивление гладко. Временами даже казалось, что они следуют какой-то почти незаметной тропке; во всяком случае, до них тут ходили и даже нередко. Взять хоть эту, неожиданно кстати оказавшуюся здесь плиту — ну чем не ступенька?.. Или этот уступ, явно отполированный многими опиравшимися на него руками… Так что, Вася, непохоже, чтоб за барсуком вы шли, ох непохоже… Отчего ж непохоже? Что, не может барсук по человеческой тропинке пройти? Люди, понимаешь, протоптали, а барсук ходит. Короче, ты губу-то не раскатывай, сыщик-прыщик. Посмотри лучше, какая красота вокруг, сколько света, сколько стройности в прихотливом сплетении линий…

Они уже спустились на дно вади, и Квазимодо, дав хозяину передышку, принялся сосредоточенно исследовать камни высохшего русла. Василий присел на выбеленный солнцем валун и закрыл глаза. Он чувствовал странную радость, совершенно несовместимую с нынешними его обстоятельствами. Он чувствовал ее уже давно, с самого утра, а может, даже и со вчерашнего вечера, или даже с того момента, когда сел в алексову крохотную «пежопку», и включил зажигание, и залихватский голос с захлестами запел «виновата ли я…» Чувствовал, но не осознавал, не знал за собою этого чувства. А теперь вот вдруг осознал, как будто только здесь, на берегу мертвого ручья, сидя верхом на белом валуне, он смог рассмотреть самого себя, глядя на свое отражение в кристально-чистых несуществующих водах.

Собственно говоря, это была не просто радость, а скорее, ожидание чего-то… Да-да, ожидание открытия, чего-то важного и красивого, чего-то такого, что растишь внутри себя в течение всей жизни или, по крайней мере, в течение самой лучшей, сильной ее части. Оно живет в тебе, как птенец, а ты даже не подозреваешь о его существовании. Ты ходишь себе, думаешь о всякой чепухе, ешь, спишь и трындишь то с теми, то с этими… а внутри тебя что-то ворочается, обрастает нежным пушком, пробует раскрывать клюв. А ты так и не знаешь ни о чем, дуб-дубарем, пока наконец не понимаешь вдруг, что вот сейчас, или через минуту, или через час — неважно когда, главное, что это обязательно случится — распахнется настежь твоя грудная клетка и оттуда, расправив неожиданно мощные крылья, вылетит, блестя белоснежным оперением, вверх и в небо, вверх и в небо, что-то ослепительное в своей торжественной красоте.

Надо же, как тебя повело… и ведь трезв, как стеклышко. С чего бы это так? Квазимодо осторожно, но настойчиво натянул поводок. Василий открыл глаза. Пес стоял, напружинив ноги и пристально вглядываясь в заросший кустарником склон. Всем своим видом он приглашал продолжить движение. Что ж… Честно говоря, прогулка начала уже слегка утомлять Василия, не привыкшего к подобным переходам. Может, отпустить собаку? Нехай себе шастает по кустам… надоест — сам вернется. А ну как не вернется?.. Да и потом — без Квазимодо Василию в жизни не отыскать ту, в общем-то, очень удобную тропинку, по которой они спустились на дно ущелья. Как-то не улыбалось ему карабкаться одному в месиве кустов, оползающих круч и невысоких, но крутых скальных стенок. Так что делать нечего… пошли, псина, черт с тобой… влеки меня дальше на аркане, как половецкого пленника. Вверх-то тащить, небось, потруднее будет, а?