Страница 33 из 34
— Ты понял то, что с самого начала проглядел Чарт? Очевидное объяснение тысячелетнего бездействия ианцев.
— Мы говорили об этом с Лемом. Он ощущал это с первого дня на Иане. Изнеможение. Но мы не разобрались как следует.
— В некотором роде это было… Да, «изнеможение» ближе к смыслу. Я-мы, сверхорганизм это или нет, был изможден. Не следует жалеть, что я-мы умер.
— Что?
— Именно так. Но кое-что сохранилось — твоя уверенность в том, что я-мы действительно существовал — или существовали. Я нашел нечто очень важное в твоем мозгу… вот оно!
Из памяти словно выплыла запись: разговор с Лемом, рассуждения о цепи взаимопонимания, которая непременно свяжет все мыслящие расы Вселенной. Эта цепь стала видимой, засияла в его мозгу ожерельем из сверкающих камней, более ярких, чем Вспышка Мутины. Он едва не вскрикнул.
— Теперь мы попросим Марка Саймона изложить его собственное мнение, — заключил оратор.
— Я вижу, ты разобрался, почему Иан должен был умереть, — шепнул Постановщик. — Но сможешь ли ты объяснить это другим?
— Не я. Ты объяснишь, — ответил Марк.
Он уже поднялся и вглядывался в лица людей, сидящих в зале. Чужие люди. Но все они — порождения праматери-Земли, планеты, радующей душу. Они разобщены, эти приматы, — возможно, не слишком умны и отзывчивы, но, вне сомнения, любознательны. Они обеспокоены, ибо только что узнали о существе, которое чрезвычайным усилием воли может снять небесное тело с орбиты — как человек, голыми руками поднимающий тяжелый камень.
Марк вздохнул и начал свою речь.
В зале звучал его голос, но это послание людям не было создано его разумом. Он слушал вместе с другими, хотя ощущал движения своих губ и удивлялся тому, что между фразами приходится дышать. Шайели не нужно было прерывать поцелуй для вздоха…
— Истинная проблема в том, — говорил его голос, — что на Иане был только один разум. Но одиночное сознание недостаточно вариативно для того, чтобы совладать со Вселенной…
Машины, обрабатывающие информацию, скорее всего, уже успели указать на что-то подобное — например, информат на Иане давно знал о шримашее и известил бы о нем поселенцев, если бы его не заблокировали.
— Примерно десять тысяч лет назад этот разум исчерпал свои возможности на родной планете и пожелал исследовать галактику. Он относился к Иану совершенно так же, как люди относятся к собственному дому, и перестроил планету по своему вкусу. Разработал телескоп, но техническое направление, которое привело нас к межзвездным кораблям и Вратам, было ему недоступно. Он не мог представить себе никакого другого межзвездного транспорта, кроме своей планеты, а источником энергии для поступательного движения мыслил только кинетическую энергию своей луны. Чтобы ианцы смогли выжить в грядущем путешествии, он объединил их, лишил воображения и инициативы, включил в устойчивый саморегулирующийся процесс. Идеальный процесс — в интересах всей расы, но не ее членов.
Но увы, когда луна распалась, энергия, которая должна была увести планету из его солнечной системы, породила только землетрясения, приливные волны и Кольцо. И тогда Иан — именно так надо называть всепланетный разум — тогда Иану для защиты от потрясения пришлось забыть обо всем, лишиться сознания. Ианцы — его составные части — сложили абстрактную поэму о том, что запомнили. Но они не могли воспринимать информацию, спрессованную во Вспышке Мутины, в наборе указаний, составленном совершенно таким же образом, как человеческие программы для компьютеров. Со сведениями о том, что следует делать при каждом следующем шаге, и что уже было выполнено.
Итак, все сознание Иана сосредоточилось во Вспышке Мутины, как в нейронных сетях мозга. Оно испытывало все большее давление и беспокойство и начало искать способ исполнить задуманное. Нашло меня, когда я пошел на безумный риск — решился посмотреть на Вспышку изнутри Мандалы. Нашло Мораг Фенг и направило ее к Марту. Земляне обосновались на планете задолго до этого момента, и их технические достижения Иан уже исследовал и включил в свои замыслы. Например, компьютер, построенный для Чарта на Тубалкейне. Но не сознавал, что наша техника выше его понимания. Он не мог вообразить себе Врата — не потому, что ему был недоступен физический принцип: он просто не мог представить себе, каким образом детали Врат доставляют на десятки планет в разных звездных системах.
Он не мог вынести мысли о том, что эти потомки обезьян действительно его превосходят, и хотел совершить нечто колоссальное, чтобы поразить их. К сожалению, в его репертуаре было только одно подобное действие, и оно не удалось. Примерно то же Чарт совершил на Хайраксе: мечта стала явью, но, соприкоснувшись с реальным миром, погибла. Реальность извергла ее. Законы природы не позволили планете Иан переместиться через нуль-пространство к иному солнцу, и она разрушилась.
Почему Иан не предвидел этого? Возможно, и предвидел, а если нет, то причина понятна. Иан никоим образом не был ученым. Он был художником. В терминологии, примененной нами для передачи символики «Эпоса Мутины», он был постановщиком, драматургом и режиссером, высшим устремлением которого была Вселенная. Он желал превратить Вселенную в произведение искусства, а мы все должны были стать его аудиторией. И вне зависимости от того, предвидел ли Иан, что его планы обречены на неудачу, можно уверенно сказать: он понял это, когда приблизился конец. И совершил то, чего мне, к великой моей радости, никогда не придется совершить. Люди — удачливые существа. Каждый из нас не несет общей ответственности за свою смерть. Мы осознаем, что существуем во времени и пространстве, ибо кроме нас есть другие люди, и с ними продолжится жизнь. Но крушение уже нависло над Ианом, ему пришлось решать: хочет ли он, чтобы о нем помнили, и как сделать так, чтобы память не исчезла. Задумайтесь об этом! Решение надо было принять раз и навсегда…
По залу словно пронесся ледяной ветер, как будто само Времй окутало людей дымкой.
— И он решился, — говорил Марк, — возможно, потому, что его решение послужит нам примером, когда настанет наше время решений. Мы говорим: «Галактика велика», но ведь наша галактика — лишь единичка среди бессчетного множества галактик, и время одной жизни — мельчайшая частичка от времени бытия Вселенной. И все же за эту частичку времени можно совершить великие дела. Понимаете, Постановщик мог выбрать безвестность. Он и не хотел, чтобы о нем помнили — даже чтобы о нем знали. Сам он не мог равняться с Грегори Чартом, который восстанавливал базисную культуру на десятках планет, собирая ее воедино из обрывков и обломков, шуток колыбельных, народных сказаний… И Иан разыскал Чарта, единственного человека из многих миллионов, который уверенно делал то, для чего Иану понадобились бы тысячелетия… Понимаете, у Иана была только одна жизнь, и он должен был хоть что-то совершить. И он предпочел безвестности крушение — но вселенского масштаба. — Марк вздохнул. — Итак, мы впервые увидели уход целой планетной расы. Она состарилась. Она свершила все, что могла. Пусть после нее ничего не осталось, кроме одиннадцати поэм — они помогут идущим следом.
Марк опустился в кресло. Некоторое время в зале было тихо, затем члены комитета, не сговариваясь, двинулись к выходу. Марк не тронулся с места; он ощущал странную усталость, словно долго стоял с тяжелым грузом на плечах, и понял, как велика была тяжесть, только когда освободился от груза. Потом увидел, что Лем смотрит на него, и принялся извиняться за свою неучтивость. Лем не дал ему договорить.
— Вот что не давало мне покоя, — сказал доктор. — Как удалось столь молодому человеку понять, что значит быть старым?
— Иан был очень стар.
— Да-да, конечно… Но если вы поняли, что значит быть старым, вам никогда уже не вернуть юности. Вы это осознаете?
— Наверное, да.
— И огорчаетесь?
— Нет. Я чувствую, в этом есть некий замысел. Есть какая-то причина.
— Полно вам! По крайней мере, никакой коллективный сверхвластитель не гонит нас к неведомой цели, как ианцев… — Лем запнулся и смолк под тяжелым взглядом Марка. Спросил: — Думаете, гонит?