И возвращу тебя…

Берл почувствовал, что пол уходит у него из-под ног. Теперь он вспомнил, отчего фамилия Екутиэль казалась ему такой знакомой. Действительно, было во всех газетах…

— Что такое? — хрипло спросил Колька.

— Коля, подожди… — пробормотал Берл, в инстинктивной, хотя и безнадежной попытке предотвратить неотвратимое. Так поднимают ладонь, загораживаясь от пули. — Подожди, давай выйдем на минутку, я тебе все расскажу…

Томер Екутиэль отнял от лица блузку и расправил ее перед собой.

— Они мертвы, — сказал он спокойно, обращаясь скорее к ситцу, чем к своим гостям. — Все мертвы. И Гили, и Вики, и Кармит, и Хени, и маленькая Йохевет. Все мои девочки. Теперь я один. Вот…

Он обвел гостиную широким жестом, будто призывая картонные коробки в свидетели.

— Нет, — сказал Колька. — Как же так?

— Где же это? — хозяин снова растерянно оглядывался вокруг. — Я теперь ничего не могу найти… где же?

— Что вы ищете? — спросил Берл.

— Этот, как его… пульт… выключите телевизор, если вам не трудно… вы там рядом стоите… — он виновато развел руками. — Я его, знаете, в последнее время постоянно включенным держу. Вдруг скажут, что все это отменяется, что пришли к соглашению, что мы можем остаться… Ну и потом, звук какой-то, а то ведь теперь тут пусто. Я ведь теперь совсем один.

Томер подошел к окошку, выглянул, будто снова что-то ища.

— Мурка… — сказал он. — Даже Мурка куда-то запропастилась. У нас кошка есть, рыжая, Мурка. Странное имя для кошки, не правда ли? А Гили говорила, что в России почти все кошки — Мурки… Мы с ней, как вдвоем остались, так эти два месяца и прожили, душа в душу. А теперь вот и Мурка куда-то ушла. Как позавчера собираться начал, так и ушла. Боюсь, не найду до завтра. Кошки не любят перезжать. Вот. Теперь я совсем один.

Колька вытащил сигарету, закурил.

— Курите, — разрешил хозяин, не оборачиваясь. — Теперь можно. Теперь тут все можно. Но как странно, что вы не знаете…

— Извините, Томер, — тихо проговорил Берл. — Это моя вина. Я в последнее время много езжу, редко бываю в Стране. Да и нашли мы вас через Сару. Она тоже нам ничего не сказала.

— Не знала. Мы решили ничего ей не говорить, чтоб не расстраивать. Для нее это был бы такой удар. Гили ей, как дочь.

— Нет… — пробормотал Колька, словно отвечая каким-то, лишь ему слышным, голосам. — Нет… как это?

— Было во всех газетах, — повторил хозяин. — Вы ведь проезжали этот участок по пути сюда. Дорога от Гуша до Кисуфим. В тот день была демонстрация в Иерусалиме, против депортации. Я поехал прямо с работы, из Ашкелона. Я там работаю, в Ашкелоне. Электрик.

— А Гили с девочками должны были приехать из дома. Впятером… — он скривил рот в подобии усмешки. — Вернее, вшестером. Гили ведь была беременна, на восьмом месяце, тоже девочкой. Вот как — только девочки у нее и получались… я хотее-е…

Екутиэль обернулся; уголы усмехающегося рта вдруг поползли вниз, раздирая лицо гримасой рыдания, но он вовремя ухватился за щеки обеими ладонями и сдержался. Никогда еще Берл не видел столь наглядной иллюстрации выражения «взял себя в руки».

— Они могли ехать автобусом, как все. Но я подумал, что в машине будет удобнее. Обычно приходится долго ждать после демонстрации, пока все соберутся. А я хотел, чтобы мы вернулись пораньше. На восьмом месяце ноги сильно устают. Они выехали немного попозже. Гили позвонила мне с дороги — мы хотели встретиться на перекрестке около Ашкелона и дальше ехать одной машиной. Я просил, чтобы позвонила от Кисуфим, но она позвонила раньше. Как знала.

— Мы как раз договаривались о том, где я буду их ждать, и тут она вдруг сказала: «Ой, что это? Что это?..» и я услышал грохот. Так, оказывается, слышно, когда стреляют по машине. Вы знали? Микрофон-то закреплен почти на корпусе, над ветровым стеклом, и пули очень хорошо слышны. Очень. Я не знал, но сразу понял, что это. Просто сразу. Я понял и одновременно не понял. Потому что не хотел понимать. Я начал кричать в трубку: «Что с тобой?! Гили! Гили!» А там были крики. Девочки кричали: «Папа! Мама ранена! Папа!» А я… я… — у него задергался подбородок.

— Не надо… — сказал Берл.

— Они звали меня, я слышал, и ничего не мог сделать. Ничего. Я был в сорока километрах от них. А тех зверей было двое, у них были автоматы и гранаты. Они сделали подкоп к дороге из ближней линии своих домов. Длинный, метров на триста. Они ждали одиночную машину. И этой машиной оказалась машина с моими девочками. Так решил Господь… — он вытер слезы. — Почему — только Он знает…

— Сначала они тяжело ранили Гили… или убили сразу, не знаю, потому что я слышал только девочек. Машина остановилась, и тогда они подбежали вплотную, сменили магазины и расстреляли детей в упор, с расстояния в один метр, и я все это слышал, все слышал…

— Йохевет еще не было года… она еще не сделала ни одного шага по земле, понимаете? Вы знаете, как выглядит годовалая девочка, после того, как в нее выпустили десяток пуль с расстояния в один метр?!.

Томер Екутиэль прошел в кухню и сунул голову под кран.

— Вот так, Коля, — сказал Берл, просто, чтобы что-то сказать. — Вот так.

Колька поднял руку, останавливая его. Он стоял, слегка наклонив голову и будто вслушиваясь во что-то.

— Я так и не предложил вам ничего попить… — хозяин выключил воду и теперь озирался в поисках чего-то — то ли полотенца, то ли стаканов и питья. «Теперь он, наверное, все время так, — подумал Берл. — Все время что-нибудь ищет. И не находит… Разве можно когда-нибудь найти то, что он потерял?»

— Это ничего, — задумчиво проговорил Колька. — Ничего… Я вот думаю… можно посмотреть ее комнату?

— Конечно, конечно… — закивал Екутиэль. — Это наверху. Комната Вики под крышей. Я вам покажу…

— Нет, нет… — перебил Колька. — Я сам… я найду… я сам…

Он медленно пошел вверх по лестнице. Хозяин вытер мокрое лицо подолом футболки и сел на диван, смахнув с него газеты и куски упаковочного материала.

— Садитесь, ээ-э… — протянул он, видимо, разыскивая в памяти имя гостя. — Извините… не могли бы вы… напомнить…

— Мики.

— Да-да… садитесь, Мики. Пусть он пока побудет там, наверху. Я ведь оставил их комнаты, как есть. Не стал ничего трогать. Потому что — зачем? Мне ведь все равно ничего из этого больше не понадобится. И никому не понадобится.

— Когда вас… гм… — Берл замялся, ища подходящее слово.

— Перевозят? — помог ему Екутиэль. — Сегодня, ближе к вечеру.

Он помолчал, рассматривая свои руки, потом обвел взглядом гостиную. Это был взгляд хозяина, гладко скользящий по знакомым до мельчайшей неровности стенам, слегка спотыкающийся — вот, руки так и не дошли… — о столь же знакомые трещинки и ему лишь одному известные изъяны. Через открытую балконную дверь виднелся сад с молодыми еще плодовыми деревьями, кусок газона, свернувшаяся кольцами змея поливочного шланга и детский трехколесный велосипед. За окном шевельнулся разомлевший от жары сквознячок, сдул с куста бугенвилии несколько красных сухих лепестков, лениво покрутил их между картонными коробками и снова, высунув язык, улегся на коврике у входа.

— Вот… — сказал Екутиэль, указывая на лепестки. — Бугенвилия… мусор.

Берл не понял, что он имеет в виду, но на всякий случай кивнул. Хозяин хлюпнул горлом и откашлялся. Он явно хотел о чем-то рассказать, но сразу не смог и справился только со второй попытки.

— Соседи… соседи всегда говорили, что не стоит сажать бугенвилию, особенно у входа. От нее ведь всегда столько мусора. Сами видите: вот и вот… вечно сыпет то лепестками, то листьями. Не наметешься. Повсюду лепестки, лепестки, лепестки — на дорожке, на газоне, в гостиной… все время. Я как-то, давно еще, сказал Гили: «давай, вырубим этот куст… или пересадим… зачем тебе столько мусора?» Знаете, что она ответила? «Томер, это не мусор, это цветы. Нам с тобой все эти годы, как молодоженам, под ноги цветы бросают, а ты еще чем-то недоволен?» И я подумал: «А ведь действительно так…»

— В этом вся Гили. Она всегда умела увидеть цветы там, где многие видели один лишь мусор. «Как молодоженам»… мы так с ней и жили — как молодожены, и не только из-за этой бугенвилии. Она была необыкновенной. Она была королевой, Мики. Мне так повезло, так повезло… — подбородок у него снова задрожал. — Извините.