И возвращу тебя…

Игорь вытянул шею и посмотрел на свой кровоточащий живот. Он хмыкнул.

— У тебя что — месячные? — спросил он сам себя и сам же ответил: — Нет, это тебе целку порвали…

Смеяться было больно, но он никак не мог остановиться — уж слишком смешно стало. Потом он долго лежал между двумя трупами, посмеивался, мерз и ждал смерти. Преимущественно, мерз. Потом он заснул, а потом приехала полиция, разбудила и понесла его на носилках, и он попросил укрыть его чем-нибудь от холода, и полицейский сказал, что конечно, укроет, но сначала пусть скажет, кто тут всех поубивал, потому что иначе он сразу уснет, и от него ничего не добьешься, а убийцу надо ловить. И он сказал, что во всем виновата сучка, а полицейский спросил «какая сучка?», и он сказал: «Вероничка», и на вопрос: «откуда она?» ответил: «шлюха», и назвал адрес, и тут его наконец укрыли, и он перестал дрожать и действительно сразу уснул очень надолго.

На следствии Игорь упорно держался в несознанке. Вику валил на профессора, профессора — на Гелю, решительно отрицал какую бы то ни было связь с предыдущими хайфскими изнасилованиями. Доказательств им все равно было взять неоткуда. Накопали что-то косвенное, по мелочи: кто-то в общежитии неуверенно сообщил, что видел у него нож; кто-то другой слышал, как Игорь неосмотрительно вмешался в разговор о технике ножевого боя, проявив немалую осведомленность в этом экзотическом вопросе… и прочая такая же лажа, ничего серьезного. Он так бы и выкарабкался вчистую, если бы не два обстоятельства.

Во-первых, уцелевшая сучка оказалась родной Викиной сестрой и обеих привезли в Израиловку силой и обманом. Это гарантировало Геле всеобщую симпатию и сочувственные отзывы в прессе. Ее полнейшую немоту на следствии и в суде объясняли шоком, хотя Игорь ни капельки не сомневался, что сучка разыгрывает тщательно продуманный спектакль.

Во-вторых, профессор Нимрод Брук был слишком уважаемой фигурой, чтобы вешать на его надгробье столь серьезные обвинения. Его семья и близкие задействовали немалые связи, чтобы замять дело. А «замять» означало — представить профессора жертвой во всех отношениях. В общем, Игаль Синев неизбежно оказывался крайним. Что ему — коротко и равнодушно — и объяснил нанятый судом общественный адвокат. Два пожизненных были написаны на его лбу еще до того, как в хайфской больнице «Рамбам» ему вынули из живота нож. Его нож, от которого он вынужден был потом отречься на следствии, как апостол Петр от Христа.

Два пожизненных! И главное, за что? Разве это Игорь всадил профессору нож под левую лопатку? Разве дохлая сучка не была виновата сама, швырнув в него песком? Разве не он пострадал от ее сумасшедшей сестры? Вот оно, как говорит Васька Капитонов, «мурло жидовского правосудия!»

Игорь раздраженно отщелкнул в канаву очередной окурок и круговым движением плеча вытер заливающий глаза пот. Лето выдалось жарким. Монументальная бетонада остановки, хотя и защищала от прямых солнечных лучей, но прохлады не дарила. Даже каменная скамья не успела остыть за ночь. Черт бы подрал этот проклятый климат! Домой, домой, во влажный росистый лес, в холодные ледниковые озера Карельского перешейка. Хм-м… ледниковые… одно это слово заставило Игоря зажмуриться от удовольствия.

Здесь жарко, но в камере еще хуже. Мокрая от испарений немытых тел духота, волосатые торсы сокамерных чучмеков… тьфу, пакость! В тюрьме Игоря уважали, как опасливо уважают человека, схлопотавшего два пожизненных за двойное убийство, но, по сути дела, он, как был, так и остался чужим. В этом смысле между тюрьмой и свободой не существовало особой разницы.

На грунтовую площадку перед остановкой въехал белый «нисан-альмера», притормозил, неуверенно продвинулся вперед, снова притормозил и, наконец, развернувшись, остановился прямо перед Игорем. Водитель опустил стекло.

— Алло, бижу, — произнес он на иврите с тяжелым русским акцентом. — Как отсюда покороче выехать, не подскажешь? А то мы совсем заплутали…

— Можно по-русски, — сказал Игорь. — Езжай прямо, потом налево, а там указатели.

Он посмотрел на часы. До автобуса оставалось еще минут двадцать.

— А вы, случайно, не в сторону Тель-Авива? Не подбросите?

— Садись вперед, заодно дорогу покажешь! — махнул рукой водитель и повернулся к своему приятелю. — Слышь, Коля, перейди назад, будь другом.

Щуплый светловолосый Коля без слова пересел, мазнув по Игорю равнодушным взглядом. Глаза у него были немного странными — блекло-голубыми с тусклым далеким отсветом. Игорь с готовностью устроился на переднем сиденье.

— Вот повезло-то, — сказал он, улыбаясь. — До автобуса еще полчаса, а потом трястись со всеми остановками. Спасибо, ребята.

— А ты вообще куда путь держишь?

— В Париж! — сам не зная почему, пошутил Игорь. — Довезете?

Откуда у него выскочил этот «Париж»? Не иначе как от жары…

— А чего ж не довезти? — весело откликнулся водитель и тронул машину вперед. — Довезем, бижу. А как же. Правда, Коля?

Коля промолчал, что, по-видимому, нисколько не удивило его приятеля.

— Здесь налево?

— Ага.

Они выехали на четвертое шоссе. Через несколько минут водитель с досадой пристукнул по рулю.

— Вот же где… — сказал он, ткнув пальцем в дорожный указатель. — Видел, Коля? Вот куда поворачивать надо было. Блин… Слышь, бижу, мне еще надо друга тут неподалеку высадить. Но зато потом сразу в Тель-Авив. Ты как с этим?

— Нет проблем.

На светофоре взяли налево, насквозь проехали поселок, состоявший из одинаковых белых коттеджей. Затем за окошком замелькали невеликие местные поля, огороды и сельскохозяйственные постройки. В машине запахло коровьим навозом.

Водитель покрутил носом.

— Хорошо в деревне летом. И как это ты в такую глушь забрался, Коля?

Коля снова промолчал.

Машина свернула на грунтовку, а потом и вовсе почесала по целине в сторону небольшой рощицы эвкалиптов.

— Куда это вы? — удивленно спросил Игорь, чувствуя недоброе. — А ну, останови.

Пожалуйста… — охотно согласился водитель, останавливая автомобиль между двумя рослыми облезлыми деревьями. — Вообще-то мы уже на месте, бижу. Выходи, приехали. Париж, как и было заказано.

Он заглушил двигатель, вынул ключ из замка зажигания и сунул в карман. Тем временем Коля вышел и открыл Игореву дверь. Светлые глаза смотрели прямо, не мигая.

— Нет, — сказал Игорь, чувствуя, как его охватывает потное оцепенение паники. — Зачем?

Не отвечая, Коля грубо схватил его за руку и с неожиданной силой выдернул из машины. Игорь ухитрился устоять на ногах, но сокрушительный толчок в грудь опрокинул его в горячую пыль под эвкалиптами.

— В Париж захотел, сука? — тихо и страшно прошелестел Коля. — Сейчас я тебе покажу Париж. На!

— Зачем? — повторил Игорь. — Кто вы?

— Вику помнишь? — так же тихо спросил светловолосый. — Привет тебе передает. Ждет в гости.

Он что-то бросил в Игоря, и тот поймал, инстинктивно выставив для защиты дрожащую руку. Это был выкидной нож.

— Ты, я слышал, в ножики любишь играть? Вставай, поиграем.

Игорь отполз к эвкалипту и поднялся на ноги, рассматривая оружие. Теперь он уже не боялся. С клинком в руках он всегда ощущал себя богом. Особенно с таким клинком. Он выщелкнул лезвие и залюбовался его совершенной формой, его матовым безотсветным покрытием. Чудо-вещь… ночью такой фиг заметишь. Темнота, жалящая из темноты.

Игорь перевел взгляд на противника. Тот уже отошел от машины и стоял, ожидая его и сжимая оружие в правой руке — скрытно, обратным хватом, прижав лезвие к запястью. Ну-ну… посмотрим, что ты за фрукт… Игорь перекинул нож из руки в руку и обратно. Чудо-вещь, что и говорить…

Берл тоже вышел из машины и теперь, прислонясь к капоту, неодобрительно наблюдал за происходящим. Ему с самого начала не нравилась идея поединка — она отдавала Голливудом, входила в вопиющее противоречие со всеми правилами конспирации, наконец, просто выглядела опасной. Например, куда везти сбрендившего волгоградского Зорро в случае ножевого ранения? Неизбежно пришлось бы обращаться за помощью к Мудрецу, а этого Берлу хотелось меньше всего. Но Колька закусил удила. Поединок казался ему единственной возможностью разрешить возникшее противоречие. Дело в том, что, с одной стороны, он непременно хотел поквитаться с Викиным убийцей, а с другой — заявлял, что после мученической смерти Рашида Геля категорически запретила ему резать сутенеров.