Летит, летит ракета...

Профессор обмяк. Он вдруг разом все понял. Леночка была жива и здорова. Никто и не думал блокировать ее телефонные звонки, и уж тем более похищать. Она не гнила в сибирских лагерях, не томилась в подвалах компетентных учреждений, расплачиваясь за запретную любовь к лидеру диссидентского движения. Как это она сказала? — “Все оплачено, дорогой…” Он-то, дурак, решил тогда, что речь идет только о такси. А это просто хозяева расстарались, устроили прием по первому разряду, с номером люкс, торжественным ужином, казино и дорогой шлюхой по вызову.

— Пустите меня, — сказал он швейцару. — Мне нужно срочно напиться.

Тот покачал головой.

— Куда уж больше…

Серебряков не помнил, как добрался до дома, как прожил следующую неделю. Ах, если бы дело тут было только в Леночке! Больше всего его мучило понимание того, что в дурацкой истории с проституткой, как в зеркальной стене казино, отразилась вся его ненатуральная, претенциозная, фальшивая, замирающая уже жизнь, в которой так и не случилось ничего настоящего, сильного, заслуживающего уважения: ни оригинальных идей, ни тюрьмы, ни любви, ни семьи, ни дружбы, ни серьезной, мужской работы. Сколько себя помнил, он всегда врал, ловчил, соглашательствовал. Немудрено, что и жизнь отплатила ему той же монетой.

А ведь могло бы быть, могло… разве он глупее, подлее, некрасивее других? Почему же тогда? Почему все обернулось таким ужасным, чудовищным поражением? Ложь, ложь, ложь… повсюду, повсюду, даже профессорство это фальшивое, даже это… Он попробовал повеситься — без особой надежды, ибо сильно подозревал, что не сможет, и действительно не смог. Ничтожество, ничтожество во всем.

Так обличал он себя на воображаемом суде, где сам же представлял в одном лице и обвиняемого, и прокурора, и судью, и присяжных, и презрительно молчащий зрительный зал. Не хватало там лишь одного — защитника. Но и тот появился где-то к концу второй недели процесса, скромно присел в сторонке, затем начал подавать реплики и в итоге непостижимым образом выбрался на авансцену, быстро заткнув за пояс всех остальных.

А вообще-то, что ж тут непостижимого? Разве не называли его профессором за умение успокоить, согласовать, привести к общему знаменателю? Это ведь тоже немалый талант, если разобраться. Ну вот… зачем же тогда сразу в петлю? Может, оправдаем человека вчистую, а, господин прокурор? Нет? Что ж, нет так нет, тогда условно, договорились? Ну и ладушки, ну и слава Богу.

Встряхнувшись, Александр Владимирович вернулся к нормальной жизни. Условно нормальной: как ни крутил душевный адвокат, как ни уговаривал, но воспоминания о процессе и о приговоре не забывались, не уходили, жгли лоб изнутри незаживающей каиновой печатью. Он начал попивать. Отрыжка от грушевого шнапса напоминала одеколон “Шипр”, а тот, в свою очередь — гладко бритые скулы компетентных молодых людей из не столь далекого прошлого, успевших выйти тем временем в главные министры и генеральные председатели.

Как-то под утро Серебрякова разбудил звонок в дверь. Накануне он пил дома с приятелем; наверное, тот забыл мобилу или, скорее, ключи, вот и вернулся. С трудом оторвав от подушки гудящую шнапсовым “Шипром” голову, профессор пошел открывать. На пороге стояла Леночка с чемоданчиком в руках.

“Это не может быть сон, — подумал он. — Во сне никогда не бывает похмелья”.

— Я войду? — спросила она и, не дожидаясь ответа, протиснулась между косяком и седовласым профессорским животом.

Прошедшие годы не убавили Леночке благоухающего, ухоженного и слегка легкомысленного очарования. На ней красовались элегантный белый плащ, шляпка с пером и сапожки на высоких каблуках. Профессор, со своей стороны, мог похвастаться лишь несвежими трусами, перегаром, свисающей со лба нечесаной жидкой прядью и грибком на босых артритных ногах. Он чувствовал все возрастающую неловкость. Да и как еще может чувствовать себя внезапно выдернутый из постели похмельный старик рядом с пышно разодетой красавицей?

— Ты обещала позвонить… — сказал он.

— Извини, не смогла, — она скинула плащ прямо на пол и принялась палец за пальцем стаскивать с рук длиннющие, по локоть перчатки. — Выбросила мобилу. Они наверняка уже прослушивают.

“Снова вранье, — подумал профессор. — Как тогда”.

— Пошла вон, — сказал он вслух. — Вон!

Леночка вздохнула.

— Александр, милый, сейчас не время для сцен. Не понимаю, за что ты на меня сердишься. Тогда я отработала по полной программе, даже сверху… — она кокетливо улыбнулась. — А также снизу и сбоку. Если ты забыл те или иные детали, то можно повторить все прямо сейчас.

Сердце Серебрякова пропустило удар и, словно опомнившись, застучало вдвое быстрее прежнего.

— Ты меня обманула, — горько сказал он. — Ты и сейчас меня обманываешь. Кто может прослушивать твою мобилу, ты, шлюха?

— Шлюха?.. — Леночка поморщилась. — Как ты груб, Александр. А про мобилу я тебе сейчас же все расскажу. Только надень халат, что ли… и еще… почисть зубы, а то…

Леночкин рассказ был короток, но по сюжету напоминал бандитский триллер. По ее словам, она уже не работала девушкой по вызовам, а продвинулась на более высокую карьерную ступень. В ее обязанности входила теперь раскрутка богатых клиентов игорного дома. Клиентам полагалось помногу проигрывать и оставаться при этом довольными, чего, в конечном счете, и добивались совместными усилиями большого коллектива, в который Леночка входила важной составной частью, вдохновляющей поначалу, спаивающей в процессе и горячо утешающей под конец.

Изредка, в случае крупного выигрыша, главной задачей Леночки было вернуть клиента в игру уже на следующий вечер. Так оно обычно и происходило — всегда, вплоть до вчерашней ночи. Вчерашнему румыну везло совершенно невероятным образом. Он вышел из казино, сорвав банк в четырнадцать миллионов. Понятное дело, Леночка намертво приклеилась к чемодану с деньгами. Весь остаток ночи она твердила клиенту о своем восхищении и о том, как ей не терпится увидеть завтра развитие успеха. Клиент в ответ только икал и трахал ее настолько ожесточенно и безрезультатно, что Леночка измучилась вдрызг при всем своем богатейшем опыте.

Когда румын наконец отвалился и захрапел, она позволила себе немного подремать, вполглаза, чтобы не упускать из виду чемоданчик. Проснувшись следующим вечером, клиент накинулся на нее с прежним мрачным энтузиазмом серийного насильника. С честью выдержав и эту неприятность, Леночка нежно поинтересовалась, когда они сегодня отправляются в казино. Румын пожал плечами: “Никакого казино не будет, девочка. У меня рейс через четыре часа. Давай-ка лучше…”

Чуть ли не впервые в жизни оттолкнув ненасытного клиента, Леночка уединилась в ванной на три минутки. Их вполне хватило для телефонного звонка. А еще через четверть часа в дверь постучали двое крепких ребят из крепкой команды. Обычно для решения проблемы хватало одного лишь их дружелюбного взгляда, но на этот раз снова не заладилось.

Когда пистолетный дым рассеялся, и Леночка подняла голову из-за кровати, все трое — и неутомимый румын, и крепкие ребята уже лежали мертвее мертвого на полу, абсолютно безучастные к учиненному ими беспорядку. Не дожидаясь появления полиции, она взяла чемоданчик и вышла на улицу.

Сначала Леночка имела твердое намерение отнести деньги своим крепким боссам. Но чем больше она об этом думала, тем больше сомневалась в правильности этого решения. По всему выходило, что ее карьере игорной шлюхи-наводчицы пришел конец: теперь она, скорее, выступала в роли нежелательной свидетельницы. А эта роль навряд ли потребна главному режиссеру театра, в котором она имела честь состоять. И вот, дорогой Александр…

— Ты хочешь сказать, что в этом чемодане деньги?

— Все четырнадцать лимонов… — Леночка щелкнула замочками и предъявила.

— Но как ты узнала мой адрес?

— Визитка, — объяснила Леночка. — Помнишь, ты кинул мне в машину визитку? А визитки я храню, Александр. Никогда не знаешь, что пригодится.

— Хранишь, а? — горько покачал головой Серебряков. — Их у тебя, должно быть, тысячи, этих визиток. Вот и поискала бы там кого-нибудь более подходящего. Почему именно ко мне?