Король, которого нет

– С бабушкой – мимо, – заметил Альбин. – Бабушка – Терн только по матери, а по отцу происходит из Дома Дуба. Хотя это как раз тот случай, когда кровь супруги подбирали, чтобы она была сильнее…

Вампир снисходительно усмехнулся.

– Дражайший друг, неужели вы думаете, что я не распознал бы вкуса Дуба, если бы он присутствовал в смеси? В метриках вы можете писать все, что угодно. Допускаю также, что Дом Дуба так и остался в неведении на этот счет, что, возможно, и к лучшему. Дама Дуб, ваша почтенная бабушка, имеет обоих родителей из Дома Терн. Я могу назвать год, если пожелаете.

– Это все, – потрясенно спросила Марджори, – только на вкус?

Ховански поклонился:

– Я не изучал древо моего друга специально, чтобы показывать публике дешевые поддельные фокусы. Впору открывать контору, чтобы идентифицировать ронинов, вы не находите?

– Если бы вы нуждались в деньгах – безусловно, – согласился я, скользнув взглядом по его вечернему наряду. – Но дать им знание – одно дело, а заставить Дом признать их – совсем другое. Я бы даже сказал, эти два действия почти не связаны. Общество должно изрядно встряхнуть, чтобы эльфы изменили свои позиции. К тому же легализация вас погубит.

Собственно, любой из нас, псов общества, обязан уничтожить это без соблюдения какой-либо процедуры. И он это знает, осенило меня.

– Единственный вкус, который я могу тут, – он указал на стопку с кровью Марджори Пек, – распознать – яблоко. Я неспроста назвал этот напиток божественным сидром. Более того, он настолько силен, что я не в состоянии выделить за ним никаких дополнительных оттенков. Я бы сказал, что в роду мисс Пек случались только близкородственные браки. Это возможно?

Он обратил в сторону Альбина вопросительный взгляд.

– Это абсолютно исключено, – ответил наш эльф. – Дома Яблони нет и никогда не было.

И это все?

Мужчины разошлись, вяло предположив, что ответ на загадку превращения крови Марджори Пек в яблочный сидр лежит «за пределами нашей нынешней ситуации». Слишком заняты, э? Сопроводили Ховански с лестничной площадки ритуальной фразой: «уходи, и возвращаться не смей», отнесясь к этой глупости до смерти серьезно. Все. Отмерили для нее определенное количество сил, а остальное принадлежит обществу и его неразрешимым проблемам.

Что все это значит? Это не может ничего не значить.

В обществе исчезла магия: ну и что? Для нее, Мардж, магия исчезла давно. В каком-то смысле она обменяла свою единственную бесценную магию на Дерека. Дереку не понять, в нем магии не больше, чем в старой подметке. Что, разумеется, не мешает ему быть милым, дорогим, любимым, единственным.

Кто была моя мать, кто была мать моей матери, что за цепь трагических случайностей стерла из эльфийских архивов всю эту ветвь? И были ли это случайности? Что готовит яблочный сидр в моих жилах этому крошечному и уже живому существу? Девочка ли это?

Ответ лежит за пределами. А где лежит сам предел?

Поздно ночью в однокомнатной съемной квартирке есть только одно место, где можно задавать себе подобные вопросы. Разумеется, в ванной, сидя на бортике и глядя в собственное, отраженное в зеркальной дверке лицо, как в чужое.

Оно изменилось, словно глина, из которой лепил его скульптор, была еще сырой: а мастер взял ее лицо в ладони – нежно, почти любовно, будто она, Мардж, была божественной царицей, и только так волшебник мог прикоснуться к ней! – и оттянул все назад, к вискам. Тревожное, неземное. В стареньком зеркале с поврежденной амальгамой значимы только низкие брови и требовательный взгляд: почему я?

Так спрашивают мудрого волшебника, который огорошил тебя миссией: спаси, мол, мир, кроме тебя – некому. И мудрые волшебники отводят взгляд и отвечают: так получилось. Кто-то где-то встряхнул мозаику, и сложился кусок, который – ты.

В этом деле никто не поможет, как никто не выносит за тебя, и никто не родит. Дерек сказал бы умное слово: иррационально!

Среди множества струн, пронизывающих мир, одна-единственная напряжена. Только ее звук верен.

Мне придется отправиться в путь. Сделать несколько шагов – и исчезнуть. Потому что… потому что, говоря по совести, я до смерти боюсь того, что происходит.

Все-таки это очень странное место. Мардж огляделась, стоя как шест посреди схваченной морозом поляны. Когда-то давно оно значило «безопасность», но те времена поросли быльем, и костровище тоже затянуло бурьяном. Бурьян был прошлогодний, почти белый и хрусткий от серебряного инея, унизанный недолговечными брильянтами, и родись Мардж гламурной эльфой в хорошего дома – уписалась бы от восторга ввиду этой нерукотворной красоты. В бурьяне рассыпались в рыжую пыль консервные жестянки: единственное, что свидетельствовало – да, мы были тут! Мы – это я, Марджори Пек. Я – шла этим путем. То есть я знала, куда лежит мой путь, и думала, что другого для меня нет. И вот я снова здесь, как будто кто-то меня вернул и заставил пересмотреть и переоценить все, что было до сих пор.

Мардж опустилась на полешко, на прежнее свое королевское место-трон, и обернула тартаном колени. Трон иструхлявел. Годы пожрали следы, а вместе с ними и нас. Марджори Пек больше нет, а то, что есть – больше не Марджори Пек.

Ну и что же такое эта девица Пек, та, что ничего не боится потому, что страх – ее главное секретное оружие?

Все началось с того, что мы были детьми. Ничьими и никому не нужными детьми в жестоком мире. С чего бы нам было любить его и желать сохранить в неприкосновенности? Мардж пошла учиться на юриста потому, что хотела найти в системе слабые точки и бить туда, пока система не начала бы двигаться туда, куда бы ей стоило пойти, чтобы все стало лучше. Думаете, она такая была одна? Ничего подобного.

За несколько недель до того, как мы узнали, когда все еще шло своим чередом, Мардж была на студенческой вечеринке. На какой-то квартире, куда в условленное время за ней должен был заскочить Дерек, и она слонялась по комнатам, в сигаретном дыму, как одинокая ведьма, которую пригласили из милости, пугала уединившиеся парочки, тянула бесконечные часы и искала тех, кто думал бы с ней одинаково, знал больше и мог бы объяснить ей в правильных словах, как сделать так, чтобы стало хорошо и ко всеобщему благу.

Они же умные. Они ж почти все эльфы – из Сорных Трав, из разночинцев, из бастардов, не принятых никем, и их потомков. Хлебнувшие лиха, злые, знающие много слов. Тусующиеся вместе, объединенные ненавистью к чистым, у которых все есть. Леонард Львиный Зев, говорят, сидел за участие в беспорядках. У Азалии шрамы на запястьях. Они пьют, курят, целуются между затяжками. Пепельные волосы женщины сливаются с сигаретным дымом, а ногти – с вином. Кто то ставит на Гракха Шиповника, кто-то и Гракха ни во что не ставит. Кто-то роняет ломберный столик. Мардж тонет в горячих речах и в умных словах, комнаты превращаются в лабиринт, в ушах настойчивая просьба Дерека не пить много. И скорее бы уж он…

– …террор, – говорит Азалия.

У нее низкий мурлыкающий голос, выкатившееся слово это как нельзя более подходит ее рубиновым устам.

– Террор – ерунда, – возражает Леонард. – Производственные отношения должны соответствовать производительным силам. Бить надо по экономической базе. По основам.

Руками, которые только что обнимали женщину, он делает округлый жест.

И эти – тоже не те. Все, что им надо: это поговорить, и когда они твердят о политике, они на самом деле говорят о себе. Они бы поменяли власть, но на себя только. Зачем это Мардж? Речь ведь на самом деле о будущем детей из работного дома. Она совсем запуталась, ища кого-нибудь, кто умнее ее, кому можно доверить свои помыслы и самое душу. Или, может, у нее просто аллергия на сигаретный дым?

– А где они, основы? – спрашивает Мардж. – Палата выборных представителей из олдерменов, а над нею Палата Лордов, но кто сделал так?