Десантура

Но лишнее движение обессилело его и он опять потерял сознание.

Шел день шестой.

А потом он очнулся в госпитале, где-то под Москвой. Вместе с тем раненым, которого, как оказалось, звали Ильшатом. Как и почему тот оказался жив - никому не известно. Только Аллаху, но тот никогда об этом не расскажет...

А батальон капитана Жука вышел из окружения. Почти в полном составе.

Бойцы того полка изумленно провожали взглядами тощие, черные тени тащившие на себе живых и мертвых.

Десант своих не бросает...

-Ильшат? Жив?

-Жив, Андрюха! Жив! Повоюем еще!

-А то!

25.

-Однако, к батальону вашего Жука мы еще вернемся, герр Тарасов. Расскажите мне вот о чем... Что произошло с вашей бригадой под деревней Черной?

-При первой попытке прорыва?

-Да, - ответил фон Вальдерзее.

-Как я уже говорил, бригада должна была выйти к деревне к назначенному сроку, но не смогла. Мы опоздали на сутки. Дивизии генерала Ксенофонтова должны были ударить раньше. Но, насколько я помню, никаких следов боя мы там не обнаружили. Естественно, при атаке деревни из замаскированных блиндажей и дотов по бригаде ударили пулеметы, был интенсивный минометный огонь, с флангов били два орудия. Первая волна десантников была буквально моментально скошена огнем. Мы потеряли, примерно, около сотни бойцов.

-Сто двадцать, если быть точнее.

При отсутствии поддержки атака была бы губительной. Особенно если учитывать моральное и физическое состояние личного состава, а также дефицит боеприпасов. Но я хорошо помню, что деревня была практически целой. Ни свежих пепелищ, ни воронок, - как будто в тылу.

-Это так, как будто в тылу, - подтвердил обер-лейтенант. - Атаки с внешней стороны не было. Более того, между деревней Черной, где форпост нашей обороны, и до линий русских окопов - не менее трех километров.

-И они не сосредотачивались для атаки? - мрачно удивился Тарасов.

-Насколько я знаю - нет.

-Мда... А радиограммы говорили совсем о другом.

-О чем. Ну, дословно я сейчас не вспомню, но смысл сводился к следующему...

**

-Они обезумели... - покачал Тарасов головой. - Они там точно обезумели...

-Что там, Николай Ефимович?

-На, читай... - Тарасов протянул лист радиограммы Гриншпуну:

Тот читал и глаза его расширялись с каждой секундой:

'Тарасову: Я продвигаюсь западнее и восточнее Черной. Двадцать третья и сто тридцатая стрелковые дивизии еще не заняли эти населенные пункты. Совместными усилиями мы прорвемся к Черной с запада и востока и обойдем их с северо и северо-запада. Эти действия будут отмечены красной и зеленой сигнальными ракетами. Я готов открыть артиллерийский огонь по Старому Маслову, Новому Маслово, Икандово, Лунево, Пеньково, Старое Тарасово и Новое Тарасово. В ходе марша к Луневу и Осчиди по радиосигналу откроем артогонь по указанным точкам. Ксенофонтов'

-Господи, да мы уже километрах в двадцати от Черной! - вспомнил Бога неверующий, естественно, особист. - Что делать будем, товарищ подполковник?

-Что делать, что делать... Снимать штаны да бегать! Все одно они у нас дырявые. Вот, что. Уходим дальше, на север. Если этот поганец не врет... Да не смотри ты так, особист! Я и в лицо ему скажу, что он поганец! Так вот, если он не врет, немцы стянут к месту боя резервы. А мы рванем в обратную сторону.

-На север?

-Да. Прорвемся через дорогу, выйдем на старую базу, а уже оттуда будем выходить к нашим. Как, особист?

-Николай Ефимович, я ж вашей военной тактике не обучен... Мое дело предателей и шпионов отлавливать... - пожал плечами Гриншпун.

-Да знаю я... - тяжело вздохнул Тарасов. - Отвечать-то мне...

-Воздух!

Десантники рассыпались по лесу, мгновенно замерев.

А по небу шли...

Четверка штурмовиков и четверка сопровождавших их 'ястребков' - И-шестнадцать.

-Наши! Наши! - радостно покатилось по бригаде.

Тарасов долго смотрел на самолеты. Наши... На душе стало как-то тепло - вот они, наши, совсем рядом!

-Куда, интересно, они идут? - спросил кто-то рядом.

Тарасов, не отводя взгляда от краснозвездных силуэтов, ответил:

-На штурмовку аэродрома, скорее всего... Как раз в том направлении.

Потом пробормотал:

-Удачи вам, ребята...

Когда самолеты скрылись, десантники - без команд и приказов - снова были готовы двигаться вперед. И пошли. Тарасов и Гриншпун шли впереди колонны.

Минут через двадцать боевой дозор доложил, что впереди проселочная дорога. Ненаезженная, хотя следы колес имеются.

Недолго посовещавшись, Тарасов решил двигать по дороге. Если верить карте, оставшейся от Шишкина, дорога должна была вывести к той самой трассе, Демянск - Старая Русса, через которую они с таким трудом совсем недавно прорывались.

И только бригада двинула по ней, как вдруг небо вновь наполнилось гулом моторов.

Возвращались самолеты. Но не все.

Один 'ястребок' и четыре...

Нет, не Ила. Четыре 'Мессера'. Они обложили нашего с боков, зажали сверху и снизу и, диктуя ему путь пулевыми трассами, отчетливо видными в голубом и прозрачном воздухе, взяли его в двойные 'клещи'.

-А что он не стреляет-то, а братцы, чего не стреляет? - шептал кто-то. - Патроны, что ли кончились?

Летчик, и правда, не отстреливался. Он предпринимал редкие попытки вырваться из 'клещей', но пулеметные очереди вновь и вновь преграждали ему путь.

Тарасов понял. Немцы преграждали ему путь. Хотели посадить на свой аэродром.

Вдруг наш самолет резко взял вверх, пытаясь нырнуть по верхнего немца, прижимавшего его к земле. Но не успел, короткая очередь прошила 'Ишачка'. Он задымил и нырнул вниз, полого падая в лес. И рухнул.

'Мессеры' недолго покружили над местом падения советского истребителя и умчались домой.

Тарасов, завороженный безнадежным воздушным боем, вдруг резко очнулся.

-Разведка! Трех бойцов к месту падения! Выяснить и доложить, что с летчиком! И бегом обратно!

Разведчики малеевской роты рванули через заснеженный еще лес в сторону столба дыма...

**

Десантники - вроде бы уже привыкшие ко всему - растерянно топтались на краю леса. Осенью прошлого года здесь был страшный бой - видны были занесенные снегом траншеи, блиндажи, огневые точки. По среди поля, склонив хоботы пушек, чернели несколько танков. А в снег вмерзли тела наших бойцов и немецких солдат - везде. На брустверах, у танков, на опушке.

Вот недалеко, у опушки, возле обезглавленной снарядом толстой сосны, валяются немцы с размозженными черепами, с раздробленными лицами. В центре, поперек одного из врагов, лежит навзничь тело огромного круглолицего большелобого парня без шинели, в одной гимнастерке без пояса, с разорванным воротом, и рядом винтовка со сломанным штыком и окровавленным, избитым прикладом. Под закиданной песком молодой елочкой, наполовину в воронке, также назвничь лежит на ее краю молодой узбек с тонким лицом. За ним под ветвями елки виднеется аккуратная стопка еще не израсходованных гранат, и сам он держит гранату в закинутой назад мертвой руке, как будто, перед тем как ее бросить, решил он глянуть на небо, да так и застыл.

И дальше трупы, трупы, трупы... В грязно-зеленых шинелях и стеганых ватниках. Исклеванные воронами и обглоданные волками. Вот и несколько ворон хрипло каркают над полем боя.

Разведчики подошли к летчику, упавшему прямо здесь, на изорванную войной землю. Он лежал в нескольких метров от дымящего, так и не взорвавшегося своего истребителя.

-Видать, выбросило из кабины, - шепнул один из разведчиков.

Летчик явно был мертв. Не шевелился, не дышал, не стонал... Десантники проверили его карманы - документов, как полагается не было. Только 'ТТ' - личное оружие пилота. Брать не стали. Лишную тяжесть только нести.

Десантники отправились обратно.

И где-то через километр они наткнулись еще на одну страшную картину. В то время как там, на поляне, шел бой, в лощине, в зарослях можжевельника, располагалась, должно быть, санитарная рота. Сюда относили раненых и тут укладывали их на подушках из хвои. Так и лежали они теперь рядами под сенью кустов, полузанесенные и вовсе засыпанные снегом. С первого взгляда стало ясно, что умерли они не от ран. Кто-то ловкими взмахами ножа перерезал им всем горло, и они лежали в одинаковых позах, откинув далеко голову, точно стараясь заглянуть, что делается у них позади. Тут же разъяснилась тайна страшной картины. Под сосной, возле занесенного снегом тела красноармейца, держа его голову у себя на коленях, сидела по пояс в снегу сестра, маленькая, хрупкая девушка в ушанке, завязанной под подбородком тесемками. Меж лопаток торчала у нее рукоять ножа, поблескивающая полировкой. А возле, вцепившись друг другу в горло в последней мертвой схватке, застыли немец в черном мундире войск СС и красноармеец с головой, забинтованной кровавой марлей.