Страница 3 из 70
Следующая встреча Калугина с Куком состоялась лишь спустя двадцать лет, но не в Нью-Йорке, а в Лефортовской тюрьме в Москве.
ПЕРВЫЕ ГОДЫ В КГБ
После окончания в 1955 году юридического факультета Московского государственного университета (поступал и учился в Московском юридическом институте, который в 1954 году объединили с МГУ) мне в числе других двадцати пяти выпускников предложили поступить на работу в КГБ. У всех нас имелось воинское звание младших лейтенантов запаса. Оформление прошло быстро, и уже в сентябре мы стали курсантами годичной контрразведывательной школы № 306 КГБ СССР в городе Харькове. На следующий год по возвращении в Москву я был назначен на должность оперуполномоченного в отдел 4 Управления КГБ СССР, занимавшийся контрразведывательной работой в религиозных организациях и различных подпольных сектах.
Отдел, возглавлявшийся полковником Василием Лутовым, состоял из нескольких отделений: по православной церкви и сектам, католической церкви, иудейским и мусульманским организациям. Он вел самостоятельную агентурно-оперативную работу в Москве по главным религиозным организациям, а также курировал эту линию в территориальных органах госбезопасности СССР. Меня направили в отделение по Русской православной церкви, поручили заниматься Московской духовной академией и семинарией, расположенными недалеко от Москвы в Троице-Сергиевой лавре в городе Загорске (ныне Сергиев Посад). Ректором был протоиерей Константин Ружицкий, весьма известный церковный деятель.
На первой же ознакомительной беседе начальник управления генерал-лейтенант Харитонов, к моему удивлению, дал указание вербовать всех без исключения слушателей академии и семинаристов. На связь мне передали многочисленную агентуру из числа учащихся, преподавателей, наставников, верующих и других лиц. Все они разнились между собой по интеллекту, культуре, отношению к религии, по социальному положению в обществе…
Мои же знания религии в то время начинались и заканчивались лишь одним: Богово Богу, а кесарю кесарево. Я не знал, как разговаривать с верующими людьми, как находить с ними общий язык, взаимопонимание. Пришлось срочно приобретать знания в области теологии, доставать и штудировать религиозную и атеистическую литературу, чтобы хоть как-то разобраться в терминологии и современной истории церкви. Постепенно все стало на свои места. За малым исключением, слушатели академии и семинаристы соглашались сотрудничать с КГБ, понимая, что в случае отказа их дальнейшее продвижение в церковной иерархии столкнется со значительными трудностями.
В семинарию поступала разная молодежь. Некоторые стремились туда только по материальным соображениям. Приемом и отбором «органы» не занимались — все находилось в руках ректората. Ну и, конечно, сотрудники госбезопасности там не обучались, хотя обратное мнение и сейчас можно услышать от иных недобросовестных сказителей.
Слушателями духовной академии являлись молодые священнослужители и богословы, уже получившие семинарское образование. Большинство из них направлялись на учебу епархиями. Среди них находилась также агентура местных органов госбезопасности, которая бралась мною на связь до конца обучения. Марксизм-ленинизм, как иногда ошибочно утверждается в зарубежной и российской прессе, ни в академии, ни в семинарии не преподавался.
Разумеется, я добросовестно выполнял свою работу, никаких сомнений в целесообразности вербовок будущих священнослужителей у меня не возникало. Через год был повышен в должности и звании, стал лейтенантом. После прихода в 4 Управление нового начальника генерала Евгения Петровича Питовранова — умного, интеллигентного человека и высокого класса профессионала — изменились и мои задачи. Вербовались только те слушатели, которые рассматривались как перспективные для контрразведывательной работы по церковной линии.
Вскоре мне поручили заниматься Московской патриархией и епископатами на территории СССР и за границей. Получил на связь и новую агентуру.
Патриарх Алексий (Симанский) и митрополит Коломенский и Крутицкий Николай (Ярошевич), а также их ближайшее окружение находились под агентурным наблюдением. Мне рассказывали старожилы-чекисты, что Сталин запретил устанавливать с этими иерархами агентурные отношения, когда еще во время войны призвал их возглавить Русскую православную церковь и поднимать патриотический дух народа. При восстановлении церкви в военные годы органы госбезопасности срочно разыскивали священнослужителей по лагерям ГУЛАГа. Кто из них был жив и где тогда находился, толком не знали.
Приходилось встречаться и с агентурой из числа почтенного возраста архиереев, прошедших тюрьмы и лагеря по несколько раз, с напрочь подорванным здоровьем, в итоге принявших советскую власть как историческую неизбежность. Всегда поражался той духовной силе, которую придавало им религиозное убеждение. Их любовь к своему народу, патриотизм вызывали глубокое уважение.
Но не все иерархи, особенно из молодых, были честны перед церковью. Находились и такие, которые, возложив на себя монашеский обет, в миру имели семью и детей, содержали молодых любовниц, вовсю наслаждались светской жизнью.
Одной из задач отделения был негласный контроль за назначением на высшие церковные должности, недопущение лиц, негативно настроенных к советской власти. Особые хлопоты создавал нам секретарь Патриарха Алексия, самый близкий к нему человек, руководитель Хозяйственного управления Московской патриархии Данила Остапов. Он пользовался безграничным доверием Патриарха и, фактически подменяя его, управлял всеми текущими делами: распоряжался деньгами церкви, через Патриарха назначал и снимал священнослужителей. Остапов стремился к тому, чтобы на руководящих церковных должностях находились преданные ему люди, создавал трудности в продвижении нашей агентуры, хотя в прошлом сам был агентом КГБ. Многие лица из высшего духовенства постоянно высказывали Патриарху недовольство Остаповым, но все оставалось по-прежнему. Передо мной встала задача — каким-либо законным путем скомпрометировать Остапова перед духовенством и самим Патриархом, и тем ограничить деятельность секретаря кругом его обязанностей.
От агентуры нам постоянно поступали данные о незаконных операциях с цветными металлами, которые покупались у разного рода дельцов, крутившихся возле хозяйственных организаций в Новодевичьем монастыре в Москве и Троице-Сергиевой лавре в Загорске. Для производства церковной утвари, крестиков, окладов для икон и прочих изделий церковь нуждалась в золоте, серебре, бронзе, меди и алюминии, но фонды на это государство не выделяло. Пластины сусального золота еще можно было купить в небольших количествах в ювелирных магазинах. Остальное же дельцами приобреталось на «черном рынке» и, конечно, похищалось у государства. Мы иногда передавали оперативные материалы о хищениях в милицию, но та серьезно этим не занималась, и подпольная торговля расцветала.
Решили провести свою проверку. Вскоре агентура сообщила, что в Новодевичьем монастыре на базе мелкого кустарного производства действует целый подпольный цех, в котором работают около ста человек — по производству крестиков, цепочек, небольших окладов для икон и других изделий из бронзы, меди и алюминия, приобретенных за наличные деньги у дельцов. Основным организатором и финансовым распорядителем там был Остапов. Однако все оказалось серьезнее, чем мы предполагали — налицо были признаки преступной деятельности. Пришлось провести дополнительную вербовку агентуры из лиц, имевших отношение к хозяйственным структурам патриархии и близко стоявших к Остапову.
Для проведения официальной проверки руководство отдела получило санкции у заместителей генерального прокурора СССР и председателя КГБ. В мою задачу входило ввести в курс дела Отдел борьбы с хищениями социалистической собственности (ОБХСС) ГУВД г. Москвы и Московскую городскую прокуратуру. В результате были получены первичные материалы о скупках краденного металла, подделке отчетных документов, присвоении денег и других нарушениях закона. Прокуратура возбудила уголовное дело. Но когда его передали для производства двум лучшим в то время следователям Московской городской прокуратуры, то через пару месяцев дело развалилось. От агентуры поступили сообщения, что следователи получили крупную взятку. Однако прямых доказательств ее получения не имелось.