Страница 23 из 70
Секретная информация лилась из Пеньковского как из рога изобилия. На одной из встреч он сделал предложение, которое и сегодня потрясает нормально мыслящих людей. Показав на карте Москвы двадцать девять мест, где располагались главные военные, политические и государственные учреждения страны, он вызвался в день «Х» по сигналу ЦРУ и МИ-6 заложить в близлежащих магазинах, почтах, подъездах жилых домов атомные «бомбы-малютки» с часовым механизмом, но установленным на одно и то же время с таким расчетом, чтобы до срабатывания он сам успел уехать. Обосновывая это предложение своими глубокими военными знаниями, он настойчиво пытался убедить американских разведчиков в целесообразности принятия этого плана. Даже Энглтон, оценивая в те дни надежность этого шпиона, назвал его «анархистом и человеком с причудами, который по какой-то причине пытается втянуть нас в войну с Россией».
В Москве связь с Пеньковским осуществлялась на моментальных личных встречах в разных местах города, на приемах, где бывали американские и английские дипломаты, включая даже Спасо-хауз — резиденцию посла США в Москве. Во время выездов за границу, а их было три в Лондон и один в Париж, у Пеньковского брали информацию, отрабатывали условия безличной связи, знакомили с московскими связниками, обучали работе с шифрами и оперативной техникой. Также всячески развлекали, вплоть до предоставления платных интимных услуг. В Москве у него был один тайник на случай экстренной связи: пространство за чугунной батареей отопления в подъезде дома № 5 на Пушкинской улице. После закладки туда спичечного коробка с письменным тайнописным сообщением он должен был выставить сигнал — черный крест на фонарном столбе № 35 у остановки троллейбуса на Кутузовском проспекте. Появление сигнала ежедневно проверялось сотрудником резидентуры и привлеченным специально для этого врачом посольства.
Согласно инструкции, выданной Пеньковскому, находящейся ныне в архивах ЦРУ и рассекреченной в соответствии с Законом о свободе информации, этот тайник должен использоваться в случаях: во-первых, получения им информации от ответственных советских официальных лиц, что СССР предпримет нападение на Запад (требовалось указать план, дату и время нападения, подробности получения информации); во-вторых, получения информации о том, что СССР нападет на Запад, если Западом не будут выполнены определенные конкретные условия или если Запад предпримет некоторые действия или будет проводить определенную политику; и в третьих, — для сообщения о переводе из Москвы, но только при невозможности сообщить об этом через связника. Для каждого сообщения был предусмотрен свой сигнал. Для первых двух он назывался «сигнал срочного раннего оповещения».
В 1962 году Пеньковский выдал подробную информацию о стратегических планах СССР, военном потенциале ракетных войск и конкретных системах ракетных пусковых установок. Всего за полтора года он передал более 5000 кадров фотопленки с различными данными. Доступ в ЦРУ к материалам Пеньковского имело очень ограниченное число лиц, обработкой занимались двадцать американских и десять английских специалистов-аналитиков. Существует мнение, что его информация использовалась президентом Кеннеди и способствовала разрешению первого ядерного противостояния США с Советским Союзом — Карибского кризиса. Но вполне обоснованно можно высказать противоположную точку зрения. Не будем разбирать ошибки резидентуры ЦРУ и умелую работу 7 Управления КГБ, сумевшего зафиксировать его контакт со связником в Москве, но отметим, что Пеньковский был арестован 22 октября 1962 года, в день начала кризиса, осужден за измену Родине и расстрелян 16 мая 1963 года.
В деле с Пеньковским возникает вопрос: понимала ли разведка США, что, поручая своему маниакально тщеславному и обиженному властью агенту послать сигнал «раннего оповещения» о подготовке превентивного ядерного удара, она тем самым встала на весьма опасный путь? В наше время такое задание воспринимается как сущая паранойя. Неуравновешенный и амбициозный Пеньковский был готов лично уничтожить миллионы своих соотечественников. Арест Пеньковского именно в день начала Карибского кризиса предотвратил возможные непредсказуемые варианты его развития. С большой долей вероятности можно предположить, что в дни кризиса он передал бы американцам сообщение, в котором обосновал нанесение ядерного удара по Кубе. «Трудно себе представить, как развивались события, если бы президент Кеннеди узнал о чрезвычайно тревожном сигнале Пеньковского. Американские вооруженные силы и так уже были приведены в глобальном масштабе в состояние боевой готовности», — отмечает бывший в то время послом СССР в США Анатолий Добрынин в своей книге воспоминаний «Сугубо доверительно».
Следует уточнить одну важную деталь, ошибочно толкуемую и в книге Добрынина, и в некоторых западных источниках: Пеньковский якобы перед арестом все-таки подал сигнал «о неминуемой угрозе» и сотрудники ЦРУ, работавшие с ним и знавшие о преувеличенном самомнении своего агента, доложили о нем директору ЦРУ Маккоуну, но умолчали о сигнале насчет войны, чем взяли на себя большую ответственность.
К счастью, ничего подобного не было в действительности. Пеньковский передал свой сигнал 2 ноября 1962 года после разрешения Хрущевым и Кеннеди основных кризисных проблем, будучи арестованным, и сделал это под контролем КГБ. Маккоун 3 ноября доложил об аресте и «сигнале раннего предупреждения» президенту Кеннеди, но это никак не могло повлиять на развитие кризиса — он был преодолен. ЦРУ до того дня ни из каких других источников не знало об аресте Пеньковского и поэтому послало сотрудника резидентуры Джэкоба изымать тайник на Пушкинской улице, около которого он в этот день и был задержан.
Поэтому если бы автор интересного двухтомника о Пеньковском «Шпион, который спас мир» Джеральд Шехтер был бы советским писателем, а его соавтор Дерябин не был бы предателем, то они, скорее всего, назвали бы книгу иначе: «КГБ — спаситель мира».
А как оценивали Пеньковского двое искателей «крота»? Амбициозный «теоретик» советского шпионажа Голицын говорил: «Имеются серьезные неопровержимые доказательства того, что полковник Пеньковский был внедрен в западную разведку усилиями КГБ». Энглтон также остался верен себе и после провала Пеньковского согласился с Голицыным. Теперь он считал для себя важным определить, с какого времени Пеньковский стал работать под контролем КГБ. По его мнению, дезинформация от него поступала уже с 1961 года.
Заканчивая о Пеньковском, не могу не сказать несколько строк о его семье, которая, как выяснилось в процессе следствия, ничего не знала о его преступных делах. После происшедшей трагедии, КГБ в действительности позаботился о том, чтобы оградить семью от негативного воздействия общественного мнения. Им помогли сменить фамилию, место жительства и прочее. Много лет спустя меня познакомили со старшей дочерью Пеньковского, которая в начале 70-х годов работала в аналитическом подразделении КГБ, созданием которого занимался опытный чекист Сергей Михайлович Федосеев. Федосеев много сделал, чтобы по человечески помочь дочери Пеньковского пережить происшедшее с ее отцом. Добивался разрешения на ее выезд за границу на отдых, что в те годы для любого советского человека было проблемой. Из всех членов семьи в предательство Пеньковского не могла поверить только его мать, добрая русская женщина, посещавшая его в тюрьме в простой повязанной вокруг лица косынке.
В Москве Гарблер поддерживал связь с рядом агентов ЦРУ из числа дипломатов третьих стран. Но однажды он получил от Энглтона сообщение с пометкой «только лично», в котором давались условия связи с одним из агентов управления контрразведки и код для расшифровки письменных материалов. Резиденту предписывалось обработать тайник — изъять полый булыжник в условленном месте в парке культуры и отдыха им. Горького. В резидентуре он вскрыл контейнер и обнаружил длинное зашифрованное сообщение, которое ему следовало раскодировать. Гарблер посчитал, что для его передачи в Лэнгли потребуется несколько шифротелеграмм и это может вызвать подозрение у советской контрразведки (в те годы шифровки передавались через каналы обычного телеграфа). Энглтон согласился с этим мнением, и материал был направлен дипломатической почтой. Гарблер так и не узнал имя агента Энглтона в Москве, одного из тех, о ком он говорил ему в Вашингтоне. Следуя указанию «только лично», он не докладывал об этой операции даже своему непосредственному начальнику советского отдела Мури.