Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 3 из 17



— Могу я подумать? — спросила Лиза.

— Разумеется, — Алена поднесла к губам рюмку с ликером. — Что мы, сестры, не договоримся, что ли?

— В скульптуре воспроизводится реальный мир, но основным объектом изображения является человек, через внешний облик которого передается его внутренний мир, характер, психологическое состояние, а также человеческое тело, передача движения (голова, бюст, торс, статуя, скульптурная группа). Выразительность скульптуры достигается с помощью построения основных планов, световых плоскостей, объемов, масс, ритмических соотношений. Большое значение имеют четкость и цельность силуэта…

Среди коллег Лиза считалась середнячком — в основном потому, что неохотно отказывалась от старых экскурсий в пользу новых. Экскурсия была кольцом, похожим на год и сутки. Лиза по опыту знала, когда экскурсанты заскучают, когда оживятся, когда разбредутся, когда и чем можно снова их собрать.

— Скульптор категорически восставал против холодных аллегорий, говоря, что «это убогое обилие, всегда обличающее рутину, и редко гений». Он отказался от изображений Добродетели и Славы и оставил лишь змею, имеющую не только смысловое, но и композиционное значение…

Сыпался песок в ее внутренних часах. Упала последняя песчинка. Разошлись экскурсанты; Лиза вернулась в контору, расписалась в журнале, взяла сумку и вышла.

В привычном кинотеатре шел все тот же фильм. Лиза купила самый дешевый билет, села в первом ряду и отключилась — происходящее на экране вводило ее в транс. Ранним вечером, когда низкое солнце отражалось в верхних окнах многоэтажек, Лиза вышла из кинотеатра под уличную арку, соединяющую два переулка.

Постояла, раздумывая. И пошла на остановку маршрутки.

На остановке было светло и пыльно, переминались с ноги на ногу люди, каждый говорил по телефону. Все смотрели в разные стороны. Под скамейкой лежал бездомный пес и тоже, казалось, говорил по встроенному мобильнику — такой отрешенной и нездешней была его морда.

Лиза огляделась. Обменник исчез. На его месте помещался цветочный киоск.

Лиза обошла остановку по периметру. Заглянула в киоск; цены были заоблачные.

— Вы не подскажете, где тут ближайший обмен валют?

— В гастрономе, — сказала цветочница. — На углу.

Подъехала маршрутка, потом еще одна. Катились машины — будничные, как мошки, прочно вшитые в ткань повседневности. Вчера, возвращаясь из кино, Лиза случайно вывалилась в боковой карман реальности, но теперь все хорошо, все надежно и прочно, все по-прежнему.

Она не боялась оказаться в роли бомжа. Ее пугала перемена квартиры. Любая перемена привычного сводила ее с ума, даже если шторы перевесить или отодвинуть кровать от окна. А перемена дома? Быта? Всех маршрутов?

Она влезла в микроавтобус, умостилась на боковом сиденье и покатилась, как шарик в лузу, как вода по желобу, в привычное место. Туда, куда привыкла скатываться каждый день вот уже два десятка лет. В место, до сих пор считавшееся ее домом.

— Выразительность скульптуры достигается с помощью построения основных планов, световых плоскостей, объемов, масс, ритмических соотношений…

Собирался дождь.

Лиза вышла из кинотеатра под уличную арку. Было совсем темно. Фонарь не горел. В отдалении грохотало.

Она смотрела фильм пятый или шестой раз. Билетерша ее узнавала и поглядывала с удивлением.

— Большое значение имеют четкость и цельность силуэта…

Мир вокруг хранил четкость и цельность, в то время как Лизе хотелось, чтобы он их потерял — случайно, не нарочно, как малолетняя дура теряет девственность. Вчера и позавчера она шла той же дорогой из того же зала после того же фильма, но вчера и позавчера не было дождя. Имеет ли это значение?

Лиза остановилась у куста сирени, уже отцветающего, нашла цветок с пятью лепестками, отщипнула и съела. Цветок был горький. Фонари на улице горели через один, за пределами светлого круга пространство смазывалось, как будто Лизу посадили в колоссальный аквариум. Она свернула к остановке маршрутки, на ходу вытаскивая из сумки зонтик.

Остановка была пуста, и желтый огонек горел в окошке обменного пункта. Лиза остановилась, чувствуя, как шевелятся на голове волосы.

Из узкого окошка, прикрытого решеткой, смотрели на Лизу два испуганных глаза:

— Это вы? Как вы снова сюда попали?

— Он предлагал мне проконсультироваться, — сказала Лиза. — Я хочу понять, что со мной не так, что происходит. Хочу поехать к нему. Как это сделать?

Парень в будочке мигнул:

— Надо ждать трамвая. И заплатить за билет всеми деньгами, что у вас есть.

— Значит…

— Значит — всеми. Всем, что у вас есть в карманах, в ящиках стола, на карточке, на счету… Если у вас есть собственность — ее надо продать, обратить в деньги и тоже выложить за билет. Это знак, что вам очень нужна эта поездка. Притом что он запросто может вам отказать, отправить с порога, потому что у него будет плохое настроение, или вы ему на второй взгляд не понравитесь, или еще что-то…

— Я о таком читала, — пробормотала Лиза.



— Да, это ритуальная плата. Но безвозвратная. Не понарошку.

— Вы бы поехали?

— Я бы поехал, — сказал парень с горьким сарказмом в голосе. — Но я не могу встать. Я посажен здесь навсегда, не хотите продать или купить доллары? У меня очень хороший курс…

— Кто ты? — помолчав, спросила Лиза.

— Меня зовут Игорь, я меняла. И больше ни о чем не спрашивай.

— Я искусствовед, — сказала она неуверенно. — Но либо я сумасшедшая, либо со мной что-то похуже происходит. Я себя чувствую, как…

Она замолчала.

— Как кто? — Игорь прижался лицом к солнцеобразной решетке.

— Как фигурка в музыкальной шкатулке. Как будто я иду вдоль желоба, иногда слегка поворачиваясь, и не прихожу в сознание. Не чувствую себя. Вижу только желоб.

— Тебе надо бы к нему съездить, — помолчав, сказал Игорь. — Но я не берусь дать совет. За советы, знаешь, надо отвечать.

— Я долго не могла сюда попасть, — призналась Лиза. — Я выходила… на другую остановку.

— Понимаю, — Игорь кивнул. — Но помочь не могу.

Сквозь тесное окошко с решеткой его нельзя было как следует рассмотреть.

— Ремонт будете делать сами, — Алена говорила по-матерински напористо, ее голос шел, как поток сгущенки по бетону. — Окно, конечно, заменят рабочие, но наклеить обои — святое дело для молодой семьи… Привет, Лизавета, ты сегодня рано?

Лиза остановилась в дверях своей комнаты. В центре, на вытертом коврике, возвышалась Алена, на подоконнике сидел флегматичный Паша, а с краешка, у дивана, жалась тусклая девочка лет семнадцати-восемнадцати, тощая, как кузнечик, и босая.

— А мы тут строим планы, — весело поделилась Алена. — Паша, приготовь чай. Я сейчас.

И Алена поманила Лизу за собой; по темному коридору, где пахло корицей, сестры молча проследовали в комнату Алены, по-зимнему стылую из-за постоянно включенного кондиционера.

— Я ведь ничего еще не решила, — с порога сказала Лиза. — А ты уже планируешь в моей комнате ремонт?

Алена поморщилась:

— Послушай, зачем эти бабские бытовые сцены? Зачем коммуналка, зачем война, мы ведь не первый день друг друга знаем?

— А если я откажусь? — предположила Лиза.

— Как же ты откажешься? — Алена сочувственно покачала головой. — Уже они подали заявление, уже день свадьбы назначен, куда же тебе отказываться?

— Пусть живут в Пашкиной комнате, я не против.

— Как ты себе представляешь — четыре человека на пятидесяти метрах? Да еще молодая семья?

— А куда я денусь?

— Да я ведь тебе денег дам, балда! Тебе же лучше: может, мужика какого-нибудь найдешь наконец, а то ведь тридцатник на носу и полный привет с личной жизнью…

— Сколько? — спросила Лиза.

— А? — Алена, кажется, не поверила своему счастью.

— Сколько ты мне дашь?

— Десять тысяч долларов, — сказала Алена непререкаемым тоном. — Это больше, чем твоя доля. Выдам наличными без проволочек. Когда к паспортистке пойдем?