Страница 25 из 62
Значит, бой.
Сколько врагов вокруг, для варвара значения не имело и не пугало. Если надо драться — значит, надо, значит, необходимо думать только об этом. Если суждено погибнуть — значит, так написано на роду и угодно богам. Меч при нем, и это главное.
— Омигус,— прошептал Конан,— мы будем сражаться. Начнется заваруха — попробуй улизнуть.
В два широких шага киммериец поравнялся с идущим чуть впереди Хоргом и, не поворачивая головы, так же тихо произнес:
— Только не суетись раньше времени. Нас ведут на убой в какой-то там шатер. Это точно. Маг понимает их язык, он понял, что приказал вождь своим воинам. Я принимаю бой. Ты со мной?
— Да,— быстро и так же тихо ответил кузнец.— Омигус не мог ошибиться?
— Не думаю. Будь готов. Я выбираю момент и начинаю первым, ты за мной. Помни о луках. Забирайся в самую гущу врагов. Не стой на открытом месте. Все. Будь наготове.
Хорг не мог оставаться столь хладнокровным, как варвар. Он почувствовал предательскую дрожь в руках, ноги налились тяжестью, пришлось стиснуть зубы, готовые пуститься в нервный пляс. «Боги, дайте мне силу и мужество»,— в отчаянии взмолился про себя кузнец.
Тем временем их почти подвели к шатру, где якобы ждали женщины, а на самом деле изготовились пятеро самых метких лучников, взявших на прицел закрытый шкурами вход. Шатер назывался бахран-сарай, что на языке кочевников означало «запасной дом».
— Вот я и вернулся! — Юсуп-хан жестом прогнал старуху и двух наложниц.— Твой братец нам теперь не помешает.
И дикарь вновь принялся освобождать себя от ненужных ему теперь одежд.
Когда из уст вождя извергся приговор, Омигус так испугался, что от желания немедленно броситься в ноги шума-хану и выпрашивать пощаду его удержала только одна вовремя пришедшая на ум мысль: ведь шансов уйти живым будет еще меньше, чем теперь, когда дикари не подозревают, что их коварство раскрыто. Выбираясь на свет божий из вонючего шатра и проклиная тот день и час, когда бес свел его с двумя сумасшедшими, рыщущими в поисках, конечно, такой же тронутой сестры, маг прикидывал, выгодно ли ему открывать свое знание варвару и кузнецу.
«Ненормальные,— думал Омигус,— у них в голове одна солома. Они ничего лучшего не придумают, как устроить здесь побоище. Тогда, под шумок, я смогу доползти до какой-нибудь лошади и ускакать… Да-да, это единственный шанс. Других нет! Скажу варвару, у него вроде нервы покрепче и извилин побольше. Ах да, кстати… О боги, боги, благодарю вас за то, что когда-то — вашими, разумеется, усилиями — я познакомился с языком этих уродов…»
Восемь лет назад, когда их цирк давал представление в одном из туранских городов, боги познакомили Омигуса не только с языком кочевников, но и с их обычаями. Так вот, после прощального представления Омигус решил нанести последний визит полюбившимся ему питейным заведениям, где вино было и крепче, и дешевле. Прощание с трактирами и погребками затянулось аж на три дня. Труппа задержалась на один день, пытаясь отыскать своего волшебника. Друзья-циркачи облазили все, на их взгляд, привлекательные для потерявшегося артиста места, привычки которого они слишком хорошо знали, но дня оказалось недостаточно. Маг запропастился всерьез и надолго. Рассерженные циркачи махнули на непутевого чародея рукой и уехали без него, решив, что Омигусу известно, куда они направляются,— как-нибудь сам доберется, тем более не впервой.
На третий день маг выбрался из погребка. Не найдя свой цирк, он пересчитал оставшиеся деньги и понял, что медяков хватит только на какую-нибудь клячу, на которой и придется догонять друзей. Но на базаре Омигуса осенило: ведь он может купить ослика, и еще останутся деньги на еду в дороге. Чародей приобрел ослика по подозрительно низкой цене и на радостях опять напился. В затуманенном состоянии рассудка Омигус пустился вдогонку за родной труппой. В степи, через которую пролегал его путь, он сбился с дороги и заблудился. А тут еще осел вознамерился через шаг останавливаться, и никакие заклинания не могли сдвинуть его с места.
Когда же наконец маг увидел на горизонте шатры кочевого племени, он бросил тупое животное и, усталый и голодный, отправился туда пешком. Осел, кстати, пошел за ним следом, но стоило оседлать его, как он вставал как вкопанный. Так чародей и его осел попали к кочевникам. Осла съели, а чародея сделали рабом. Около полугода Омигус носил колодки и занимался черной работой, но однажды ему удалось украсть кинжал. Несколько ночей он подпиливал оковы, днем затирал разрез грязью и наконец перепилил их. Потом он, незаметно пробравшись к загону, украл лошадь и ускакал на свободу. После двух месяцев одинокого и трезвого странствия по городам и деревням он набрел на свой цирк. Тогда-то Омигус и поклялся себе и своим друзьям, что в рот не возьмет демонического зелья… но уже спустя неделю опять напился в хлам, и все вернулось на круги своя.
И вот сейчас — как вечное наказание за грехи — опять кочевники, и на сей раз твердо решившие убить его. А этого ох как не хочется!
Рассказав Конану о планах дикарей и убедившись, что тот действительно собрался драться со всем кочевьем, Омигус направил мысли на то, как ему вернее спастись.
Дикарь, оставшийся в одной, отвратительно топорщившейся, повязке вокруг пояса, надвигался на Луару. Волосатые руки тянутся к ней, и вот-вот унизанные кольцами пальцы ухватят ее…
Девушка откатилась на другую сторону постели — дикарь промахнулся. Она бросилась к выходу, откинула шкуры — но сильный толчок бросил ее обратно. Мелькнули алые пояса, заткнутые за них кинжалы. Луара отлетела назад и попала в объятия обезьяньих рук насильника…
Они остановились около бахран-сарая. В сгустившихся сумерках мир казался серым и холодным. Начальник дозора указал на полог, что-то сказал. Вставший по другую сторону от входа толмач перевел:
— Идите. Вас ждут женщины. Смотри, где твой сестра, там — не там. Идите.
Конан шагнул к входному отверстию, остановился, обернулся и, улыбнувшись, оглядел собравшихся. То, что произошло дальше, было неожиданностью для всех и случилось столь молниеносно, что окружающие отреагировали слишком поздно.
— Начинаем, Хорг! — спокойно сказал Конан. С этими словами он схватил одной рукой начальника дозора, другой — переводчика и легко, словно мешки с опилками, закинул в шатер, сбив их телами занавеску из шкур. После чего меч будто сам прыгнул в руку варвара.
Едва Конан научился ходить, отец подарил ему деревянные меч и ножны. Едва Конан научился говорить и понимать речь, отец сказал ему: «Сперва научись быстрее всех вытаскивать меч, а потом учись сражаться им. Побеждает тот, кто вытащил меч первым, а уж потом тот, кто ударил сильнее…»
Просвистели стрелы — толмач с начальником дозора беззвучно повалились на шкуры. Тигриный прыжок — и вот северянин стоит рядом с выстроившимися полукругом воинами-кочевниками, не успевшими за прошедшие мгновения не только положить новые стрелы на тетиву, но даже понять, что происходит. Длинный, острый, тяжелый двуручный меч врезался в их тела. Взмах, еще взмах, смертоносная сталь мелькала в воздухе слева направо, сверху вниз, и никто не мог спастись от нее.
Хорг хоть и был наготове, хоть и понимал, что вот сейчас Конан начнет то, из чего вряд ли удастся выйти живым, хоть и услышал слова «Начинаем, Хорг», но опомнился и выхватил из-за пояса молот лишь тогда, когда северянин уже вовсю крошил дикарей.
Издав оглушительный рев, чтобы вместе с ним выгнать из легких и из души последний страх, Хорг поднял свое устрашающее оружие и пошел на ближайшего кочевника, который уже успел обнажить кривую саблю и подставить ее навстречу удару молота. Однако кузнец вложил в удар столько силы и злобы, что вогнал саблю сквозь шапку прямиком в голову врага.