Страница 23 из 62
— Да, да,— рассеянно пробормотал в ответ Конан. Глаза киммерийца были устремлены в сторону надвигающегося отряда степных жителей, его внимание полностью переключилось на них. Для встречи двоих конных кочевники выслали два десятка воинов. Подъехав к незваным гостям, кочевники натянули тетиву луков, показывая тем самым, что готовы удержать посторонних на безопасном расстоянии от своих жилищ.
Когда дозор приблизился, Конан одной рукой, без видимого усилия, приподнял Омигуса за поясной ремень и аккуратно опустил на землю, а сам освободил меч из ножен и положил его поперек седла. Не показывать воинственности, но быть настороже и дать понять, что перед кочевниками тоже воин, который готов и может дать отпор.
Варвар знал: обитатели степей с детства обучаются стрельбе из лука и владеют этим оружием превосходно — в чистом поле с ними трудно сражаться. «Но сейчас они слишком близко,— подумал северянин,— и, если что, в два прыжка можно вклиниться в их толпу — пускай тогда стреляют в мешанину людей и лошадей и, пока попадут в меня, своих положат немало».
О чем думали степные дикари, молча рассматривая странных иноземцев, было неизвестно.
Наконец один из них, наверное главный дозорный, что-то выкрикнул на непонятном наречии. Несмотря на свою молодость, Конан успел побывать во многих землях и, от природы обладая цепкой памятью, мог изъясняться на многих языках, однако речь кочевника оказалась совсем незнакомой. Вдруг Хорг обратился к дикарям на языке Заморы:
— Эй, мы к вам по делу. Ведите нас к своим главарям… Кто-нибудь понимает, что я говорю, дьявол вас возьми?!
Похоже, никто не понимал. Дозорные поглядывали на своего предводителя, который, продолжая изучать незнакомцев, о чем-то размышлял. Конан выжидающе смотрел прямо в глаза вожаку, а маг прижался к крупу коня северянина, переводил взгляд с кочевников на своих попутчиков и обратно и, видимо, порывался что-то сказать, но не решался, лишь нервно кусал губы.
И вот наконец выражение глубокой задумчивости покинуло лицо начальника караула, морщины на лбу разгладились — он принял какое-то решение. Что-то громко и кратко приказав своим подчиненным, он сделал приглашающий жест гостям. Конан, Хорг и маг, вновь усаженный на коня впереди киммерийца, двинулись в сторону шатров в сопровождении не спускавших с них глаз кочевников.
Луара плохо помнила, как шла торговля. Когда она увидела указывающий на нее грязный, волосатый, унизанный кольцами палец, будто туман застлал ее глаза и разум. Из этой пелены иногда проступали лица, фигуры, кто-то заставлял ее что-то делать, чему она беспрекословно и бессмысленно подчинялась, чьи-то губы что-то произносили. Она чувствовала, что ее ощупывают, и это не вызывало в ее оцепеневшем теле никакого отклика.
Потом ее взяли за руку (пахнуло бараньим жиром, этот запах только усилил головокружение) и куда-то повели. Она запомнила ощущение вечерней свежести, освобождающей легкие от заполнившего их смрада, людское шевеление вокруг. Затем она вновь погрузилась в такой же чад, но смешанный с благовониями. Из тумана выплыло беззубое, морщинистое лицо старухи и теперь неотступно находилось рядом. Рядом — когда Луару раздевали, рядом — когда укладывали на перины и подушки, рядом — когда чьи-то руки принялись втирать в тело девушки розовое масло. Именно от этого ударившего в ноздри аромата туман рассеялся. И Луара поняла, что лежит на просторном ложе в небольшой комнатке, отгороженной от других помещений стенкой из ковров. У этих свисающих с потолка до самого пола ковров, скрестив руки на груди, стоял и ухмылялся дикарь — невысокий, но очень широкий, шея его, казалось, была раза в два шире головы; его обнаженные руки и поросли волосами, словно у обезьяны, которую та однажды видела на шадизарском базаре. На пальцах рук красовалось столько перстней, что он вряд ли мог сжать ладонь в кулак.
Стоя на коленях возле распростертой на тонком розовом белье девушки, молодая уроженка степей, на которой были лишь шаровары да ожерелье на обнаженной груди, то и дело макала пальцы в плошку с ароматным маслом и втирала его в нежную кожу дочери такой сейчас далекой Заморы. Маленькие груди кочевницы колыхались в такт неторопливым движениям рук, прикосновения которых вызывали бы приятные ощущения, если б Луара не понимала, к чему ее готовят. За приготовлением очередной рабыни своего господина к брачной ночи наблюдала сидящая на корточках по другую сторону ложа сухая сгорбленная старуха. Она все время говорила что-то шамкающим ртом своему хозяину.
«Теперь все,— посетила Луару первая после долгого оцепенения мысль.— Ничего уже не поделаешь. Аграмон рассказывал, что боги играют нами, как куклами. То, что сейчас происходит со мной,— прихоть богов, и не мне, слабой девчонке, тягаться с ними. Верно, они разгневались на меня за то, что до этого я обходилась без них. И вот наказание…»
За стенами шатра сгущались сумерки, мир заполняла ночь… Эта ночь будет невыносимо черна.
Их ввели в тот же шатер, где прежде смотрели и покупали девушек. Все так же горели плошки с жиром, все те же семеро сидели на своих местах, вот только на этот раз в шатер набилось множество воинов в островерхих шапках, в юбках-кольчугах, с луками за спиной и узкими изогнутыми саблями без ножен за поясом. У Конана, едва он переступил порог, отобрали меч и кинжал. Варвар без возражений отдал оружие, поскольку сейчас необходимо было продемонстрировать миролюбие. Хоргу пришлось расстаться со своим боевым молотом, вызвавшим удивление и интерес у дикарей-кочевников. Прежде чем положить это странное оружие к оружию северянина, они долго разглядывали диковинный предмет, взвешивали по очереди на руках, о чем-то перешептывались, то и дело окидывая мускулистые тела незнакомцев полными уважения взорами. У ступившего за порог шатра мага оружия не было, это вызвало вполне объяснимое подозрение у степных людей, и они обыскали Омигуса. Под одеждой ничего режущего или колющего не оказалось, тогда кочевники высыпали на пол содержимое большой сумки циркового чародея. На леопардовые шкуры полетели пузырьки, флаконы и мешочки, перевязанные тесемочками пергаментные свитки, амулеты и ладанки на любой вкус, фальшивая борода, складная тросточка, несколько сушеных ящериц и много еще более мелких и менее значительных вещиц. Насмеявшись вдоволь, жители степей милостиво позволили чудаку-иноземцу собрать потешное барахло и взять сумку с собой.
— Сюда иди, сюда садись,— неожиданно прозвучало на знакомом языке. За секунду до этого напротив семерки родовитых кочевников, но в отдалении от них поверх шкур расстелили толстый ковер, на котором и предложил воссесть гостям от имени хозяев кочевник-толмач, уже немало потрудившийся сегодня.
Старуха и наложница, втиравшая розовое масло, вышли. Волосатый дикарь шагнул к ложу, сняв и откинув в сторону островерхую шапку. Луара невольно метнулась на другой край постели и замерла, поджав колени к подбородку и обхватив их руками. Она дрожала, как в лихорадке. Дикарь стащил через голову юбку-кольчугу, бросил на пол. Усмехаясь, пожирая глазами жертву, принялся развязывать тесемки на меховой куртке.
— Нет, нет, нет,— как заклинание, бормотала девушка.
Не понимая, что там пищит наложница, кочевник ответил ей на своем режущем слух языке:
— Молись, шадизарская шавка. Доберемся и до твоих богов. А пока я отведаю тебя. Сегодня я разрешаю тебе брыкаться, царапаться, кусаться, кричать. Кричи громче!
Он освободился от куртки, принялся стаскивать грубую нижнюю рубаху.
— А завтра я заставлю тебя с радостью выполнять, что прикажу. Завтра попробуешь мои кулаки, а после будешь целовать мне ноги, чтобы я ласково взглянул на тебя. Когда я возьму тебя на ночь — это будет лучший праздник в твоей жизни.