Страница 28 из 42
Глава IX На пристани
Подъезжаем мы к пристани, а к ней и проезду нет: и на тройке купеческих лошадей, выхоленных и хорошо выезженных, далеко не угонишь. Тянется воз за возом длинной вереницей хлебный обоз по торговой дороге: на лошадях в Великой России, на волах в Малороссии. На возах зерновой хлеб уже в двойных кулях, чтобы не высыпался, и мука в двойных мешках из ручного и фабричного холста, чтобы не было раструски. В таком виде хлеб и на суда сложат, не разбирая. Разбирают раньше и видят, что лучшая пшеница доставляется из помещичьих полей, от богатых людей; рожь, напротив, вся куплена у одних крестьян (в особенности у кулаков-ссыпщиков) в августе, когда начинается сборка на базарах. С помещиками и их управляющими идут договоры в барских домах; с крестьянами, как сказано, в грязи и на снегу, подле воза. На базарах — и сборка хлеба, а после них тотчас же формируются партии для отправок на пристани и к портам. Чем ближе к последним, тем слабее базары: всякий везет туда прямо, чтобы не знать посредников, да и купцы предпочитают такие покупки во избежание хлопот с наймами подвод; к тому же они сами теперь видят, что покупают. Это, впрочем, как исключение и для хороших сортов помещичьего хлеба и даже худших сортов крестьянского хлеба. Около пристани все-таки толпятся обозы, вытягиваясь хвостом не на одну версту разом.
Идут сторонкой возчики, запорошенные снегом, и молча постукивают рукавицами, согреваются. Еще молчаливее и еще угрюмее, лениво переваливаясь с боку на бок, плетутся за своими волами чумаки-малороссы, покуривая тютюн (табак) из люлек и изредка покрикивая на своих сильных и сытых, но ленивых волов. Идут они из богатой, благодатной хлебной сторонки всего охотнее по направлению от России к Черному морю, по заветным шляхам (дорогам) на степу. По степи тянутся они множеством параллельных дорог, предпочитая те из них, на которых лучше кормят: в этом году на одном месте, на следующий — верстах в 15–20 в сторону. Идут дней десять, недели две-три. Пошли дожди, залило балки (степные овраги) — чумак остановится и ждет: для хозяина-торговца на дождях портится хлеб, на шее вола под деревянным ярмом (род хомута) живая кожа преет, делаются раны, и вол совершенно отказывается идти.
Нанимал чумаков ловкач и проныра по заказу хлебного торговца. Чумаки уславливались получить часть платы при наборке хлеба, остальную при сдаче. Выговаривали магарыч (сверх ряды условные деньги на водку), ударяли в корчме (кабаке) по рукам; никаких письменных документов, по безграмотности, не писали и не подписывали. Давая слово, они исполняли с такой точностью дело, что можно только дивиться: честность чумаков замечательна.
Грузили чумаки очень мелкие фуры или возы свои хлебом, насыпая его в лубочный ящик воза, получая от хозяина (непременно от него) рядно, то есть либо холст домашнего изделия, или равентуг (полушерстяную материю) московского фабричного изделия, покупаемый хозяевами на Ильинской ярмарке в Полтаве, на Крещенской в Харькове и на других многочисленных украинских ярмарках. Подстилка эта зашивается, и на мелкий чумацкий воз (прилаженный таким образом для тяжелой соли) докладываются еще мешки с более легким хлебным товаром. Весь воз у чумаков непременно увязан в кожу (у русских в циновку или войлок). Все это необходимо, потому что хлебный мешок обыкновенно в тех местах берется напрокат.
Не посчастливит чумаку в дороге — начнется на волов падеж, — он хозяйской клади не бросит и на свой счет наймет амбар, ссыплет хлеб и даст знать хозяину.
Великороссы тянут дорогу в свою сторону к северу. Из благодатных стран черноземных губерний везут возчики хлеб в своих больших телегах на тройках рослых, красивых и сильных возовых лошадей. В других местах ездит хлеб на тех же лошадках, которых впрягали в соху, и на санях и на телегах, какие попадутся. Покрыт воз рогожей — значит, воз русских возчиков.
Для великорусских хлебных извозчиков, на испытание их полушубков и валяных сапог на ногах, во время возки трескучие морозы, снежные зимы. Под ногами их ухабы — глубокие ямы, остроумно называемые нырками. Ухнет воз, заскрипят сани, зашевелятся проводники: тощей лошадке, пожалуй, и не вытащить, надо ей подсобить, подхватить плечом. Криком тут и ходьбой вперевалку ничего не сделаешь. Подсобить немудрено: сила есть, да и новой прибыло. В последней деревне кормили лошадей (овсом непременно), поели и сами, да еще и как поели!
Первым делом вымыли руки, распоясались, сняли полушубки) помолились на тябло иконам, залезли за стол. Один взял нож, нарезал хлеб такими толстыми сукроями, что проезжий француз или немец не надивились бы, записали бы в памятные книжки и рассказали в газетах.
Прибыли щи пустые, чашка исчезла, постукали в краешек, — подлей еще! Опять съели, опять постукали. После четвертой чашки щи отошли. Хозяйка второе горячее — лапшу подала. И лапши четыре чашки съели.
— Вареного гороху, ребята, не хотите ли?
— Ну да как не хотеть!
И горох ели. Нет-нет да и запьют квасом. Квасу выпили столько жбанов, что хозяйка про себя ворчать начала. Вслух ворчать она не посмеет: если станет скупиться, станет хуже кормить, извозчики недолго думают: оглобли возов начнут поворачивать от этого двора в другую сторону и в другие ворота, за которыми лучше их уважать станут. Не на одном таком дворе мы останавливались, куда не въезжали извозчики, но удивлялись, как через улицу напротив соседний двор извозчичьи возы облепили словно мухи. Оправдывался обойденный хозяин:
— Мы, видите, были барскими людьми, теперь вольноотпущенные. Не выучились мы обхождению с мужиками, не умеем как потрафить им, — вот и не становятся к нам.
На облюбованном дворе садятся за стол десятками.
Каша на стол пришла. Поели ее сначала так, с солью; в другую чашку масла подлили и в третью припустили масла.
— Не надо ли, ребята, молока?
— Да какое оно?
— Белое.
— А коли белое молоко, так давай твоего молока белого.
Молоко с кашей ели, и так одно молоко ели. Настоящие едоки ни одного кушанья не потребили без хлеба, ели даже кашу с хлебом.
Подала хозяйка пирог, оказался опять с кашей, и пирог съели. Это уж сверх сыта, на заедку, вместо пирожного. Кое-кто уже и лошадей проведать сходил, кое-кого и зевота взяла.
Вылезли наши богатыри-едоки из-за стола с запасом: можно теперь за лошадкой все 20–25 верст дальше пройти пешком и своим могучим плечом подсобить лошадке на проклятых ухабах. Сам же, впрочем, хлеб и ухабы эти выбил. Пойдет нырять по этим ухабам и новый обоз вслед за другими: обоз большой, длиною в целую версту. Чем ближе время к последнему зимнему пути и к весне, тем обозы эти и длиннее и торопливее. Тогда по дороге на тройке к пристани, пожалуй, и совсем не проедешь, если не возьмешь стороной.
Подле пчел всегда в меду; где рубят, там щепы; не станем удивляться, если навстречу нам по дороге к пристани замашут крыльями ветряные мельницы, если, свертывая с ухабистой дороги, мы будем попадать на гати или плотины водяных мельниц. Стоят они перед глазами безобразно высокими стенами запорошенными по щелям мукой, как свежим снегом: это крупчатки. Развела их (и всегда во множестве) местная потребность в перемоле хлеба для ближайших потребителей, желающих подешевле покупать муку на местах склада и заготовок хлебного зерна. Плодит их торговая предприимчивость, желающая играть на обе руки: на продажу ближнюю и дальнюю. На крупчатах и мельницах этих происходит передел (говоря торговым языком) привозного хлеба для местной муки. Продовольствуется ею и пришлое на пристани население на время летних работ в навигацию; продовольствуются этими же запасами рабочие люди, уходящие на судах в сплаве. Пристани — одни из таких мест, которые вообще кормят много бедного и полуголодного народа.
Вот и самая пристань — живое место для хлебных складов, любопытное место для наблюдения за хлебной торговлей. Зимой на хлебных пристанях совсем глухо, в конце зимы поживее, ранней весной — самый развал. Хлеб до сплава складывается в бунтах, на берегу под открытым небом. Обыкновенно на снегу или, по расчистке его, на земле кладется постильник — длинные в два ряда жерди: одни вдоль, другие поперек. Хлебное кулье и мешки накладываются пирамидой, накрываются и обшиваются рогожками и кажут издали стогом сена. Это на богатых и лучших пристанях. На маленьких делается это грубее: бунты прикрывают соломой, дожди их мочат сколько хотят, мука превращается в камень, крупа делается затхлою, рожь солодеет, пшеница и льняное семя преют. Весной на пристанях базары шумят уже каждый день, и притом с утра до вечера. Другие на это время приезжают сюда просто без дела, за одним только, чтобы повеселиться, увлекшись суетней и хлопотливой жизнью. Да и у кулаков расчеты с хозяевами, барыши маленькие. У хозяев барыши большие. Знают про это другие торговцы, торговцы крепкими напитками: открывают временные кабаки, временные трактиры, приглашают цыган петь песни, нанимают актеров играть на театре. На пристанях — настоящая ярмарка, которая только называется иначе — караваном, временем хлебного каравана. Идет нагрузка судов хлебом и отправка его по воде, по большим рекам, благодаря тому обстоятельству, что доставка водой дешевле всех других способов доставок, и реки в России разлились очень счастливо и в самом удачном множестве. Чего стоит одна Волга, которую и прозвали за то кормилицей, матушкой!