Влюбленные из Хоарезма

С этими словами старый мадрант умер. Рамир и сам понимал, что чудесный механизм не может простаивать годы без дела. Но вот беда — он очень боялся высоты. И поэтому на коне поднимался раз в год его сын, отважный принц. Он взлетал с высокой крыши дворца, делал круг над городом и опускался на крышу снова.

Годы шли, принц и принцесса подрастали, а мадрант старел.

Жизнь и весна перестали радовать его. И решил он, что женитьба на юной принцессе вернет ему силы и вкус к жизни. И он объявил ей о том, что решил взять ее в жены, велел радоваться и плясать. А бедняжка не знала, куда деваться от горя. Тогда пришел к мадранту сын и сказал: «Отец, ты обезумел! Ты неволишь свою приемную дочь идти за тебя замуж, а она вдвое тебя моложе! И неужели ты не видишь, что мы давно и страстно любим друг друга. Пожени нас, твоя воспитанница народит тебе внуков, и радость снова вернется в твое сердце, ибо детский смех есть соль земли». Но мадрант не захотел слушать разумные речи сына. Он запер девушку в высокой башне, а принца велел изгнать из города. И тогда юноша, которому, конечно же, были ведомы все тайные ходы родного дома, пробрался ночью в сокровищницу и украл волшебного коня. Это было смелое, но рискованное решение, потому что никто не знал, в каком состоянии теперь древний механизм, и поднимет ли он двоих, а если поднимет, то далеко ли унесет. Но юноша сумел подняться на коне не с крыши дворца, а от земли, и помчался по облакам к башне, где томилась его возлюбленная.

И он выкрал ее и увез в далекий край, где их не мог уже найти жестокий мадрант. Они улетели и были счастливы. А мадрант из-за упрямства и глупости своей потерял в один час все: и воспитанницу, и сына, и сокровище. И на внуков ему тоже не пришлось порадоваться. Рассказывают, что он вскоре после этого умер в своем дворце один-одинешенек.

— Прекрасная сказка,— заметил Хамир, стоявший у веранды и слышавший все почти с первых слов.— Очень подходящая.

— К чему подходящая?— жалобно заскулил Бахрам.— Неужели ко мне? Но разве я враг своей дочери? Какой отец согласится отдать родное дитя за оборванца без гроша за душой? И Амаль — такой славный юноша!

— Ты, несомненно, враг своей дочери,— кивнул Магриб. — Все мы враги своим детям. Но сейчас ты еще и пытаешься быть врагом самому себе. Мадрант лишился всех своих сокровищ, лишишься и ты.

— И умрешь здесь один-одинешенек,— подхватил, смеясь, Хамир.— У меня у самого трое внуков, и я знаю, какое это счастье — кратковременная тишина в доме. Но как тревожно замирает сердце, когда чувствуешь, что тишина эта длится что-то слишком долго!

— Ах, друзья мои!— вздохнул астролог.— Как вы не понимаете: я вовсе не против внуков, я против этого полукровки! Кто может поручиться, что отец его не мошенник и не проходимец? Один только Эрлик знает, отчего он бежал из своего Кхитая!

— Ты ведь говоришь о мастере Тае, верно?— уточнил Магриб, и с удовольствием увидел, как насторожился Хамир.

— Мастер Тай?— перспросил он.— Тай Цзы? Так этот мальчик — сын мастера Тай Цзы? Того самого, что учился у туранцев, но изображал не затейливые узоры и сложные орнаменты с вплетенными письменами, а бабочек, птиц, барсов и леопардов, цветы и травы? Ведь это про его ковры говорили, что когда на них выткано отражение луны в озерной глади, его хочется зачерпнуть ладонью?

— Он самый,— подтвердил Магриб.

— Друг мой Бахрам, да ты лишился рассудка!— воскликнул Хамир.— Упустить такого зятя! Он же сам прославленный мастер! Он прокормит и себя, и твою Фейру, и тебя, если придется!

— Не нужен мне такой зять,— упрямо проворчал Бахрам.— И Фейре такой муж не нужен.

— Бахрам,— произнес Магриб почти сурово.— Вспомни рассказанную мною сказку. Ты потеряешь все — и дочь, и сына, и летающего коня!

Старый астролог посмотрел на Небесного Визиря почти испуганно, но вскоре справился со своим страхом.

— И все же я не вижу смысла в твоей сказке, сиятельный Магриб, — сказал он и вздрогнул, когда звездочет ответил:

— Еще увидишь, мудрейший Бахрам. Но будет уже поздно: принцесса и принц улетят на коне.

Магриб поднялся, вслед за ним поднялся и Хамир. Бахрам остался сидеть на веранде — с погасшим кальяном и обуреваемый самыми страшными подозрениями.

— Колдун, настоящий колдун,— прошептал он еле слышно, имея в виду Магриба. Затем вздохнул и снова поплелся к казарме.

На этот раз все получилось так, как он хотел. Грозного ун-баши не было поблизости, а в тени винограда ной решетки сидел Юлдуз и шелковой масляной тряпкой полировал свой меч. Бахрам подсел к нему.

— Ну, на что она тебе, — зашептал астролог, склоняясь к самому уху юноши. — Неужели мало девушек вокруг. Ведь ты увезешь ее, увезешь далеко, и я больше никогда не увижу мою девочку… — Казалось, Бахрам вот-вот расплачется.

— Ни я не откажусь от Фейры, ни она от меня,— жестко сказал Юлдуз.— А тебе, лживый старик, лучше держаться от меня подальше. Я хорошо знаю, что свело в могилу моего отца.

Бахрам всплеснул короткими ручками.

— Столько шуму из-за какого-то ковра! Да можешь забирать его, если он тебе так дорог.— Тут он снова пригнулся к Юлдузу.— Только Фейру оставь мне — и забирай его. Знаешь, сколько мне за него предлагал Магриб? Тебе на всю жизнь хватит.

Юлдуз поднялся.

— Я сказал, а ты слышал,— равнодушно сообщил он.— Окончится Гадание, и я увезу Фейру в Аграпур. А ты можешь делать все, что хочешь. Можешь по частям съесть последний ковер моего отца.

Он вбросил катану в ножны за спиной, подхватил со скамьи кожаную безрукавку, несколько защищающую при тренировочных боях, и ушел за конюшню. Там находилась небольшая арена, посыпанная белым песком.

На ней отряд Конана тренировал руку и глаз, отрабатывая точность ударов друг на друге. На арене уже поджидали Юлдуза Харра и Закир, одетые в такие же безрукавки.

— Ты еще попляшешь у меня, молокосос!— проскрипел ему вслед Бахрам, багровый от злости.— Я найду на вас на всех управу!

И он, прихрамывая на затекшую ногу, направился к дому.

Вслед ему посмотрел Конан, не замеченный ни Юлдузом, ни Бахрамом.

— Клянусь Кромом,— пробормотал киммериец,— старик что-то затевает. И я готов дать палец на отсечение, что-то весьма недоброе.

Беспокойно прошло утро, беспокойно прошел день, беспокойно начинался вечер. Конан отпустил большую часть отряда в город до утра, и на дворе было тихо, но тишина эта напоминала затишье перед бурей, когда воздух так плотен, что его, кажется, можно резать ножом, а кожу на руках покалывают тысячи мельчайших иголочек.

После стычки в «Трех негодяях» Конан не требовал от солдат непременного возвращения в усадьбу на ночь, чем вызвал бесконечную признательность Руты, которая предпочитала для веселья темное время суток, да и боялась оставаться в трактире без мужской поддержки.

Быстро темнело. Сверчки снова надрывались в траве. Конан сидел на своем обычном месте на крыше и вслушивался в ночную тишину. Вечер был так тих и звонок, что Конан слышал даже плеск играющей рыбы в воде.

В крохотном оконце башни снова горел огонь, перемигиваясь с негасимой лампадой внизу. Конан мечтательно глянул вверх, где в вышине башни трудился Магриб ибн Рудаз. Зеленый огонек мигнул, и киммериец опустил взгляд, почти ожидая, что желтый мигнет ему в ответ. Но вместо этого он погас совсем.

Конан нахмурился и привстал на крыше, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в неверном свете убывающей луны. Желтый огонек лампадки снова вспыхнул и снова погас. Это могло означать только одно: его закрывала чья-то тень. Как и накануне, Конан бесшумно соскользнул с крыши и широкими, стелющимися прыжками пересек открытое пространство между деревьями. Припав к стене внутреннего двора, Конан услышал голоса.

В следующий миг воры уже выходили из дверей, и киммериец не успел подготовиться, как следует.

Прыгнув на того, который оказался ближе, ун-баши одним движением повалил его и сел сверху на грудь.

После чего резким рывком вывернул ему голову, сломав шею. Второй вор тем временем, не дожидаясь, пока его постигнет участь товарища, бросился бежать. Конан обернулся — и увидел у беглеца зажатый в руке пергамент.