Обитель спящих

— А кем ты был в своем мире, Конан из Киммерии? — продолжал вопрошать тихий вкрадчивый голос Исинаки Та. Лампа на столе мигала, словно заговорщица, и Конан мигал ей в ответ.

— Воином, — слышал он свой голос, только почему-то очень издалека. — Воином. Мое ремесло было убивать!

— Ты ошибаешься, Конан, — тихо поправлял лекарь. — Ты был не воином. Ты был охотником. Самым искусным охотником своей деревни. Ты знал следы всех зверей, ты мог идти по следу, не уставая, много дней…

— Я мог идти по следу врага, не уставая, много дней, — соглашался киммериец.

— Ты шел по следу зверя, ты находил его и убивал, и приносил в деревню много мяса, и все были довольны и говорили: «Конан — лучший охотник во всей Нихон-но!» — продолжал Исинаки Та. — И ты был доволен вместе со всеми. Повтори.

— И я был доволен вместе со всеми.

— Так кем ты был в своем мире?

— Охотником. Лучшим охотником во всей Киммерии.

— Хорошо! — Исинаки Та украдкой отер пот, заливавший ему глаза. — А как звали твоего бога, Конан из Киммерии?

— Моего бога зовут Кром, Владыка Могильных Курганов.

— Нет, ты ошибаешься. Твоего бога зовут Император Мотоясу, он живет в большом дворце на холме в Хакана-ри… Повторяй за мной: «Мой бог живет в большом дворце на холме в Хаканари…»

Конан вдруг вскочил, широко открыв глаза.

— Нет! — рявкнул он, выхватывая из ножен меч. — Мой бог — Кром, и во славу его я могу воздвигнуть большой курган на месте вашей деревни! Пусть еще только кто-нибудь скажет…

— Успокойся, что с тобой? — изумился Исинаки, не поведя и бровью на эту внезапную вспышку. — Ты, наверное, задремал, пока мы здесь беседовали, и тебе что-то приснилось, да? Мы говорили о том, что чтим нашего императора как бога, ибо он и есть для нас бог: старший в роду принца Иссэ. Вернее, старшего в роду сейчас нет в Нихон-но, он ушел странствовать еще до Катастрофы… Кто знает, жив ли теперь прежний государь, отец Мотоясу, и вернется ли он когда-нибудь во дворец Четырех Сезонов. — Исинаки сокрушенно покачал головой, Инака и Токудо повторили его жест, цокая языками.

Конан провел рукой по лбу, отгоняя наваждение. Видно, он и впрямь заснул под все эти разговоры. Медленно вложив меч в ножны, он опустился на прежнее место.

А Исинаки говорил и говорил, рассказывал про ушедшего императора и про то, как много было драконов до Катастрофы, а потом они все куда-то разом делись, и Старая Матерь, что жила, не вылезая, в пещере под островом, выползла на берег и умерла от тоски по своим детям… Наконец гаснущий синий огонек лампы мигнул в последний раз и затух, и деревенский лекарь спохватился, что уже очень поздно.

Он начал прощаться, желая хозяевам и гостю тысячи лет радости и в сотый раз восхищаясь тем, что в деревне появился новый житель. Конан, утомленный всеми этими разговорами до боли в затылке, кое-как попрощался и повалился на постель уже спящим.

Тогда Исинаки Та на цыпочках прошел в его комнату, встал над ним и отчетливо проговорил:

— Ты очень хочешь повидать нашу столицу, Конан. Ты никогда не видел живого бога и теперь очень хочешь на него посмотреть. Ты очень хочешь на него посмотреть… И отправишься в путь завтра же…

А киммерийцу в этот миг снился живой бог, которого он не только видел, но и называл «брат». Юлдуз сидел на земляной скамье под любимой сосной и голубыми камешками выкладывал на мягком мху маленькую фигурку дракона, ловящего себя за хвост.

Проснулся Конан поздно, с головой гудящей, словно пчелиный улей. Но Инака, посмеиваясь, дал ему выпить еще золотистого вина, говоря, что с непривычки у всех после оккарэ бывает и головная боль с утра, и тошнота. Особенно если выпито так много, как они выпили накануне.

— Глядя на тебя, я только диву давался, как может человек столько пить и не пьянеть, — смеялся Инака. — Но это правда, пьян после оккарэ бываешь не сразу, а наутро.

Конан опустошил два кувшина божественного напитка, и ему в самом деле полегчало. Он почти не помнил вчерашнего вечера: помнил только бесконечные разговоры и что его все время неудержимо клонило в сон. О чем он и сказал маленькому охотнику.

Кхариец снова рассмеялся.

— Больше я тебя так не буду мучить. А еще лучше — заведи себе свой дом и приглашай того и тогда, когда сам захочешь. Но Исинаки Та — самый уважаемый человек в нашей деревне, его игру на флейте приходит послушать сам градоправитель Яшидо. Тебе необходимо было с ним познакомиться, как необходимо каждому из нас хоть раз в жизни повидать императора.

В голове у Конана смутно всплыло что-то вроде «…ты никогда не видел живого бога…». Как это не видел, возразил сам себе киммериец, но упоминание об императоре его инстинкт варвара подсказывал ему, что удирать отсюда придется далеко не тем способом, каким он входил.

Оглядывая императорский дворец, Конан все больше убеждался, что нынешняя древняя и загадочная страна Кхитай — лишь отголосок, неумелая копия того, что было до Первого Потопа. Кхарийские дома с многоярусными крышами, с множеством галерей, садов и крохотных водопадов были похожи на кхитайские — но лишь на первый взгляд. В Кхитае все было творением мастера, искусного зодчего, умелого садовника. Здесь же каждая башенка жила, каждый водопад пел, а легкие, громоздящиеся одна на другую, как ласточкины гнезда, постройки, казалось, не стояли на земле, а висели в воздухе. В колонны ворот при входе во дворец были врезаны живые веточки кораллов, ракушки, камешки.

Так и чудилось, что сейчас из них в огромном рапане, запряженном морскими коньками, выедет владыка морей, Одерог, которому тайно поклоняются барахские пираты. Сразу за массивными двустворчатыми дверьми, вырезанными из панцирей гигантских черепах, при входе на новую галерею вставали новые ворота — из стекла. Тысячи хрустальных колокольцев вызванивали при каждом шаге проходящих мимо тонкую и забавную мелодию.

Это не могли выстроить человеческие руки, это могло возникнуть лишь по мановению волшебного жезла. Но кто-кто, а уж Конан хорошо знал, что волшебный жезл годится не только на то, чтобы возводить дворцы.

Поэтому он не столько любовался искусной работой кхарийских мастеров, сколько продумывал пути отступления. Было понятно, что через главные двери дворца выйти невозможно — и мышь не сумела бы неслышно проскочить мимо звенящих ворот, не то что гигант-киммериец. Но, поднимаясь на верхнюю галерею, Конан среди пчелиных сот внутренних двориков заметил один, выходящий прямо к стене вокруг дворца и огороженный с двух сторон еще такими же стенами.

В этот дворик, с мощеной дорожкой к утонувшим в зелени и цветущих лианах павильонам, выходила маленькая дверца, пробитая в грубом сером фундаменте. Дворец стоял на холме и, чтобы выровнять его этажи, некоторые углы приходилось поднимать кладкой прочного серого камня.

В дворике дежурило только четверо стражей, и те казались скорее ленивыми ловцами бабочек, чем бдительными охранниками неведомого сокровища, что скрывали в себе утонувшие в зелени павильоны. Конан решил, что потайная дверца вполне послужит для его целей, и постарался запомнить, в каком крыле дворца она находится и как до нее быстрее всего добраться.

Миновав бесконечное множество галерей, залов и переходов, они вышли наконец в огромный низкий зал, стены которого были затянуты шелком с изображением драконов. Здесь были драконы всех четырех стихий, красные, голубые, бурые и желтые. Самых разных размеров, в самых различных позах извивались они вдоль стен, напомнив Конану синюю стену в гавани далекого Пайтала.

Из обстановки в зале было только высокое сиденье у дальней стены и длинные ряды цветных циновок вдоль стен — Конан уже знал, что здесь, в Нихон-но, циновка служит всем — от коврика до стола, и потому не очень удивился, увидев их в качестве скамеек в Зале Приемов. А что его привели именно в Зал Приемов, он не сомневался ни мгновения.

Часть стены отъехала в сторону, и навстречу гостям вышел кхариец в ярко-красных одеждах, высокой черной шапке и мягких, с загнутыми носками сапогах. «Господин распорядитель двора, Корэтика-сэй», — прошептал Конану Инака.