Страница 21 из 49
И насмешник удалился. Конан в бессильной ярости пнул золотой аквилонский доспех, зазвеневший, как гонг в кхитайском храме, и обернулся к Раине.
— Так я здесь все-таки из-за тебя? Из-за тебя он потопил галеру с моими друзьями, полную отличного товара и людей? Четыре десятка человек — на дно! Да ты не стоишь и медной серьги из уха Сагратиуса! Будьте вы оба прокляты — и ты, и твой рогатый хозяин!
Раина, сжавшись в комочек, смотрела на него полными слез глазами.
— Я ни о чем его не просила! — выкрикнула она. — Ни о чем, клянусь солнцеликим Митрой и благой Иштар! Я говорила ему тысячи раз, что это плохо — топить проходящие корабли, что им до него нет никакого дела, но разве он меня послушает? Что я для него — игрушка, забава! Он придумал новую игру — и принес тебя. Но я ни о чем его не просила!
— Откуда же он тогда знает мое имя? — уже тоном ниже, но все еще подозрительно спросил киммериец.
— Ты сам его только что назвал! А у него прекрасный слух, он слышит, как ветер шевелится в своей берлоге…
— Ладно, — сказал Конан. — Не можешь же ты врать постоянно…
На этот раз девчонка, похоже, говорила правду. Так, значит, эта пятнистая чешуйчатая мокрица приволокла его сюда себе на потеху! Посмотрим еще, кто будет смеяться! Как бы ящерице плакать не пришлось…
Убедившись, что дракона не берет ни добрая сталь, ни увесистый булыжник, Конан понял, что сражаться с ящером придется хитростью. Чего он ждет от киммерийца? Бунта или немедленного овладения Раиной. Ну, так ему не будет ни того, ни другого. Хотя насчет Раины… Время покажет. Сейчас же надо было выбраться из этих пещер наружу.
— Так где здесь выход? — повторил он.
— Из этого зала — вон там, — махнула рукой Раина. — А наверх — не знаю. Здесь целый лабиринт. Он принес меня сюда спящую и с тех пор выпустил наверх только один раз — несколько дней назад. Но я была с завязанными глазами. Поняла только, что это очень далеко. Сам он знает тут каждый коридор.
— Уж разумеется, — проворчал Конан. — Вставай. Пошли.
— Куда?
— Искать выход. Как-то же надо выбираться отсюда. Чем скорее мы начнем, тем скорее выйдем.
— Но… зачем нам наверх? — не поняла Раина. — Что мы там будем делать?
Конан посмотрел на нее как на помешанную.
— Займемся друг другом, — как мог язвительнее заявил он. Но девушка не услышала насмешки. Личико ее просветлело, она захлопала в ладоши.
— В самом деле? Тогда надо взять остатки еды и где-то у меня тут был кувшин с водой…
Она засуетилась, собираясь. Конан смотрел на нее во все глаза.
— Женщина, — вымолвил он, наконец. — Ты что, лишилась рассудка? Ты не хочешь уйти отсюда, уйти навсегда?
— Хочу, — ответила Раина несколько растерянно. — Только куда? Это же остров. Здесь вокруг — открытое море. Куда нам бежать? И как? Я не умею плавать.
— Здесь вокруг не открытое море, а острова, — терпеливо возразил Конан. — Из каких ты краев, детка? Ты не знаешь, что из обломков всегда можно собрать плот?
— Я из Аквилонии, — отрезала Раина, обидевшись. — И никогда не плавала на плотах. И уж тем более понятия не имею, что здесь за люди и что за земли. — Она помолчала, глядя, как он роется в грудах, пытаясь подобрать себе оружие, и добавила: — Но если ты хочешь бежать, нужно сначала хотя бы усыпить дракона. Хотя я не уверена, что он не слушает нас сейчас и не посмеивается про себя.
— Чтоб ему подавиться собственным хвостом! — проворчал киммериец. В кучах были одни никчемные золотые доспехи или парадное оружие с никудышной сталью и полным отсутствием баланса. Конан решил оставить себе анкас — из всего, что он пока нашел здесь, эта вещь казалась ему наиболее полезной. — И как ты собираешься его усыплять?
— Колыбельной, — решительно ответила Раина и взялась за арфу.
Она провела рукой по струнам — те отозвались тихим мелодичным эхом — и негромко запела:
У ночной тишины
Есть мягкие-мягкие лапы.
С моря приходит она —
И дождь забывает плакать.
У ночной тишины
Есть голос нежно-медовый.
Тихо поет она —
И густеет сумрак лиловый.
Краем глаза Конан видел, что из мрака коридора выползла бирюзовая тень и теперь тихонько подбирается поближе. Оказывается, дракон был неравнодушен к музыке!
А Раина, словно не замечая его, пела, и голос ее звучал необычайно нежно:
У ночной тишины
Есть сетка из тонких волокон.
Ей она ловит сны
И выпускает в окна.
У ночной тишины
Есть красный петух рассвета.
Из перьев его поутру
Зарю раздувает ветер…
Она вдруг замолчала и подняла голову.
— Ну что же ты, — прошептал дракон. — Ты никогда не пела мне этой песни. Пой еще.
— Я ее только что выдумала и еще не знаю, что дальше, — ответила Раина. — Но я пела ее не тебе.
— А мне все равно, — ответил дракон, хотя было видно, что он и огорчен, и обижен. — Пой еще. Пожалуйста.
Раина скорчила гримаску, но запела — на этот раз какую-то немедийскую балладу. А Конан смотрел на нее и думал, что не ошибся: хозяйкой в этих подземельях была действительно она. Бирюзовый зверь всецело подчинялся ее капризам, ублажал ее, как мог — ведь не зря же в этой сокровищнице ни одной стоящей вещи, а сплошные побрякушки? На какой-то миг ему даже стало жаль дракона, но тут он снова вспомнил, как выл Сагратиус — и стиснул зубы. Ладно, он не тронет эту тварь, тем более что и тронуть-то как следует он ее не может. Но и сидеть здесь на забаву его девчонке тоже не будет. Захочет сама — пойдет с ним. Не захочет — невелика потеря.
Раина неслышными шагами подкралась к нему и молча указала на дракона. Тот спал, смежив веки и раздувая ноздри. В них, словно угольки под золой, дремало пламя, отчего казалось, что нос дракона светится изнутри.
Конан кивнул и девушка ткнула пальчиком в сторону светящегося шара. Киммериец сунул его в корзину с остатками снеди и двумя бутылями воды. Пятясь, почти на цыпочках, они вышли из сокровищницы.
— А что теперь? — спросила Раина по-прежнему шепотом.
Киммериец втянул воздух. Чутье варвара говорило ему, что идти надо вдоль струи сквозняка, и, чтобы лучше ее чувствовать, он послюнил палец и намазал нос. Раина, глядя на его приготовления, прыснула, зажав рот ладошкой.
— Пошли, — сказал Конан, глядя на нее совсем не так восторженно, как она на него.
И они пошли. Первые несколько залов Раина шла молча, но скоро не выдержала и принялась жаловаться. Она никогда не ходила в пещерах так далеко сама и уж тем более никогда не пыталась выбраться наверх. Ей было страшно, и она скулила, как брошенный матерью борзой щенок, когда он пытается идти на расползающихся длинных ногах и дрожит и подвывает на каждом неуверенном шагу.
Чтобы хоть как-то пресечь эти жалобы, потому что окрики заставляли ее замолчать лишь на очень короткое время, Конан спросил ее, откуда именно из Аквилонии она родом. Девушка оживилась и принялась рассказывать:
— Я родилась в маленьком городке близ офирской границы. Ничего примечательного в нашем захолустье не было: овцы, свиньи да виноград. Одной моей подружке повезло: она приглянулась проезжавшей у нас знатной даме, и та взяла ее в услужение и увезла в сам Истарил, к королевскому двору. Потом Мирата приезжала однажды к родным и рассказывала, как хороша столица, какие там дома в два и даже три этажа, какие дворцы и сады. По ее словам, выходило, что Истарил — просто обитель Митры на земле…
— Погоди-ка, — оборвал ее Конан. — Какой еще Истарил? Тот, что двести лет назад сравняли с землей пикты?
— Да нет, Истарил, столица!
— Ты что-то путаешь, девочка. Столица Аквилонии — Тарантия.
Раина возмущенно тряхнула волосами:
— Какая Тарантия! Я даже имени такого не знаю. В конце концов, кто там родился и вырос, ты или я? Не спорь, а лучше слушай. Ты же хотел знать, как я попала на этот остров? Ну вот. Однажды, когда урожай был особенно хорош, отец вздумал съездить с молодым вином на базар в Ианту, столицу Офира. Ее-то ты знаешь? — Конан утвердительно кивнул, и девушка продолжала: — Ну вот. И я напросилась с ним. Мне тогда было пятнадцать лет, и я слыла самой большой непоседой в округе.