Час Предназначения

– Верно, – кивнула Стек. – Выбор в качестве Предназначения одного из вариантов означает смерть для двух других. Да-да, именно смерть. Рядом в лаборатории стоят машины, которые готовы переработать отвергнутые тела в питательную смесь – чтобы кормить ею остальных. И если бы я не вмешалась, один из вас двоих, Фуллин, сейчас был бы уже мертв. Вы оба здоровы, вы оба можете прожить долгую жизнь, но машины бесстрастно остановили бы одно из ваших сердец. В этом заключается грязная тайна Гнездовья. И теперь вы понимаете, насколько боги Тобер-Коува действительно вас любят.

Каппи отпустила мою руку и, неторопливо выбравшись из гроба, подняла с пола длинный осколок стекла, держа его словно нож.

– Я скорее поверю богам, чем тебе.

– Поосторожнее с этим. – Стек показала на осколок. – Не стоит нападать на меня, пока я в этой броне, иначе ты снова обожжешь руки. Однако нового тела на замену уже не найдется.

– У меня никогда не было тел на замену. – Каппи упрямо тряхнула головой. – Я всегда была одной и той же личностью.

– Как Фуллин? – спросила Стек, показывая на меня смычком. – Или другая Фуллин? Каппи, когда-то я думала так же, как и ты. Я думала, что боги могут творить чудеса. И каждое лето в день солнцеворота Господин Ворон взмахом крыла с помощью магии меняет мое тело: мальчик превращается в девочку, девочка – в мальчика. Но затем меня изгнали. Я ушла на Юг, где таких уродов, как я, бьют, насилуют или морят голодом. Мне просто повезло, что я встретила группу ученых, которые готовы были кормить меня и делиться своими знаниями в обмен на изучение моей анатомии. В конце концов слух обо мне дошел до Мудреца-Лучезарного, и какое-то время спустя Рашид явился сам, чтобы познакомиться с удивительным гермафродитом. Я достаточно много узнала для того, чтобы больше не верить в магию. Или в богов.

– И что в этом хорошего?

– Ничего, – согласилась Стек. – Кому бы не хотелось верить в великодушные божества, которые заинтересовались нашим миром? Но единственными, кто не покладая рук трудился в Гнездовье, были люди со звезд, относившиеся к людям из Тобер-Коува как к подопытным крысам. Сейчас там даже людей нет – все делают машины. Но мы, подопытные крысы, все так же бегаем по лабиринту.

– Откуда ты знаешь? – не выдержал я. – Ты разговаривала с богами? Ты была раньше в Гнездовье?

Честно говоря, меня мало интересовал ее ответ. Но мне хотелось, чтобы она продолжала оправдываться, объясняться – и не следила бы за моими движениями.

– Нет, я не разговаривала с богами, – призналась Стек. – И я не была в Гнездовье после моего собственного Часа Предназначения. Но я думала об этом, Фуллин, – каждый день последние двадцать лет. Мне потребовалось многому научиться, чтобы понять суть происходящего, и тогда все стало ясно еще до того, как я оказалась здесь. И я увидела достаточно, чтобы мои предположения подтвердились.

Моя рука коснулась рукоятки пистолета.

– Хочешь знать, что происходит на самом деле? – продолжала Стек. – Все начинается с Дара крови и кости, который берут у каждого младенца. Когда эти образцы ткани попадают в Гнездовье, некие умные машины извлекают из них ДНК – семя, которое затем постепенно вырастает в человеческое существо. Машины слегка изменяют это семя – заменяют Х-хромосому на Y, превращая семя девочки в семя мальчика, или наоборот. А поскольку хромосому для замены они берут от кого-то другого, а не производят из твоих собственных хромосом… впрочем, неважно. Я потратила двадцать лет на то, чтобы понять, что происходит в Тобер-Коуве, и вы единственные, кому я могу об этом рассказать, так что не буду отвлекаться. Машины сделали семя для мальчика Фуллина, взяв семя девочки Фуллин и добавив маленький кусочек от другого мальчика. Вот почему твоя мужская сущность не совсем похожа на женскую.

– Моя сестра Олимбарг выглядит одинаково – что мальчик, что девочка, – заметила Каппи.

– Всякое бывает. Но люди, создавшие Гнездовье, умели манипулировать генами куда лучше Древних. Здешние машины могут обработать образцы ткани, взятые у младенца в его первый солнцеворот, и к следующему лету создать ребенка противоположного пола, который выглядит полуторагодовалым. Не спрашивайте меня, каким образом они ускоряют рост – лаборатория рядом за дверью, но я не понимаю, как устроено и работает это оборудование.

Я обхватил рукоятку пистолета пальцами и медленно начал вытаскивать его из-за пояса. Пистолет издал легкий чавкающий звук, отделяясь от моей мокрой от пота спины.

– Клонирование – не единственное, что здесь происходит, – продолжила Стек. – Есть еще передача памяти. Когда твой сын Ваггерт прибыл сюда, Фуллин, его уже ждала его женская версия, созданная из образцов ткани, взятых в прошлом году. Но девочка-Ваггерт представляла собой чистый лист – всю свою жизнь она проспала под стеклом, и мозг ее был пуст. Вернее, не совсем – в прошлом году машины поместили в ее голову коммуникационный имплант, и как только здесь оказался первоначальный Ваггерт, такой же имплант они поместили и в его мозг.

Дуло пистолета выскользнуло из-за ремня. Я не отводил взгляда от Стек, словно меня не интересовало ничего, кроме ее рассказа.

– Я наблюдала за этим процессом – и он бы тебе не понравился, Фуллин. Робот вводит тонкий проводок через затылок ребенка прямо в мозг. Провод проходит через отверстие, сделанное во время взятия Дара крови и кости, так что второго шрама не будет. Умно, не так ли? Мне всегда было интересно, почему этот проклятый образец ткани всегда брали из позвоночника, а не из какого-нибудь другого места, менее неприятным способом; Древние могли получить образец ДНК, просто взяв немного слюны. Но шрам на затылке – замаскированный вход для ввода нанопередатчиков.

Я медленно завел за спину другую руку. Дальнейшее было сложнее, учитывая, что приходилось действовать вслепую. Предохранитель представлял собой нечто вроде движка, который нужно было повернуть, для того чтобы пистолет мог выстрелить. Стек сама показывала прошлой ночью, как это делается, на глазах у меня и Боннаккута. Первому воину удалось несколько раз попрактиковаться – в отличие от меня.

– После имплантации передатчиков, – продолжала Стек, – в мозг клона загружают – копируют – все, что содержалось в мозгу первоначального Ваггерта. Как это происходит, я тоже видела, Фуллин; в соседней лаборатории есть экраны, на которых можно наблюдать за процессом. Я видела, как девочка-Ваггерт постепенно обретает мысли и чувства Ваггерта-мальчика.

– Прежде чем ты ее убила, – сказал я, ощупывая за спиной детали пистолета, но ни одна из них не хотела двигаться.

– Прежде чем я убила данное конкретное тело, – поправила Стек. – Но Ваггерт все еще жив в теле нейт, поскольку машины создают и копии-гермафродиты, наряду с телами противоположного пола. Ребенок в этом гробу, – Стек махнула рукой в сторону Ваггерта, – может быть, и не похож на твоего сына, но в голове у него все то же, что было и у изначального Ваггерта. Точная ментальная копия.

– А что потом? – спросила моя сестра. – Моя мужская половинка была скопирована из моего мозга, – сказала она, показывая на меня, – но это было, когда нам был один год. Тем не менее мы оставались связанными друг с другом все эти годы.

Стек кивнула.

– После первой смены тела получаются три копии одной и той же личности, все с коммуникационными имплантами в головах. Эти импланты похожи на миллионы крошечных радиостанций у вас в мозгу – хотя на самом деле имеют биологическое происхождение и получают энергию от вашего собственного обмена веществ. Помнишь, как Рашид принимал радиоволны у тебя из головы, Фуллин? Каждую секунду ты излучаешь слабые сигналы, содержащие в закодированном виде твою память. Эти сигналы принимаются релейными станциями вроде той, что в двигателе старой машины, и наверняка такие же есть по всему полуострову, чтобы связь с тобой не пропадала, когда ты покидаешь поселок. Релейные станции передают сигнал на антенну на Патриаршем холме, которая в свою очередь передает их в Гнездовье. Каждое мгновение два спящих тела получают информацию от тела, которое живет в Тобер-Коуве, так что спящие испытывают все то же, что и бодрствующий.