Страница 8 из 65
— Государь в библиотеке, а она в дальнем крыле дворца, куда мы и направляемся… — Он несколько раз судорожно вздохнул, держась одной рукой за стену, а второй за грудь, и, оглядевшись, посмотрел на гостя — Уже пришли,— договорил он несколько спокойнее.
Тут только гость обратил внимание на плачевный вид своего спутника.
— Любезнейший! Да на тебе лица нет! Ты часом не болен?
— Одышка замучила!— Старик в отчаянии махнул рукой, тяжело переводя дух и от души радуясь передышке,
— Одышка — это скверно,— кивнув, с видом знатока подтвердил гость,— но средство от нее есть. Конные прогулки по утрам очень помогают,— посоветовал он, но, увидев неподдельный испуг на лице камердинера, раскатисто расхохотался, словно находился не в королевском дворце, а на лесном лугу.
— Да что там за бардак, Нергал вам в кишки?!— донесся громоподобный голос из-за двери.— В собственном дворце невозможно спрятаться! Поработать спокойно не дадут!
Раззолоченные створки распахнулись так стремительно, словно вот-вот готовы были сорваться с петель, и на пороге появился Конан. Позади маячила фигура Паллантида. Лицо последнего было угрюмо: как и король, он недолюбливал дипломатию с ее многоступенчатой системой взаимных уступок, предпочитая действовать с позиции здравого смысла или уж, на худой конец, силы, а сейчас приходилось заниматься именно самым ненавистным делом. В том, что король действовал несвойственным для себя образом, похоже, сказывалось влияние Зенобии, которая, правда, предпочитала в дела не вмешиваться, но невольно делала короля более мягким и уступчивым, чем кое-кто уже научился пользоваться. Впрочем, внешне это мало проявлялось.
— Ага! Явился!— обрадовано воскликнул Конан, едва завидев гостя.— Я уж думал, у твоего коня копыта размякли, и ты топаешь сам!
При этих словах камердинер запоздало вспомнил о своих обязанностях, встрепенулся и, приняв подобающую случаю позу, объявил:
— Граф…— Его голос предательски сорвался, от неожиданности старик поперхнулся и испуганно умолк: пересохшее горло окончательно отказалось повиноваться.
— Да вижу я, что это Троцеро,— небрежно отмахнулся от него король, но тут же осекся.— Что это у тебя с голосом, любезнейший Дрю?— поинтересовался он, окидывая придворного внимательным взглядом. Запыленные башмаки, учащенное дыхание, срывающийся голос — все говорило о том, что бедняга только что проделал неблизкий для себя путь.— Или за завтраком съел чего? — спросил он участливо.
— Костью подавился,— покраснев, объяснил камердинер.
И что ему не молчалось? Стоял бы себе спокойно да помалкивал учтиво, глядишь, все бы и обошлось! Так ведь нет, потянул Нергал за язык!
— Ай!— «испугался» король и сокрушенно покачал головой.— Придется попенять повару!— елейным голосом, от которого душа у бедняги ушла в пятки, пропел он и тут же взревел диким киммерийским медведем:— В масле сварю выродка! — И, подумав, уже более спокойно добавил:— В оливковом, что на днях привезли от графа.
Камердинер побледнел, потому что испугался не на шутку. Все во дворце любили государя, но до смерти боялись временами просыпавшегося в нем варвара.
— Прости, государь!— Дрю готов был пасть на колени. Он в ужасе прикрыл глаза и ясно увидел обнаженного толстяка-повара, уже посаженного в котел, в который поварята с веселым гиканьем лили масло. Огонь набирал силу, масло закипало, и это придало старику сил для окончательного признания.— Нергал попутал… Не кость это!
— А что же тогда? — усмехнувшись, простодушно поинтересовался Конан.
— Одышка,— обреченно выдохнул камердинер и сник, не смея поднять глаза на государя, но чувствуя в душе, что буря миновала.
— Ага,— кивнул Конан, устанавливая и без того очевидный факт.— За честность хвалю, а дальше…— Он пожал плечами.— Лекарство я тебе прописал. Принимаешь?
— Дел больно много,— уклончиво ответил старик, отводя глаза.
— Пожалуй, ты прав,— задумчиво согласился король,— но об этом после, а на сегодня я тебя освобождаю. Иди.— Конан жестом отпустил камердинера.— Ты знаешь куда,— добавил он, увидев растерянное лицо Дрю.
— Да как же ты без меня, государь?!— сделал тот последнюю попытку отбиться от изнурительного лечения, прописанного королем.
— Ничего,— ухмыльнулся Конан,— справлюсь. Я уже большой мальчик!
Камердинер тяжело вздохнул, обреченно посмотрел на короля, причем таким взглядом, словно видел его в последний раз, развернулся и с видом приговоренного к смертной казни поплелся прочь.
— И куда ты его?— поинтересовался гость, сочувственно глядя вслед уходящему.
— В казармы, на плац.— Конан пожал плечами.— Там с него десятник Дак по моему приказу стружку снимает, а он, лентяй, прячется, отлынивает.
— И не жалко?— Троцеро поморщился, представив, как бездушный служака-десятник безжалостно задает ритм бега, все чаще прикладываясь к фляжке с ледяной водой, а бедняга камердинер, подчиняясь королевскому приказу, из последних сил переставляет ноги на королевском плацу, но не смеет остановиться.— Все-таки старик!
— Мне жалко смотреть, как он дышит! Словно выброшенная на берег рыба!— ответил Конан, укоризненно глядя на друга, словно тот был виноват в несчастьях Дрю.— Да люблю я его,— неожиданно признался он,— потому и не хочу, чтобы старик покинул меня до срока! А за него ты не беспокойся — он не перетрудится!— усмехнулся король и тут же спохватился:— Ну, здравствуй!
Они крепко обнялись и долго хлопали друг друга по спинам, отчего зал наполнился странными звуками, словно кто-то попеременно то принимался выбивать вывешенный во дворе матрац, то ударял в надтреснувшую кастрюлю. Причем, когда король похлопывал Троцеро, над головой последнего поднималось небольшое туманное облако, испускаемое накидкой и тем, что находилось под панцирем. После каждого хлопка облако становилось все гуще, но ни один из двоих, казалось, не замечал этого.
— Ты чего это в панцире во дворец приперся?— поинтересовался, наконец, король, отстранил от себя друга, чтобы получше его рассмотреть, и едва удержался, чтобы не чихнуть.
— Так я ж к тебе прямо из седла!— усмехнулся тот, наблюдая за лицом короля.
— То-то я смотрю, ты весь в пыли!— На этот раз Конан не удержался и несколько раз подряд чихнул.— Moг бы и почиститься немного.
Троцеро открыл, было, рот, но ответить ничего не успел.
— Что тут у вас за грохот?— раздался нежный голосок.
Они и не заметили, как в зал тихо вошла Зенобия и остановилась на пороге, с улыбкой глядя на двух друзей и пыльное облако над их головами. При звуке ее нежного голоса оба резко обернулись, и Троцеро, грохоча доспехами, пал на колени.
— О, моя королева!— Он поймал ее руку и восторженно припал к ней губами.— Ты стала еще прекрасней! Твой муж — счастливейший из смертных! Если и существует на свете совершенная женщина, то имя этой избранницы богов — Зенобия!
Королева рассмеялась. Она не была кокеткой, но какой женщине не приятна лесть? Особенно, когда она правдива!
— Скажи об этом моему мужу, граф! Пусть он знает!
Однако говорить ничего не пришлось: взгляд киммерийца и без того светился восторгом, пожалуй не меньшим, чем у его друга. Конан подошел к жене и обнял ее за плечи.
— Наконец-то после стольких лет обещаний он не обманул меня!— заговорил король совсем о другом.
— Я?!
Лицо Троцеро вытянулось от удивления. Он вскочил и горячо заговорил, обращаясь к королеве:
— Да сколько раз я предлагал!..
— Ладно!— добродушно отмахнулся киммериец.— Хватит оправдываться. На этот раз все получится. Вот увидишь.
— Что это такое вы затеяли, мальчики? — поинтересовалась Зенобия, переводя насмешливый взгляд с мужа на Троцеро.
— Мы едем в Пуантен!— решительно заявил король.
— В Пуантен?!— Словно маленькая девочка, не в силах сдержать радости, королева всплеснула руками и тихонько подпрыгнула, но тут же устыдилась своего порыва и уткнулась в грудь Конана.
Двое гвардейцев, стоявших на часах, переглянулись, но мгновенно согнали улыбки с лиц.