Страница 6 из 8
— Да чего с ней разговаривать, Петр Алексеевич! — воскликнул он. — Выясняем личность, сообщаем в школу, вызываем родителей. И все дела. А то возимся с ними, возимся, а они вон с каких лет — вон какие наглые!
— Подожди, Алеша, не горячись, — попросил старший милиционер. — Я на вокзале не первый год и вижу — что-то тут нечисто. Такие девочки кур не воруют…
Я мотнула головой, выражая свой протест. А младший милиционер задумался и сказал смущенно:
— Вообще-то да, Петр Алексеевич. Дело в том, что тетка… ну, гражданка, у которой курица, сперва мне говорила, что ее, курицу то есть, мальчик украл. Худой и черный…
— А ты этого мальчика видел?
— В том-то и дело, что нет. Мы только вошли в зал — и тут эта, — Алеша указал на меня пальцем, — прямо навстречу. «Вот, — говорит, — ваша курица. Я ее украла».
— Так и сказала? — Старший милиционер взглянул на меня с интересом.
— Да, прямо так и сказала, — подтвердил Алеша.
— Стра-анно, — протянул старший милиционер.
А Алеша сел к столу, подтянул к себе тетрадь и строго взглянул на меня:
— Фамилия? Имя? Отчество? Год рождения?
Я отвечала честно, потому что здесь врать было бессмысленно. Все равно узнают. Потом Алеша звонил куда-то по телефону и просил проверить, действительно ли я проживаю по тому адресу, который назвала. Петр Алексеевич все это время молчал и рассматривал меня. Не так чтобы прямо, но заметно было, что рассматривает. Сначала я думала о том, что интересного он во мне нашел, а потом решила, что это у всех милиционеров привычка такая.
Когда Алеша закончил, Петр Алексеевич повернулся прямо ко мне и сказал:
— Ну, а теперь расскажи честно: откуда к тебе попала эта курица? Я знаю, что ты ее не крала. Скажи, кто и зачем тебе ее передал? Обещаю тебе, что этому мальчику ничего не будет. Подумай о том, что он-то действительно украл ее оттого, что был голоден… Подумай о том, что это не дело, чтобы кто-то у нас, тем более дети, был голодным. Расскажи все, и мы постараемся все наладить…
— Я ее украла, — упрямо повторила я. Мне очень хотелось рассказать все Петру Алексеевичу, но без согласия Васьки я не могла этого сделать. А вдруг он и правда сумел бы все уладить? Хотя что улаживать-то? Ведь я сама толком ничего не знаю…
— Да какие они голодные, Петр Алексеевич! — с досадой сказал Алеша. — Так, пакостники мелкие, шпана!
— Есть и шпана, — согласился Петр Алексеевич. — А есть и другие. Тот, у кого в подружках эта девочка, скорее всего, из последних.
— Какие другие-то?
— Дети из развалившихся семей, побегушники из детдомов. Они еще не шпана, но если вовремя не спохватиться, вполне могут ею стать.
— Ну, всякие алкаши там, проститутки — это я понимаю, — сказал Алеша. — Это для детишек ад сущий… А из детдомов-то чего бегут? Я понимаю — раньше, до революции, когда в приютах и били, и голод, и другое всякое… А теперь чего? Сытые, одетые, учат, лечат, развлекают… Неужто ж бродягой лучше? Без крыши, без жратвы?
— И из приютов, Алеша, и из наших детских домов бегут от одного и того же. И вовсе не от голода. У Макаренко в коммуне тоже не жирный кусок был. Бегут от бесчеловечности. Понимаешь? Бес-человечность! Это когда есть еда, одежда и всякое другое, но нет — человека. И не только вокруг, но и в тебе самом его никто не видит.
— Но почему? — спросил Алеша и как-то смешно вздернул плечи к ушам.
— Хотел бы я знать… — вздохнул Петр Алексеевич и обернулся ко мне: — Иди!
— Как — иди? — не поняла я.
— Очень просто — иди домой, — повторил он, словно не замечая удивленного взгляда Алеши. — Курицу возьми. И подумай крепко над моими словами… Тебе одной тут не справиться. Даже нам, взрослым… и то… В общем, если что, заходи… И еще, скажи своему другу: воровством прожить нельзя. Когда-нибудь обязательно попадешься…
— Хорошо, спасибо, я передам, — вежливо сказала я и тут же поняла, что выдала себя.
Но Петр Алексеевич как будто бы ничего не заметил. Он снова взял в руки два апельсина, зажал между ними третий и вдруг подбросил его в воздух, перехватил оставшиеся апельсины в одну руку, подбросил, поймал… С минуту он жонглировал апельсинами, а мы с Алешей завороженно смотрели на него. Потом сказал:
— Лови! — и по одному перебросил апельсины мне.
Алеша молча протянул сверток с курицей. Я зажала его под мышкой и вышла. На душе было так противно, как будто я отобрала у первоклашки деньги на завтрак или заняла в автобусе старушкино место.
Васька стоял в тени, прислонившись спиной к сараю, и курил. Заметив меня, он вздрогнул.
— Успокойся, Васька, все в порядке, — уныло сказала я, показывая курицу.
— Хвост есть? — прошипел Васька.
— Какой хвост? — не поняла я и, обернувшись, осмотрела сзади свои штаны.
— Да не здесь хвост, дура! За тобой хвост!
— Сам ты дурак! — разозлилась я. — Забери свою дурацкую курицу и скажи спасибо, что милиционер добрый попался.
— Добрых ментов не бывает, — презрительно сказал Васька. — Бывают хитрые.
— Что ж я, доброго от хитрого не отличу?
— А то отличишь! — усмехнулся Васька. — Такую дуру, как ты, облапошить — раз плюнуть!
— А чего ж он тогда меня отпустил? — не сдавалась я. — Да еще апельсинов дал?
— Видит — дура, вот и отпустил, — совсем уж непонятно сказал Васька и потребовал: — Рассказывай!
Я рассказала.
— …И еще он сказал, что воровством прожить нельзя. Что обязательно попадешься. И, по-моему, он очень даже прав.
— Прав, конечно, — неожиданно согласился Васька. — Воры — дрянь! Я бы для себя сроду не стал. Для Жеки только — ему мяса надо.
— А где ты вообще еду берешь? Воруешь?
— Нет! — вспыхнул Васька, но, подумав, добавил: — Редко. Если уж совсем ничего не подворачивается. А так — по-разному. Когда в буфетах чего остается. Когда Жар-Птица из столовой принесет. А иногда подработать получается. Поднести чего, посторожить… Только мне редко верят — вид больно ненадежный. В прошлом вот месяце плакаты по утрам клеил. За старичка одного. И газеты. Он мне пятнадцать рублей дал. Но погнал. Потому как кто-то его начальству капнул, что он детский труд сплуатирует. Мой то есть… Бутылки иногда собираю… Но тут мне за старушками не угнаться — они шустрее… Э, да что говорить! Кабы не Жека, махнул бы на Север: там документов не надо, были бы руки… А мне на тот год уже пятнадцать будет. Пристроился бы куда-нибудь. На пароход какой, может. А чего? Палубу мыть, убирать, варить чего — это я хоть сейчас сумею. Не веришь;
— Отчего же не верить — верю! — сказала я и добавила: — Теперь ты рассказывай.
— Чего это? — подозрительно спросил Васька.
— Все! — решительно ответила я. — Кто вы такие? Откуда взялись здесь? Что раньше делали? Что дальше собираетесь делать?
— Э, погоди, погоди! — засмеялся Васька. — Эк как шпаришь. Сразу видно — из ментовки пришла.
— Жека — твой брат?
— Не — мы инкубаторские.
— Как это?
— А вот так. Слыхала про такую штуку? Яйца там, а потом цыплята выводятся. Безо всяких там куриц. — Васька указал на сверток у меня в руках. — Вот и мы так.
— Вы — из детского дома? — догадалась я.
— Я ж говорю — из инкубатора! — подтвердил Васька.
Я обдумывала следующий вопрос, но тут из-за сарая показался Жека. Он был бледнее обычного, часто озирался и ступал как-то не совсем уверенно.
— Вась! — жалобно сказал он, увидев нас. — Тебя все нет и нет. А я все жду и жду. Боюсь вот.
— Не боись, — усмехнулся Васька. — Все в норме. Курицу вот тебе достал. Правда, сам чуть не попался, да вот Ольга выручила: мента на себя перекинула. А ее, вишь, отпустили.
— А если б тебя поймали, Вась? — спросил Жека и затрясся, как будто ему было холодно.
Я заметила, что на виске у него бьется толстая синяя жилка.
— Дак не поймали ж, — лениво сказал Васька и, отвернувшись, зевнул.
Вдруг я заметила, что Жека медленно, как-то странно запрокинув голову, валится на бок. Я кинулась к нему, но Васька опередил меня.