Страница 23 из 118
Чтобы через час его зарезали как свинью.
И хрен бы с ним. Дороже собственной шкуры Лакки только шкурка Ифе. Вместе с чёрными пёрышками. «Миннесоте» нужно чудо, а уставшей, перепуганной, изнервничавшейся Птице на чудо может не хватить сил.
«Если ты Птица, — подумал Лакки, — то сиди на высокой ветке и не смотри вниз!»
Отволочь Карреру в его каюту и пусть валяется там? Когда Джека будут расстреливать, он даже не придумает, что сказать в своё оправдание.
Лэнгсон хмыкнул. Он решил. В сущности, он решил уже давно.
Счастливчик стряхнул Карреру с плеча на пол и стал на четвереньки, заглядывая капитану в лицо.
Голова у Ано шла кругом. Он осуществлял визуальный контакт с противником, выполнял свой долг, был на высоте… вдруг всё исчезло, пошло мутью, как в мучительном гриппозном сне, и он оказался дома. Иренэ что-то говорила нежным голосом, музыкальней собственного инструмента. Тихо ходила рядом, и Карреру чувствовал, как от дочери пахнет косметикой; сам он дремал на диване и пытался вспомнить, почему у него дома оказался сержант Лэнгсон. Сочетание Иренэ и Лакки ему смутно не нравилось, но Ано очень устал, трудно было даже думать об этом, не то что протестовать… потом Джек подошёл ближе.
Смотри сейчас на Лакки кто-то сторонний, его бы охватил ужас. Рубцы налились красным, широчайшая улыбка волчьим весельем растянула изуродованное лицо. Белые зубы блестели. Веки раздвинулись, открывая радужку целиком — та, светлая до прозрачности, схваченная чёрным кольцом по внешнему краю, горела раскалённым металлом.
Ано не чувствовал ужаса. Только покой и покорность. Он видел глаза Лэнгсона — умные, ясные, университетские какие-то глаза…
— Сдохни уже нахрен, — обыденно велел Джек.
Выждал пару секунд. Потом встал и взвалил труп на плечо.
Чёрная Птица била крыльями — в теплом серебряном горле рождалась песня.
В медотсеке по-прежнему стояла тишь. На экранах ломались разноцветные линии, что-то монотонно пикало, тушкой лежал в углу малолетний эвакуант, быв бледнее, чем налепленные на него пластыри с датчиками. Ифе сидела за столом и смешивала какое-то зелье, нахохленная, сосредоточенная. Когда Джек вошёл, она сметала в горку просыпанный порошок, рассерженно шипя себе под нос. Не заметила его.
Айфиджениа, конечно, слышала тревогу и испугалась до дрожи, но в рубку не понеслась. В соответствии с уставом она находилась на посту. Джек вдруг представил себе Ифе-школьницу, маленькую правильную девочку, отличницу-замухрышку, незаметную и несмелую. Слабо затомило в груди.
Чёрная Птица.
Военный врач.
— Ифе, — тихо позвал Лакки.
— Джек! — вскрикнула она, обернувшись, и вскочила. Рвалась медичка не к сержанту, разумеется, а к капитану; Лэнгсон свалил того на ближайшую койку и сухо сказал:
— Всё.
Айфиджениа подлетела и резко прижала пальцы к шее Карреру, ловя пульс.
— Сердце не выдержало, — рискнул предположить Лакки. Она отмахнулась свободной рукой, не глядя.
Джек вздохнул. Сказал негромко, без малейшей иронии: «Requiem aeternam dona eis, Domine». Ифе яростно на него воззрилась.
— Раздень его, — приказала. — Быстро. Сейчас я реанимашку заведу! — тут же побежала заводить. Лакки проводил её тоскливым взглядом. Руки у медички дрожали, стеклянная дверь лекарственного шкафчика зазвенела, когда она сунулась его отпирать; звук вплёлся в глухой гул реанимационного комплекса, тестирующего себя самое.
— Et lux perpetua luceat eis, — задумчиво продолжал Джек, глядя на Айфиджению. — Et ad te omnis caro veniet…
— Сейчас! — сообщила Ифе, щёлкая ногтем по игле шприца. — Я его вытащу!
И кинулась к мертвецу.
Лэнгсон поймал её за лацканы и притянул к себе.
— Нахрен его! — ласково сказал он Птице, глядя сверху вниз в бледное личико. — Нас вытаскивай, дура!
Она разок трепыхнулась в его руках, и замерла.
— Что?
— Ходовая нае… — Джек смолк, поправился и продолжал уже с оглядкой на птицын разум, — двигатели отказали у нас, майор Никас. И смотрим мы носом в «большую свиту», а там «Йиррма Ш’райра», там «Рхая М’йардре», там чёрт с рогами. И «Шторм» нас кинул. Нас часа через три достанут. Может, расстреляют, а может, и руками зарежут. Для своего удовольствия.
Ифе замерла. Распахнула и без того большие глаза до неправдоподобной, кукольной ширины.
И повисла на Лакки.
Уцепилась за него так, словно он был единственным спасением. Джек облизнул губы: неприятно, унизительно было понимать, что в действительности точно наоборот.
— Ну… чего… — промямлил он и торопливо подытожил, — беда, в общем.
Птица всхлипнула — беспомощно, жалко.
Джек растерялся. Он честно старался рассказать как можно короче и спокойней, так, как представлял себе сухое изложение информации. Виделось: вот Айфиджениа часто заморгает, она всегда так делает, когда на неё находит решимость. Закусит губу и пойдёт в свой закуток за гитарой. А вернётся уже — Чёрной Птицей, кого не стыдно бояться даже самому Лакки.
Но Птица прижималась к нему, запрокинув голову и открыв рот, растрёпанная, бледная, с покрасневшим глазом, несчастная и беззащитная.
Безмолвная.
«Да что же делать с тобой?!»
В рубке Маунг Кхин провёл по лицу ладонью. Повторил изречение Гаутамы, и оно рассыпалось в его мыслях ледяной солью.
«Смотрит…»
«…царь смерти».
Алек Морески, принявший командование кораблём, сощуренными глазами изучал трёхмерную карту, которая устаревала с каждой секундой. Судя по данным последнего сканирования, рритские корабли не собирались вести огонь. Хищники по происхождению, ррит любили живую охоту. «Миннесота» была добычей забавной и лёгкой. Их возьмут на абордаж и убьют руками.
Патрик О’Доннелл развалился в кресле, заложив руки за голову.
Несмотря на очевидность будущего, все трое ощущали безмятежный покой.
Джек стоял столбом и пытался сообразить, что сделать с Птицей. Что вообще делать, когда нельзя приказывать и пугать, и глумиться нельзя, и сальность какую-нибудь вякнуть для смеха, и за шкирку взять-потрясти нельзя… только — успокаивать, уговаривать, просить.
Он погладил женщину по голове, и Ифе ткнулась лицом ему в грудь. К мучительной нежности примешивалось другое, странноватое чувство; словно бы чужое, но идущее изнутри: «Я — сила. Я сталь, свирепость и свет, энергия Ян; я мужчина, способный убить. Направляй же, приказывай, распоряжайся; как вручить тебе мощь, не причинив вреда?»
Лакки медленно опустился на колени, по-прежнему обнимая Айфиджению. Наклонил голову к плечу, глянул снизу в полускрытое рассыпавшимися волосами личико. «Когда я умру, — подумал он медленно и отчётливо, словно произнося вслух, — Птица унесёт мою душу себе в гнездо. На самую высокую ветку, высоко над миром. Где ветер».
Ифе сглотнула. Он видел, как чуть дрогнули, шевельнулись нежные связки, хрящики серебряного горла. Пусть всякий нож затупится о него. «Унеси нас, Птица».
Холодные пальцы коснулись его щёк. Провели по долинам между шрамами, взъерошили серые волосы, от висков огладили книзу… Джек бережно взял Ифе за руки и, закрыв глаза, начал целовать, отогревая дыханием — пальцы, ладони, синие жилки на изнанке запястий, маленькие птичьи косточки. Ледышка моя, зимний соловушка…
— Помоги нам, — сказал он, — всем. Пожалуйста.
Под его губами её пальцы дрогнули и напряглись. Лакки, не размыкая век, потянулся к Айфиджении.
— Ну я-то… — задыхаясь от слез, прошептала она, — я-то что? могу…
«Да».
…отлегло от сердца, и стало, наконец, можно открыть глаза и заглянуть ей в лицо.
— А ты песню спой, — сказал Джек, — как ты умеешь, — и ободряюще улыбнулся.
Птица моргнула. Отстранилась.
— Спою.
— Я тебе нужен? — шёпотом спросил Лакки, прекрасно зная ответ.
— Нет, Джек.
Лэнгсон подавил вздох. Он всё ещё сидел на полу, на подогнутых коленях. Чёрная Птица стояла перед ним. Тонкие пальцы держали гитару за гриф, как за ошейник держат опасную, но ручную тварь.