Атака из Атлантиды

Зеке кивнул. Серебряный шнур. Золотой шар. Пыль полетала вокруг и вернулась на землю. Зеке поднял микрофон.

— Давайте выпьем виски. Ведь мы решили вновь стать молодыми.

Он осторожно положил микрофон на место и, держась за перила, стал спускаться вниз. Остальные последовали за ним.

Ракета была уже приготовлена Озином к полету. Они вошли внутрь и пристегнулись ремнями. Тщета.

Затем ракета взлетела, и последние пять человек из самого отдаленного уголка мира отправились домой.

МАЛЕНЬКИЙ ДЖИММИ

Я всегда думал, что встреча с привидением будет чем-то необыкновенно интересным. К тому времени, когда человеку исполняется пятьдесят, он прекрасно осознает, что смертен.

Поэтому даже вынужденное посещение какого-то неприятного места в одиночестве не имеет ничего общего с мыслью о неотвратимости небытия.

Конечно, религия дает какую-то надежду — но большинство из нас не исповедует веру предков. Только встреча с привидением может в некотором роде свидетельствовать против неизбежности конца — смерти. Именно такие чувства обуревали меня раньше. А теперь — не знаю. Если бы я только мог объяснить появление маленького Джимми… Мы слышали Джимми, конечно же. После смерти мамы его присутствие ощущала вся семья, даже моя сестра Агнес, самый яростный атеист из всех, кого я знал. Ее младшая дочь, которая в тот момент стояла у подножия лестницы, прибежала наверх, чтобы посмотреть, кто еще из детей находился в комнате. Но это не был случай коллективной галлюцинации — нечто большее, что можно объяснить обычными, известными нам законами природы. Доктор тоже все слышал, и по его реакции я могу судить, что он сталкивался с маленьким Джимми и раньше. Но он не стал ничего говорить. Впрочем, его никто и не спрашивал. Я был единственным, кто допускал, что нечто подобное происходило не один раз. Но мне не хотелось признаваться в этом даже самому себе. Мы были большой семьей, и в традициях таких семей исчезать при смене столетий. Несмотря на четырех девочек, которые умерли в младенчестве, мать и отец хотели иметь много детей. Шестеро пацанов и трое девчушек осталось, и это оправдывало все страдания в глазах матери. Я думаю, детей было бы больше, если бы однажды отца не убил разъяренный бык.

Произошло это в мое отсутствие, когда я сражался за демократию. Возможно, мама могла бы иметь и других мужей — большая ферма Иова с огромным старым домом была для нее гарантированным завидным приданым — но она восстала против этого. А мы, старшие дети, постепенно переселялись в город и работали там, помогая остальным, пока те не заканчивали колледж и не находили работу. В конце концов, мать осталась в старом доме одна. Город тем временем становился все больше, ближе и ближе подступая к ферме. В один удобный момент ее пришлось продать. Мама осталась с некоторой суммой денег, и произошло это вскоре после второй войны.

Казалось, она не нуждалась в нас, жила своей жизнью, пристрастилась к выпивке и постепенно стала пить все больше.

Это была основная причина, почему мы навещали ее все реже и реже. Я жил ближе всех к матери, работал в Дес Моинес, но у меня тоже была своя собственная жизнь. Мама казалась счастливой и независимой даже после семидесяти. К слову сказать, мы вообще являли собой крепкий, несгибаемый клан долгожителей. Посылая ей поздравительные открытки на дни рождения и праздники — если Лиза не отправляла их за меня, — я думал о том, что надо как-нибудь повидать мать.

Но после второй войны мой старший сын сильно болел. Дочь, прежде чем ее семья нашла приличную квартиру, вышла замуж за водителя грузовика и родила двойню. Моего младшего мальчика взяли в плен в Корее. А меня выдвинули на должность президента компании, выполняющей кровельные работы. Да и занятия в клубе отнимали очень много времени.

Тем временем, впервые за многие годы, мама начала писать письма. Достаточно веселые, полные пересудов о некоторых соседях, кипящие от сообщений о покупке новых портьер для окон, рецептов пирогов и всякой всячины. Сначала подумалось, это хороший знак. Но потом кое-что в них стало меня беспокоить. Однако в ту пору ничего определенного я сказать не мог. Пока не получил пятьдесят первое письмо. В нем она написала несколько слов о новой учительнице в нашей старой школе. Я прочитал его дважды, прежде чем вспомнил, что школьное здание разобрано пятнадцать лет назад. Когда я это осознал, остальное мне тоже стало понятно. И портьеры с пирогом. Портьеры были теми самыми, которые она повесила на окна много лет назад, а рецепт с изъяном — .дирог довольно долго получался слишком сладким. Мама потом изменила некоторые ингредиенты. Но сути оно не меняло. Прослеживались в письме и другие странные детали. Она беспокоилась обо мне, и я решил позвонить.

Голос мамы звучал как обычно, в нем чувствовалось лишь волнение, как бы со мной не случилось ничего плохого. Она поговорила со мной пару минут, затем пробормотала что-то об обеде, который стоял на плите, и быстро повесила трубку.

Тут было явно что-то не так. Я быстро собрался, чтобы ехать к ней, но вдруг остановился и вернулся к письмам. Решил сначала позвонить доктору Маттхеву. Представившись, спросил его, как дела у мамы. Тон его голоса тут же стал профессиональным. У нее все хорошо — просто замечательное физическое состояние для женщины такого возраста. Необходимости приезжать прямо сейчас нет. С ней действительно все в порядке. Но врач несколько переусердствовал в своих уверениях и не смог скрыть волнения в голосе. Поэтому я подумал, что лучше все-таки взять несколько дней отпуска, чтобы повидаться. Подошел к шкафу и переоделся. Лиза была в каком-то клубе гражданской мелиорации, и я оставил ей записку. Она еще долго не появится дома, и я вполне мог ехать. Новый кадиллак в полном порядке и готов к поездке.

Если я чуть превышу скорость, то вполне успею купить билет на самолет. А я ее чуть превышу. Чуть-чуть. В большинстве случаев полицейские не цепляются к владельцам таких машин. И точно, на дороге не возникло никаких неприятностей. Маттхев жил по тому же, что и прежде, адресу. Нельзя сказать, чтобы я от него был в восторге, тем паче, что его снежно-белые волосы ассоциировались у меня почему-то с образом ледяной камеры морга, а бесцеремонный, выворачивающий наизнанку взор вообще приводил в бешенство.

Док нахмурился, взглянув мне в лицо. Затем бросил быстрый подозрительный взгляд на кадиллак.

— Я думаю, вас сейчас называют Эй Джи. Проходите, раз уж вы здесь.

— Он провел меня через приемную в офис, взглянув еще раз украдкой на машину. Там же достал бутылку хорошего шотландского виски. Увидев мой одобрительный кивок головой, смешал его с кубиками льда. Затем, усевшись в кресло, стал внимательно изучать меня. — Эй Джи, верно? — повторил доктор, и тон его голоса показался мне недовольным. Звучит внушительно, видно, вы добились успеха в жизни. Хотя ваша мать упоминала, что несколько лет назад у вас были какие-то трудности?

— Но это не коснулось финансов. — Об этих неприятностях могла сообщить только Лиза. В свое время она, должно быть, написала о них маме, потому что я не обмолвился ни словом. И позже, когда согласился купить грузовик для зятя, она, наконец, полностью простила меня. Вообще-то это совершенно не касалось Маттхева, но, насколько знаю, доктора всегда суют нос в чужие дела. Только вот почему? Он все еще изучал меня, но временами через окно косился на машину.

Затем поднял стакан, чтобы допить виски.

— Все это очень любопытно. Но, проклятье, я должен быть честным с вами. Ведь вы ее все равно увидите. Конечно, ваша мать — старая женщина, Эндрю, и у нее есть то, что можно назвать значительным состоянием. Когда дети, которые в течение многих лет не волновались и не заботились о ней, вдруг возвращаются, это едва ли вызвано любовью. И мне совсем не хочется, чтобы сейчас с Мартой что-то случилось!

Намеки в его замечаниях очень перекликались с моими собственными подозрениями. Я почувствовал — все внутри сжалось, и напрягся с досады и страха. Вопросы задавать не хотелось. Еще не прошла обида за то, что док вмешивается не в свои дела. Но я должен был знать все наверняка.