Смерть Людоеда

Жан Рэ

Смерть Людоеда

Вряд ли кто смог бы объяснить, почему в 1911 году съезд фольклористов решили провести именно в Рамбуйе, осенней резиденции президента Французской Республики.

Поговаривают, что это было любезностью со стороны папаши Фалльера, которому хотелось сменить туманные октябрьские деньки столицы на солнышко Русильона, под которым чудесное молодое вино славно играет в бокалах и сердцах. Сначала предполагалось, что съезд продлится четыре дня, но на приглашение откликнулось слишком мало ученых и этот срок сократили до двух дней. Участникам предоставили старинный театральный зал в правом крыле замка. В последнюю минуту серьезная авария на электростанции вывела из строя освещение и было решено проводить заседания только в дневные часы. Центральное отопление тоже отказало, наверное из солидарности, поэтому в монументальном камине впервые за последние тридцать лет был разожжен огонь. К сожалению, клубы дыма вместо того, чтобы уходить в трубу, устремились в зал.

Президент Республики не приехал, и обслуживающий персонал был сведен до минимума: осталось лишь несколько угрюмых сторожей, весьма недовольных тем, что кто-то посмел покуситься на привычный распорядок, а потому и отыскать их было почти невозможно.

Ожидалось, что на съезд прибудет человек триста со всех концов Европы, но приехало только сто, к тому же три четверти из них оказались французами. К довершению всех несчастий, организатор съезда, помощник министра Фрей, накануне открытия отказался от обязанностей председателя, сославшись на неожиданный свирепый грипп.

Его заявление было шито белыми нитками, ибо все знали, что сей чиновник впал в немилость, сразу лишившись власти и доверия.

Во второй половине дня, post meridiem, если воспользоваться ученым языком, человек шестьдесят французов и несколько иностранцев отбыли в свои пенаты. На дневном заседании присутствовало всего тридцать человек. Все они были в отвратительнейшем расположении духа: в гостинице им подали ужасный завтрак, за который к тому же пришлось платить, ибо бедняга Фрей слишком многое упустил из виду.

В зале заседаний, сразу пропахшем дымом и копотью, гуляли сквозняки, поэтому участникам съезда пришлось услаждать себя разглагольствованиями профессора Аристида Сентома о дольменах Бретани, закутавшись в пальто.

Сам Сентом был болен гриппом взаправду и не мог произнести ни одной фразы, не прервав ее кашлем, чиханием и сморканием.

Кроме того, никто не позаботился поставить на пюпитр черного дерева традиционный графин воды…

Месье Альбен Тюиль оказался единственным бельгийцем, оставшимся на своем посту. Его соотечественники — льежец Сервен и брюсселец Леемпол — сбежали после того, как им пришлось заплатить целых пятнадцать франков за порцию недоваренной телятины и крохотный графинчик кислого вина. Альбен Тюиль остался, надеясь произвести сенсацию, ибо прибыл из своего родного Гента на новеньком «панар-левассоре». Это был автомобиль ослепительно красного цвета, разукрашенный всяческими медными штуковинами и носивший гордое название «электрического ландо». За рулем его восседал Петрус Снепп, одетый в громадную куртку из шевро и увенчанный фуражкой с золотым галуном. Тюиль почти ничего не смыслил в фольклоре: он был владельцем большого лакокрасочного завода, держал солидный пакет акций различных крупных предприятий и состоял сверх того членом городского муниципалитета.

В свое время Тюиль публиковал в нескольких, номерах городского еженедельника эссе об обычаях древнего Гента. По ним прошлась рука редактора и сделала их более или менее приемлемыми. Кроме того, он написал книжечку в тридцать страниц «Смутные полтора месяца в Гентской области». Ее отпечатали тиражом в двести экземпляров на голландской бумаге. Тюиль украсил их пространными дарственными надписями и разослал влиятельным людям, которые могли быть полезными ему.

— Вам стоит принять участие в съезде в Рамбуйе, — посоветовали ему друзья. — Можете заработать «Академические пальмы».

И Тюиль явился на собственном автомобиле с крепышом Петрусом Снеппом за рулем. По пути зеваки восхищенно глазели на сверкающий экипаж.

В гостинице гентский фольклорист свел знакомство с двумя собратьями, тоже иностранцами: Людвигом Буманном из Ганновера и Джеймсом Петриджем из Брайтона.

За завтраком месье Тюиль отказался от дежурных блюд и сделал заказ по карточке, что несомненно стоило дороже. Он взял форель и бекаса, истинно королевскую пищу по соответствующей цене, запивая их винами знаменитых лет — Вуврэ 1887 и Шато-Марго 1885. Правда, ему слегка не хватало общества, а потому, заметив завистливые взгляды соотечественников, Сервена и Леемпола, он пригласил к столу соседей — Буманна и Петриджа.

К кофе он потребовал шартрез. Не таррагонский, а настоящий французский, лучших лет, изготовленный до того, как зловещий Комб изгнал из Франции монахов-картезианцев. Вуврэ и Шато-Марго ударили ему в голову, и он изложил свое мнение довольно громким голосом, что зажгло гневные огоньки в глазах некоторых соседей-французов. Герру Буманну, правда, больше хотелось эльзасского кирша, а мистеру Петриджу — виски. Тюиль любезно заказал оба напитка.

Они пропустили дневное заседание, предпочтя чиханию про фессора Сентома партию в вист. Альбен Тюиль разыгрывал себя демократа, а потому четвертым партнером пригласил своего шофера.

На улице лило, как из ведра, а ветер валил с ног. Тюиль распорядился принести большой графин ромового пунша и отличные сигареты, разумеется, контрабандные. И тут же дал метрдотелю подробные указания насчет ужина, заказав рисовую запеканку с телятиной, фазана и свежего омара.

— Только хорошенько охладите вдову Клико!

— Я думаю пробыть здесь до завтра, — сказал герр Буманн.

— Я тоже, — кивнул мистер Петридж.

— А какая завтра программа? — осведомился Альбен Тюиль, желавший показать, что он заинтересован в работе съезда.

— Утром осмотр замка и садов, разбитых Ленотром, — ответил англичанин.

— Во второй половине дня месье Фенестранж расскажет о Людоеде, — добавил немец.

Вечером они распили несколько бутылок Клико. Должное количество их перепало и на долю шофера. Наутро все четверо встали с головной болью.

Осмотр замка и садов не состоялся. К тому же явился сокрушенный метрдотель и сообщил, что после завтрака его заведение закрывается. Он-то ведь рассчитывал на многочисленных участников съезда и гостей, но их приехало так мало, что ему осталось только закрыть двери. Бедняга весьма сожалел и долго извинялся.

На завтрак подали холодные остатки ужина, обильно залитые майонезом.

— После дневного заседания поедем вместе, — предложил Тюиль своим новым друзьям. — В машине найдется место для вас обоих.

Приглашение было принято с благодарностью.

В громадном зале сидело не более двадцати слушателей.

Войдя в зал, трое приятелей заметили, что его обстановка слегка изменилась: позади трибуны к стене было прислонена большая картина. Видимо, ее взяли из провинциального музея. На медной пластинке было выгравировано: «Багаж Людоеда — Тимолеон Лобришон — Салон 1874 года». «Багаж» представлял собой громадный парусиновый заплечный мешок, из которого выглядывало пять или шесть заплаканных девочек.

Почти тут же на кафедру поднялся докладчик, месье Фенестранж из Дурдана, и начал велеречиво превозносить картину.

— Поглядите, господа, на личики этих несчастных, искалеченные страданием и страхом, и скажите, разве не сжимается у вас сердце, разве не охватывает вас ужас при мысли, что эти невинные жертвы появятся в жареном или вареном виде на столе Людоеда, этого чудовища старых сказок!