Страница 12 из 18
Он устало усмехнулся. Пожалуй, теперь он знал, «как с этим бороться».
СТАРИК
Пятеро шли еле заметной тропой.
Вокруг было уныло, голо. Песок. И глина, похожая на бетон, окаменевшая под солнцем, растрескавшаяся.
Было раннее утро, а солнце уже палило вовсю. Оно висело над горизонтом, как большой рыжий апельсин. Выгорел и был почти белым песок. И высокий купол неба бесцветен, словно и небо выгорело.
Пятеро шли уже давно. В семь утра покинули машину.
Вот уж не повезло! Отъехали от лагеря полсотни километров — полетел кардан. И сколько шофер ни бился — все впустую. Он чуть не шипел от обиды и злости. Надо же! Столько запчастей взял с собой. Целый склад. А кардан не потащишь же?! Да и кто мог думать!
Шофер с доцентом Рябининым пошли назад, в лагерь. Остальные пятеро — вперед, к «каменным бабам».
Это были молодые ребята — археологи. Четверым — и девушке тоже — лет по двадцать — двадцать пять. Только один постарше. На вид ему казалось под сорок, хотя лицо — черное, худое, иссеченное морщинами, с крупным носом и твердыми желваками скул, — было из тех, по которым трудно судить о возрасте. Улыбнется — скажешь тридцать, нахмурится — дашь все пятьдесят.
Молодые археологи давно знали друг друга. Двое работали в Институте археологии, двое были студентами. И только вот этот пятый, Арсений Викторович, который им, юным, казался стариком — появился в экспедиции всего недели две назад и держался как-то на отшибе. Был он молчалив (может, потому что заикался?), скуп на улыбки, и вообще неясно, какой судьбой занесло его сюда? Ведь он не археолог, не этнограф и не антрополог, зачислен в отряд простым рабочим, а между тем окончил какой-то техникум и, судя по его обрывистым репликам, зимовал на Крайнем Севере, плавал на китобое и даже в Египте побывал. Говорили, что он был тяжело ранен на войне, попал в плен, больше года находился в концлагере, бежал. Ходили слухи, что у него при бомбежке погибли жена и ребенок. С тех пор он и живет так, бобылем. Мотается по белу свету. Словно лопнуло что-то у него в душе, и никак не может он найти покоя, пристанища, найти свою «точку» на земле.
Так говорили. Но точно никто ничего не знал. Асам он не располагал к расспросам.
Пятеро шли через пески. До «каменных баб», если верить местным жителям, от места аварии было километров восемнадцать. Но что такое восемнадцать километров для молодых, здоровых ребят, тем более когда рядом девушка, невысокая, симпатичная Симочка.
Молодежь шагала бодро, а Симочка даже завела песню:
— Прекратите! — сухо оборвал Арсений Викторович. — Не на прогулке. Собьете дыхание…
Симочка подняла свои тоненькие бровки, но петь не перестала. Принципиально.
«„Собьете дыхание“ — ишь ты! Ну собью, так посижу, отдохну — не на марше ведь! И вообще—что этот Старик командует?! Ведь старшим назначен Кирилл».
Симочка недолюбливала Старика, Почему? Трудно объяснить. Может быть, потому, что однажды он сказал: у Симочки «тридцатипроцентные бровки» — остальные семьдесят процентов выщипаны. И недалекая, самолюбивая Симочка никак потом не могла ему простить эту едкую шутку. А может, были и другие, более веские причины.
Прошли еще километра три. По рассказам местных жителей, уже должны были добраться до колодца. А его все нет…
— Туземные километры, — усмехнулся Старик. — Кто их мерил?
Ему не ответили.
Прошли еще километра четыре. Вот и колодец! Чуть не бегом кинулись к нему. Симочка первая, сорвав с лица темные очки, наклонилась над черной дырой. Пахнуло прелой гнилью. Камни густо облепила серая масса, высохшая плесень. Часть облицовки обвалилась, ворот разрушен.
— Весело! — протянула Симочка. Кто-то из парней протяжно свистнул.
До «каменных баб» еще километров восемь. А фляги уже почти пусты. Местные жители уверяли, что на пути — древний заброшенный колодец. Там можно пополнить запас воды. И вот пожалуйста!
— Все ясно, — закурив сигарету, сказал Старик. — Без воды, как известно, ни туды и ни сюды. Надо поворачивать…
— Поворачивать?! — вскочила Симочка. — Без результатов? Иу, знаете…
Кирилл — влюбленный в Симочку сухой, длинный, как оглобля, археолог, кандидат наук, — сказал:
— Может, оно и мудро, но как-то… некрасиво. И не привыкли мы бросать начатое. Дойдем!
— Дойдем! — поддержали «Мотя-Котя». Так все в отряде звали двух неразлучных друзей, студентов Матвея и Константина.
— Ну, предположим, дойдем, — согласился Старик. — А обратно? Без воды…
— Ничего! — воскликнула Симочка. — Можно денек и без воды. Люди по трое суток не пили.
— И вообще, — добавил Кирилл, — впятером там делать нечего. Сфотографировать «каменных баб», сделать обмеры — работа всего на час для двоих. Так что у кого нервочки — вполне может вернуться…
Старик пристально посмотрел на него, даже шрам на шее у Старика побелел. Хотел сказать что-то резкое, но сдержался.
И снова пятеро зашагали песчаной тропой.
Впереди шли «Мотя-Котя». Котя был коротышка, ниже Симочки, и это очень огорчало его. Он даже старался по возможности не стоять рядом с длинным Кириллом, чтобы не подчеркивать свою низкорослость. Был он застенчив и молчалив. Его друг Мотя шутил, что, если бы справедлива была поговорка: «молчание — золото», — Котя давно уже стал бы Рокфеллером.
Сам Мотя был тоже невысок, но, в противоположность Коте, весьма речист. На все упреки он усмехался: «А я и за себя и за Котю».
Был он добродушен и любил мурлыкать одну и ту же милую песенку:
И сейчас «Мотя-Котя» шли впереди. Мотя что-то говорил, Котя изредка молча кивал.
…Когда фляги пусты, пить особенно хочется. И хотя недавно никто даже не думал о воде, теперь, когда выяснилось, что ее нет, все вдруг остро ощутили жажду. С каждым километром она жгла сильней…
Но вслух никто о воде не вспоминал. Словно в той детской игре: «„Да“ и „нет“ не говорите, „черное“ и „белое“ не покупайте…»
Симочка старалась отвлечься, оживленно спорила с Кириллом о концертах Имы Сумак, о кинофильме «Ночи Кабирии», о том, могут ли быть здесь «каменные бабы» или это просто вымысел местных жителей. Кирилл ведь был известный «бабник». Так в шутку называли его друзья, потому что он опубликовал уже две статьи о «каменных бабах» в Сибири.
— Да, странно, — сказал Кирилл. — Обычно изваяния находятся возле рек. А тут — в песках…
Он покачал головой. Голова Кирилла походила на негатив: лицо черное, загорелое, а волосы русые, к тому же выгоревшие.
Километра через три устроили привал. Солнце жгло так яростно, так люто, — казалось, прожигало до костей. Воткнув в песок несколько колышков, Старик укрепил брезент. Тени получилось мало. Только головы умещались, ноги и тела вылезали на солнце.
Долго лежали, подняв ноги на вещевые мешки, потом поели: консервы, галеты, сыр. Кирилл достал из кармашка рюкзака две размякшие, похожие на какое-то коричневое тесто плитки шоколада и, разделив на пять частей, предложил всем.
Старик отрицательно мотнул головой.
— Не рекомендую, — сухо сказал он. — Еще больше захочется пить…
— Зато калории, — возразила Симочка и откусила вязкий уголок от тающего в руках шоколада.
Вскоре все задремали, последним — Старик. Спал он беспокойно, вздрагивал, что-то бормотал: казалось, и во сне его мучает тревога.
Снился ему стадион, их довоенный студенческий стадион. Он бежит «пятачок».[1] Идет впереди всех. Шаг длинный, с расслаблением. Хороший шаг. Но вдруг где-то на четвертом километре сводит ногу. Что такое?! Ведь он столько раз проходил эту дистанцию! Почему же?
1
Пятачок — дистанция в пять километров.