Холопы

– Какие?

– Да я и сама не поняла. Можно с кумой мельника, Анютихой, посоветоваться? Я вроде как про себя расскажу. Она в окуеме лучшая толковница и гадалица. – Девушка помолчала, а потом вдруг нараспев промолвила: – А может, и не надо до всего дознаваться, придет время – само откроется.

– Нет уж, ты мне все разузнай. Сама не своя буду, пока до всего не дознаюсь. Сердце и сейчас так и прыгает.

– Да вы никак нецелованная? Ой, простите, что-то я в дурь поперла...

– Ну да, так и есть, я, конечно, целовалась, но дальше поцелуев и взаимной дрожи не заходило. Правда, один раз... – Маша замялась, – но это не в счет и к мужчинам не имеет отношения.

– Да что вы, дело житейское, все мы, бабы, первый сок из себя сами или с подружками выжимаем. Это уж после, как попробуешь да в охотку войдешь, страсти обуревать начинают, а до этого – так, девичьи шалости. Ой, господи! Совсем из головы выскочило! – Она с опаской покосилась на дверь, подошла к окну, перегнувшись, глянула вниз, и вернулась к Машиной кровати: – Юнька согласился взять меня на одно рисковое дело. Противозаконное, ежели кто дознается, всех колодки ждать будут, а может, угольные копи... У нас в окрестностях объявился недавно глашатай воскресшего старинного бога. Люди к нему по ночам собираются. Вопросы пытают, о жизни, об урожае, о женах... ну и о других разностях выспрашивают, а старик этот их поучает. Да, говорят, так ловко, складно, а главное – что ни скажет, сбывается. Юнька говорит, туда только мужиков допускают, хотя за дедом неотлучно следуют молодые девки. Внучки, прислужницы или еще кто, о том неведомо. Пойдете со мной, али как?

– Но ты же сама говоришь, девиц туда не пускают...

– А мы впотай. Дед этот из чащоб в полную луну выходит и всегда к одной и той же ярыге. Они там внизу, у костра, будут свое гутарить, а мы сверьху, в хмызняке притаясь, послушаем. Може, чего и учуем, а не учуем, хоть увидим. Шутка ли, глашатай древнего Бога! Вы это... как дом уснет, оконце отворите, Юнька лестницу приставит с вечеру, вроде как ремонтировать чего, вы по ней в сад и спускайтесь, как условный сигнал услышите. Кукушка три раза кукукнет, малешко помолчит и еще два разочку: ку-ку, ку-ку. Только в темненькое оденьтесь, в штаны какие и рубаху. Ну, я побежала, а то не успею ваши одежи постирать...

6.

Аудиенция у Генерал-Наместника удалась. И презент он принял, и родительский привет, и сам, почитай, битый час вспоминал их молодые похождения. Расчувствовался, а когда Енох еще сообщил, что в Кремле ему выбор был, куда пойти служить отчизне, и он сознательно, ну и по совету отца, конечно, предпочел этот далекий окуем столичным задворкам, Урза Филиппович вообще в восторг пришел:

– Я вот что вам, милейший Енох Минович, скажу: каждый державный муж приходит к такой потребности, когда ему уже ни денег, ни чинов, ни продвижения не надобно, а одно-единственное душу и разум напрягает – жажда передать свой опыт, свои знания молодежи, идущей за тобой по государственной тропе служения Августейшему Демократу. Вот в чем смысл нашего земного бытия, вот что ни тлен не тронет, ни червь не подточит. Но редко ныне найдешь достойных юношей. Все в наставники рвутся! Сам-то от горшка три вершка, жиденькую бороденку отрастил, заморскую бурсу, прости господи, закончил и уж мнит себя столпом экономики, в министры метит, истины с экранов вещает, державой управляет! А сам гвоздя ржавого не забил, с паршивой лавчонкой на базаре никогда не управлялся. Зато языком ловко тренькает! Тьфу, да и только!

– Вы, глубокоуважаемый Урза Филипович, даже и не подозреваете, до чего правы. Моему поколению, хоть и пожили мы еще недостаточно, много такого досталось. И умников этих среди моих погодков наблюдать приходилось, так сказать, в зачатке. Гнилостный в подавляющей массе народец, продувной. А главное, почти сплошь инородный. Ну о каких они интересах Державы печься могут, когда их земля обетованная – Объевра. Я больше скажу, только вы уж откровения мои за крамолу не примите, – не та поросль вокруг Царя-батюшки собралась, сплошь чертополох какой-то безродный, дачно-приозерский. Мне так думается, что такие, как вы, Урза Филиппович, должны быть в ближнем окружении Президент-Императора.

– Мой вам совет, – многозначительно воздел указующий перст генерал, – об инородцах поменьше распространяйтесь. Откуда в нашей многонациональной державе инородцам-то взяться? Все мы инородцевы дети, и от этого никуда не деться. Да и времена сами знаете какие!..

«Да, перебрал я малость, – сдрейфил Енох. – Что-то меня уж слишком понесло!» – а вслух виновато произнес:

– Так я же о благе Отечества пекусь, а крамола как раз от этих умников и идет...

– Батюшка вы наш разлюбезный, – принялся поучать начальник, – из-за межи к нам, темным, свет истины и свободы идет. А крамола, она у нас самих колосится, словно бурьян. Вы это накрепко запомните, без Запада и Западо-Востока мы – ноль! Мы – срединная мягкотелость, в том беда и сила наши. А потому давайте в рабочем кабинете о пустопорожних предметах говорить не будем, – на всякий случай перестраховался Наместник. «Кто его знает, что за фрукт приехал в его округ, для начала проверить следует, а уж потом дозволять крамолу говорить», – подумал он и, не сбавляя оборотов, продолжил: – В толк не возьму, вас что там, за бугром, не доучили малость али, наоборот, переучили вусмерть? Ровно как Берез-Вениковский, царство ему небесное, околесицу несете не по чину.

– Простите, господин Генерал-Наместник! – переходя на официальный тон и понимая, принялся благодушно оправдываться Енох. – Я с вами полностью согласен, вестимо, у нас и своей крамолы полно, хотя враги Царя-Президента и святой Державы нашей в основном в заграницах поокопались! – делая вид, что предыдущие слова начальника его никоим боком не касались, гнул свое посетитель. – Нынче наш отчий дом, как считает народ и Его Величество Преемник Шестой, на подъеме. Благосостояния людские растут, промышленность прет, червонец стабилизировался, того и гляди золотым станет, войны утихают, хлеба и зрелищ имеем предостаточно, а главное, демократия заматерела и обратилась в незыблемость. Это же очевидно! А что эти, простите за несалонное слово, гниды творят? Они хулу на нас собирают, каждый успех в поражение норовят обернуть. Детей от родителей пытаются отбить! Тургенят, одним словом, рахметовщину с базаровщиной разводят. Инородцы они для всех нас и всего демократического человечества, не по рождению, не по крови, а по духу своему гадкому. Вот каков смысл я вкладывал в эти слова. Вы должны понять мою горячность. А что до учения в Объевре и Афроюсии – грош ему цена. Наплевать и забыть, только с сего дня по-настоящему учиться-то и стал, за что поклон вам земной и сыновняя благодарность.

«Вот отродье банкирское! С таким ухо надо держать востро. Поди их сегодня разбери, молодых, хотя – не так уж он и молод. Вон куда хватил, Тургенева приплел, а ученость показал. Далеко пойдет, ежели, конечно, мы позволим», – полуприкрыв лицо широкой ладонью, думал старый генерал.

Потом долго пили чай, говорили о местных красотах и дикости.

– После предшественника вашего окаянного трудновато вам будет. Отчаянный был, до жути. Однажды, уже к вечеру, прибыл ко мне с докладом. Не большой я любитель дергать людей понапрасну, пусть себе работают, да и экономия, а то одного бензину уходит прорва. А здесь заявился, весь блестит как масленичный блин, мол, извел я, ваше высокопревосходительство, в своем уделе недоимщиков, ябед и прочую противоправную нечисть, – и бах мне на стол нечто в полотняном мешочке. Я уже, признаться, перекреститься собрался, думал, что он мне чью-то отрубленную голову приволок. С него-то станется! А он это, тесьму распустил и достает из мешка трехлитровую банку. Стекло зеленовато-мутное, да и я уже на глаза ослаб. Придвинулся поближе и едва чувств не лишился.

– И что же в банке было?

– Уши.

– Как уши?! – отолбенел Енох.