Страница 37 из 56
LXI
Долго говорил еще Трофимов, но слова его убеждения не трогали старика Авакумова. Напрасно Степан Гаврилович призывал его к покаянию, напрасно убеждал его, чтоб он одумался, чтоб он признал свои прошлые грехи, ничего не действовало на злобного старика. Он не хотел верить, что близится его смертный час, что минуты его сочтены, требовал, чтоб его вернули к жизни, клял изменника, как называл Трофимова, и богохульствовал…
Варгин, присутствовавший при этой сцене, присмирел и наблюдал молча.
Теперь он видел, что правда как будто на стороне Трофимова и что в самом деле преждевременно было выводить заключение не в его пользу. Но в чем еще состояла эта правда и каким путем мог выздороветь молодой человек, обессиленный кровопусканиями, этого понять Варгин не мог.
Одно было несомненно, что злой старик Авакумов терпел наказание за прошлую свою жизнь, и наказание это было страшное.
Мало-помалу слова отчаяния, злобы и ненависти, произносимые Авакумовым, потеряли связь, речь его перестала быть последовательною, он снова впал в бред и заметался по постели…
— Кончено, — проговорил Трофимов, — он умрет, не примирившись и не раскаявшись!.. Такова, видно, воля судьбы!..
Авакумов захрипел, и в горле у него послышалось бульканье, душившее его…
— Разве он умрет? — с некоторым ужасом спросил Варгин.
— У него началась уже предсмертная агония, — ответил Трофимов, — теперь уж ничто не спасет его… Ничем нельзя даже облегчить его страдания… Теперь за дело, Варгин!..
— За какое дело? — удивленно спросил тот, нисколько, однако, не возражая против того, что Степан Гаврилович так попросту называет его по фамилии.
— Нужно как можно скорее, — пояснил Трофимов, — перевезти этого молодого человека ко мне, чтоб не оставлять его здесь… Кати кресло, помоги мне!
Они выкатили кресло в столовую, и здесь Трофимов начал распоряжаться…
Явился Крохин и стал отдавать приказания, какие требовал от него Степан Гаврилович.
Была сейчас же заложена карета, больного вынесли на тюфяке, уложили его в карету, в нее сел Трофисов с Варгиным, и они поехали…
Тут только на свежем воздухе Варгин свободно вздохнул и пришел в себя.
— Так это ты? Ах, чтоб тебя! — обратился он к Трофимову, дружески и, насколько позволяли обстоятельства, радостно взглядывая на него. — Теперь я вижу, что это действительно ты… но как же я не узнавал тебя до тех пор, пока ты сам не сказал мне?..
— Времени много ушло! — усмехнулся Трофимов, или, вернее, тот, кто называл себя этим именем.
— Да откуда же много? — возразил Варгин. — Напротив, все это, мне кажется, было так недавно!..
— Может быть. Но теперь узнать меня могут лишь тогда, когда я захочу… И я не открылся бы тебе, если бы это не было необходимо… Как ты попал к Авакумову?
Варгин сморщил лоб, припоминая.
— Не знаю… — проговорил он. — В самом деле, как я попал?.. Подожди — мне нужно куда-то еще пойти… Впрочем, успею… Нет, но я не ожидал никак, что вдруг Трофимов — ты!.. Да ты теперь гораздо старше своих лет на вид… у тебя морщины…
— Искусственные, мой друг!
— Ведь ты как в воду канул. И не писал ничего, и совсем не было слышно о тебе… И вдруг… Да еще при таких обстоятельствах!..
— Только благодаря этим обстоятельствам я и открылся тебе, чтоб убедить, что я не злодей и если делаю что-нибудь, то потому лишь, что уверен, что оно хорошо и нужно!
— Все-таки, знаешь, мне этот обескровленный молодой человек сомнителен…
— Вот приедешь домой и узнаешь, в чем дело…
— Ну, хорошо, я верю тебе, я должен верить! — согласился Варгин.
Теперь он имел основание верить человеку, называвшемуся Трофимовым; после того как тот шепнул ему несколько слов, чтоб остановить его горячность и неистовство, он узнал в нем своего старого приятеля, Кирша…
Это был Кирш, давнишний приятель Варгина, принужденный скрываться по совершенно особым и очень сложным обстоятельствам. Варгин настолько знал и любил Кирша, что, как только тот открылся ему и дал узнать себя, он присмирел и поверил тому…
LXII
Патер Грубер сидел с братом Иосифом, или Иосифом Антоновичем Пшебецким, за шоколадом.
Они уже сидели так добрых два часа, а ожидаемый ими Варгин, который, по уверению Пшебецкого, должен был явиться и рассказать все, не приходил.
— Будьте покойны, он придет! — с неослабной уверенностью повторил уже в сотый раз Иосиф Антонович.
— Да почему вы так уверены? — спросил Грубер, терпение которого, по-видимому, начало истощаться. — Мне кажется, вы ошибаетесь!
— Я могу ошибаться, — возразил Пшебецкий, — в чем угодно, но только не в этом!
— Однако?
— Дело в том, что я нашел в этом художнике Варгине удивительный субъект для гипноза… А вам известна, кажется, моя сила в этом отношении.
— В вашей силе я не сомневаюсь… — начал Грубер, но Иосиф Антонович перебил его:
— Если не сомневаетесь, тогда верьте!
— Но я желал бы знать, как вы распорядились в данном случае своей силой? Дело мне кажется довольно сложным.
— Напротив, ничуть! Я уже много раз пользовался этим приемом и всегда получал желаемые результаты, находя в загипнотизированных рабски исполнительных помощников, которые с удивительной точностью без страха и колебаний исполняют приказания, причем для этого лишь нужно, чтобы субъект был достаточно впечатлителен, а большей впечатлительности, чем у этого художника, я не встречал. Он должен выполнить с математической точностью все, что я ему велю, и прийти сюда во что бы то ни стало, чтобы рассказать нам.
— А что же вы ему велели делать?
— Приехав к нему и найдя его дома, я сразу увидел, каков он, и мне достаточно было поглядеть на него и подумать, чтобы он впал в гипноз, как это уже случилось, и он был в полной моей власти. Тогда я сказал ему, чтобы он следовал за мною, отвез его в дом Авакумова, сдал Станиславу и поручил тому дать возможность художнику наблюсти за Трофимовым…
— Отчего же вы не поручили это просто Станиславу?
— Во-первых, Станислав недостаточно развит, чтобы понять и запомнить подслушанный разговор, а во-вторых, не забывайте, что мне нужен тут загипнотизированный человек, который, как машина, воспримет все услышанное и, явясь сюда, повторит от слова до слова, хотя бы даже это было на языке, для него неизвестном.
— Неужели это возможно? — полюбопытствовал Грубер.
— Вполне и безусловно. Загипнотизированный не только может запомнить и повторить чужую речь на незнакомом ему языке, но даже сам говорить на нем, если он только когда-нибудь слышал разговор на этом языке.
На этот раз этой протянутой руки было достаточно, чтобы Варгин, как бы привыкший уже к гипнозу, немедленно впал в него.
"Поразительная впечатлительность!" — подумал Трофимов.
— О да! — сейчас же ответил ему Варгин, недвижно растянувшийся в кресле, с открытыми, остановившимися, как у мертвого, глазами.
— Ты, значит, можешь читать мысли? — спросил Трофимов.
— Да.
— И видеть на расстоянии?
— Да, да!
— Тем лучше.
— Я знаю уж, что ты хочешь, чтобы я сказал тебе… О, я скажу, потому что этот человек хотел мне сделать вред… Ты хочешь знать, куда я должен идти? Вот я выхожу на улицу… постой, я забыл надеть плащ— холодно, сейчас! Вот так… теперь хорошо! Я иду прямо, поворачиваю налево… О! Я на Невском! И тут на Невском дом, куда я должен идти. Вот он!..
— Какой же это дом? — тихо сделал вопрос Трофимов.
— Да католической же церкви! Разве ты не знаешь? Какой ты непонятливый!.. Я подымаюсь по лестнице, дверь не заперта… Вхожу… в прихожей никого… потом пустой зал… потом еще комната: тут сидят двое…
— Ты знаешь их?
— Знаю… Один — патер Грубер, а другой — тот, который велел мне прийти сюда. Его Грубер называет "брат Иосиф"…
— Довольно, знаю! — остановил его Трофимов. — Так это брат Иосиф велел тебе прийти к нему?