Ищите и найдете

— Но когда дело идет о политических вопросах, то жалость надо оставить в стороне, а следует рассуждать лишь, что выгодно и что невыгодно.

— Но, сколько бы я ни рассуждал, — пожал плечами Герье, — из этого все равно ничего не выйдет, потому что никакого отношения к политике я иметь не могу.

— Не говорите так! — загадочно протянула Драйпегова. — Почем вы знаете, что вам предстоит и что вас ожидает! Конечно, нельзя выдвинуться, сидя сложив руки… Для того чтобы стать чем-нибудь, нужно действовать и делать что-нибудь.

— Что же мне-то делать?

— Слушаться меня!

— А сами вы хотите действовать на политической почве?

— Я хочу обеспечить вашу судьбу и выдвинуть вас. Вы только слушайтесь меня, тогда все будет хорошо.

Теперь для Герье было уже очевидно, что Драйпегова впуталась или желала впутаться в политическую историю, связанную с именем короля-изгнанника, и, по всем вероятиям, имела какие-нибудь данные для этого.

Конечно, она могла поступать, как ей заблагорассудится, до этого доктору Герье не было никакого дела, и предостеречь ее, а тем более удерживать, он совсем не намеревался, но он внутренно возмутился всем своим существом против того, что эта Драйпегова с такой уверенностью навязывала ему свое руководительство и хотела ни с того ни сего подчинить себе его личность, требуя от него повиновения и уверяя, что "все будет хорошо".

Во-первых, если б и действительно все было бы хорошо, как она говорила, то и тогда он не согласился бы подчиниться никому, а, во-вторых, казалось крайне сомнительным, чтобы у Драйпеговой могло что-нибудь выйти "хорошо".

"Да Бог с ней совсем, пусть она делает, что хочет, и оставит меня в покое", — подумал Герье и, выпрямившись и в упор глянув на Драйпегову, сказал:

— Я, сударыня, вот что отвечу вам: мне ничего не нужно, и я ничего не ищу и ни в какие дела и истории вмешиваться не желаю. Я принял в Митаве у вас место переводчика и домоправителя, если хотите, но теперь вижу, что не способен угодить вам, потому что вы требуете от меня большего, и потому я прошу вас отпустить меня!

Проговорил он это таким серьезным и определенным тоном, что Драйпегова сразу осела.

Она никак не ожидала такого оборота разговора.

— То есть как же это отпустить? — повторила она. — Вы желаете, значит, оставить меня?

— Да, я желаю вас оставить.

Герье сам себе удивлялся, откуда бралась у него смелость говорить так прямо, без всяких обиняков, но он был очень рад этой смелости и испытывал искреннее удовольствие, как будто Драйпегова обидела его чем-то, и он теперь вымещал на ней ее обиду.

Однако она оказалась женщиной, достойной до некоторой степени своего батюшки и умевшей показать твердость, когда это, по ее мнению, было нужно.

Драйпегова видела, что своей собственной особой она не в состоянии сразу прельстить доктора Герье, и потому, оставив всякое жеманство, перешла на чисто деловую почву.

— Хорошо! — сказала она. — Если вы желаете меня оставить, я вас не хочу удерживать насильно, но в таком случае вы должны мне вернуть расходы по вашему переезду сюда и затем, конечно, отправиться отсюда на ваш собственный счет. Я уже не говорю о том, что не только деликатность, но и обычай требуют, чтобы вы остались у меня, пока я не найду вам заместителя.

Теперь доктор Герье должен был согласиться, что она права и что если он хочет по собственному желанию уехать, то должен вернуть деньги, которые получил на проезд в Митаву.

Денег же этих сейчас у Герье не было.

Он был слишком уверен, что останется в Митаве надолго, и потому весь остаток собственных денег, какие были у него, оставил в Петербурге в банке, думая, что ему будет вполне довольно того, что он станет получать в Митаве.

Чтобы отделаться от Драйпеговой, он рад был из последнего вернуть ей стоимость своего проезда, но для этого нужно было написать в Петербург и ждать оттуда присылки денег из банка, и эта процедура была очень долгая; доктору Герье даже не с чем было уехать теперь из Митавы, если бы он и мог уговориться с Драйпеговой, что вышлет ей деньги из Петербурга или передаст их там ее отцу.

Своим требованием она ставила его в безвыходное положение, он был до некоторой степени в кабале у нее и, чтобы вырваться, ему нужно было прежде всего получить деньги из Петербурга, а пока волей-неволей приходилось оставаться.

XLI

Итак, доктор Герье остался в Митаве, с первой же почтой отправив в Петербург два письма: одно — Варгину, другое — в банк о скорейшей высылке ему денег.

Пока же он решил строго и добросовестно исполнять обязанности переводчика и домоправителя, а затем не допускать со стороны Драйпеговой никаких требований, не вытекавших непосредственно из этих обязанностей.

Драйпегова как будто помирилась с этим решением и не противоречила доктору.

Может быть, она знала, что и в банке в Петербурге существовала тогда такая же волокита, как и во всех казенных учреждениях того времени, и что доктору Герье много раз придется писать, пока он добьется чего-нибудь определенного.

На другой день после своего приезда она послала доктора в замок, с тем чтобы он нашел там графа Рене и испросил через него у короля аудиенцию для нее, госпожи Драйпеговой, которая приехала-де только что из Петербурга и желает представиться королю.

Людовик XVIII жил в Митаве, окруженный маленьким двором, который состоял из нескольких французских аристократов, последовавших за ним в изгнание и несших вместе со службой своему королю лишения и неудобства этого изгнания.

Под именем графа Рене в Митаве жил при короле один из представителей аристократической фамилии старой Франции.

Драйпегова вручила Герье рекомендательные письма, которые привезла с собой; она сказала, что по этим письмам ей немедленно будет назначена частная аудиенция, и доктору приходилось только узнать время этой аудиенции.

Такое поручение по своей должности он был принужден принять, и, забрав письма, Герье отправился в замок.

Странное, романтическое, почти сказочное впечатление производил этот замок присоединенного к России немецкого города, где жил французский король.

Замок был построен в древнегерманском стиле; у ворот его стоял русский часовой, а первый же человек, которого Герье встретил во дворе замка, был во французском парике и в шляпе и плаще старого французского покроя, вытесненного новой модой Директории.

Герье, вежливо приподняв шляпу, спросил, где он может найти графа Рене, и человек, в свою очередь, приподняв шляпу и радостно улыбнувшись его французскому языку, показал ему на небольшую дверь во флигеле.

Двор был покрыт слежавшимся за зиму, смерзшим и грязным снегом, по которому были протоптаны тропинки от одних дверей к другим.

Видно было, что тут часто сообщались между собой.

Герье пошел к указанной двери; к ней на цепочке, по-старинному, был привешен молоток, служивший вместо звонка.

Доктор ударил молотком в дверь, и она отворилась через некоторое время.

Отворил ее лакей в ливрее с герцогскими гербами. Лакей был в пудреном белом парике, с гладко выбритым морщинистым старческим лицом; ливрея его была старая и потертая, но с тем большею гордостью выпрямлял он свою сгорбленную спину и, по-видимому, с тем большим достоинством носил на своем ветхом теле свое обветшавшее одеяние.

Выражение лица и вся фигура говорили, что, какова бы ни была окружающая обстановка, ничто не может изменить тот порядок, в котором он был рожден, вырос и воспитался и который должен существовать для него поэтому везде, где бы он ни находился.

Русский человек непременно при всем своем уважении к такому достоинству сейчас пошутил бы, внутренне назвал бы лакея мумией, что ли, но француз Герье даже как будто проникся некоторым благоговением при виде этой лакейской важности и скромно, но тоже не без достоинства, назвал себя и осведомился, может ли он «представиться» графу Рене.