Страница 2 из 2
Пока журналист излагал цель своего посещения, писатель слушал, ничего не отвечая, и только изредка зорким взглядом посматривал на него; Патиссо, все более и более смущаясь, созерцал знаменитого человека.
Ему было лет сорок, не больше, он был среднего роста, довольно плотный, добродушный на вид. Лицо его (очень похожее на те, что встречаются на многих итальянских картинах XVI века), не будучи красивым пластически, отличалось характерным выражением силы и ума. Коротко подстриженные волосы торчком стояли над высоким лбом. Прямой нос был как бы срезан слишком поспешным ударом резца, верхняя губа затенена густыми черными усами; подбородок скрывала короткая борода. Взгляд черных глаз, подчас иронический, был проницателен; он говорил о неустанной работе мысли этого человека, который разглядывал людей, истолковывал их слова, анализировал жесты и обнажал сердца. Его круглая, мощная голова хорошо подходила к имени — быстрому, краткому, в два слога, взлетающих в гулком звучании гласных.
Когда журналист изложил свое предложение, писатель ответил, что не хочет связывать себя обещанием, но что он подумает, да и кроме того, у него еще не вполне определился план книги. После этого он замолчал. Это означало, что прием окончен, и посетители, немного сконфуженные, поднялись. Но тут г-ну Патиссо страстно захотелось, чтобы знаменитый человек сказал ему хоть слово, хоть какое-нибудь слово, которое он мог бы повторять своим коллегам. И, набравшись духу, он пробормотал:
— О сударь, если бы вы знали, как я восхищаюсь вашими произведениями!
Писатель поклонился, но ничего не ответил. Патиссо, осмелев, продолжал:
— Для меня такая честь говорить сегодня с вами!
Писатель поклонился еще раз, но сухо и нетерпеливо. Патиссо заметил это, растерялся и добавил, пятясь:
— Какой... ве... ве... великолепный дом!
И тут в равнодушном сердце писателя проснулось чувство собственника: улыбаясь, он распахнул окно, чтобы показать открывавшийся из него вид. Широкие дали простирались вплоть до Триеля, Пис-Фонтэна, Шантелу, до высот Отри, Сены — насколько хватал глаз. Восхищенные посетители рассыпались в похвалах, и перед ними тут же открылся доступ в дом. Им показали все, вплоть до изящной кухни, где стены и даже потолок были выложены фаянсовыми изразцами с голубым узором, возбуждавшими удивление крестьян.
— Как вы купили этот дом? — спросил журналист.
Писатель рассказал, что, подыскивая дачу на лето, он случайно наткнулся на маленький домик, примыкавший к новому зданию; его отдавали за несколько тысяч франков, за безделицу, почти даром. Писатель тут же купил его.
— Но все, что вы к нему пристроили потом, должно быть, обошлось недешево?
Писатель улыбнулся:
— Да, стоило это немало.
Посетители удалились.
Журналист, взяв Патиссо под руку, рассуждал:
— У каждого генерала есть свое Ватерлоо, у каждого Бальзака свое Жарди[2], и каждый художник, живущий за городом, в глубине души — собственник.
Они сели в поезд на станции Вилен. В вагоне Патиссо особенно громко произносил имена знаменитого художника и великого писателя, как будто это были его друзья. Он даже старался намекнуть, что завтракал с одним и пообедал у другого.
2
Жарди — поместье в окрестностях Парижа, непродолжительное время принадлежавшее Бальзаку и проданное им из-за связанных с ним больших расходов.