Моё поколение

Он поднял кулак и хотел кому-то погрозить, но никого возле него не было.

Он сорвался с места и, дернув калитку, побежал. Он не видел мелькавших домов, не помнил струившихся мимо него улиц и остановился только тогда, когда почувствовал, что кто-то стоит перед ним, прямой и высокий, и держит его за лацкан шинели.

Он поднял голову и увидел, что стоит на директорском дворе и что человек, который держит его, — Андрюша Соколовский. Тогда он понял, что сюда именно и бежал, и сам испугался своих мыслей. Он отступил на шаг назад и вырвал из рук Андрюши лацкан своей шинели.

— Ага! Сыночек, — сказал он хрипло и отрывисто. — Папашу сторожишь. Оберегаешь? Смотри, не убережешь. Всё равно будет бит как сукин сын.

Он зло оглядел Андрюшу.

— Ну, что? Молчишь? Изреки что-нибудь.

Андрюша потупился.

— Всё, что я скажу, всё, что я сделаю, будет не так понято.

Никишин стоял, покачиваясь на длинных ногах, и рот его насмешливо кривился.

— Прохвост, — бросил он, прищурив глаз. — Комедиант.

— Постой! — крикнул Андрюша. — Никишин… Николай!

Но возле него уже никого не было. Только за воротами взвизгивал под сапогами снег. Потом всё смолкло. Тихо и широко лежал завороженный, недобрый мир.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Глава первая. НЕНАВИСТЬ

В городе было две газеты: либерально-серый «Архангельск» и безразборчиво-желтое «Северное утро». В погоне за читателями они не столько заботились о качестве статей и сообщаемых известий, сколько о раннем выходе газеты, что обеспечивало продажу её тиража. В пылу жестокой конкуренции они не только обгоняли друг друга, но и самое время. Трудно установить, которому из редакторов пришла в голову блестящая мысль пренебречь вращением Земли вокруг своей оси, но великий акт состоялся, и однажды вечером одна из газет вышла помеченной завтрашним днем.

Естественно, что соперница её тотчас же откинула астрономические предрассудки и вышла назавтра на час раньше конкурента и тоже помеченная следующим днем. В течение ближайших недель разъярившиеся редакторы, настегивая сотрудников и метранпажей, являли миру поразительное проворство. «Архангельск» выходил в семь часов вечера, «Северное утро» стало выходить в шесть; «Архангельск» — в пять, и так далее. Среди ясного дня быстроногие мальчишки-газетчики вылетали из типографии и мчались по улицам, крича на разные голоса: «Газета «Северное утро» на завтрашний день!» «Газета «Архангельск» на завтрашний день!» Читатели сначала были несколько удивлены, но скоро попривыкли и без особых переживаний принимали вчерашние новости за завтрашние.

Сотрудники, бойко предупреждая события, писали загодя рецензии на спектакли местного театра и пророчески изобретали грядущий день. Нынче, впрочем, события следовали одно за другим с такой быстротой, что даже резвые репортеры едва поспевали за ними.

Начало стремительной череде городских происшествий было положено в день, когда должен был собраться педагогический совет. Утро не предвещало, казалось, ничего необыкновенного. На улицах было довольно морозно и ветрено. В шесть часов утра запели на разные голоса гудки многочисленных лесопилок. Часом позже из Заостровья и других пригородных деревень потянулись подводы, полные деревянных бадеечек-полагушек, в каких продавали молоко, и двуручных корзин, в которых ровными рядками в три этажа стояли крынки с простоквашей и сметаной. Туда же, к базарной площади, потянулись вслед за тем и ранние хозяйки с плетеными кошелками, в которых звякали ложки для пробы молока. Позже появились на улицах чиновники и гимназисты. Чиновники торопились в присутственные места к своим закапанным чернилами столам, гимназисты — в гимназию к своим изрезанным перочинными ножами партам.

Сперва все разошлись по классам и, сложив книжки в парты, занялись обсуждением принесенных с собой новостей, потом прозвенел звонок на молитву. Коридоры заполнились потоком черных курточек. Входя в зал, гимназисты выстраивались длинными шеренгами, лицом к висящему за железной загородкой иконостасу. Игнатий Михайлович метался по залу, устанавливая в рядах должный порядок. Приготовишки, шмыгая носами, наспех обменивались перышками или щипали исподтишка соседей.

Старшеклассники были подтянуты, классные организаторы перешептывались друг с другом. Вчера на собрании у Рыбакова было решено после третьего урока прекратить занятия в классах и уйти домой, передав педагогическому совету требование об оставлении Никишина и о публичном извинении перед ним директора. Забастовка эта была первой попыткой организованного общего движени, и, понятно, комитетчики и школьные организаторы сильно волновались. Мезенцову пришлось нынче приложить большие против обычного усилия для того, чтобы установить необходимый порядок. В конце концов ему всё же удалось добиться желаемой тишины.

Все приготовились к началу молитвы. Хоровые басы угрюмо откашлялись. Козлобородый регент погрозил им камертоном. В зал вошел Аркадий Борисович — бледный и прямой. Отец Зосима пригладил рукой волосы и обернулся к иконостасу. Тоненькие дисканты озабоченно напыжились, готовясь прозвенеть, но, как оказалось, пыжились они попусту. Расталкивая и разбрасывая в сторону мелкоту, промчался рядами Никишин и выскочил навстречу директору.

Регент, стоявший спиной к двери и ничего не видевший, взмахнул камертоном, но певчие только рты раскрыли, не издав при этом ни звука. Все застыли в немой оторопи, и в мертвой тишине Никишин крикнул срывающимся баском:

— Честное слово, не за себя, за всю гимназию…

Он взмахнул рукой, готовясь ударить, но рука так и осталась висеть в воздухе. Позади него вырос Андрюша Соколовский и, схватив за плечо, оттолкнул в сторону.

Зал ахнул и снова замер. Аркадий Борисович в одно молниеносное мгновение пережил бурную радость отцовской гордости.

— Скотина, — глухо уронил за спиной Андрюши Мишка Соболь.

Андрюша вздрогнул. Ему вспомнилось вчерашнее: «Всё, что я скажу, всё, что я сделаю, будет не так понято». Впрочем, это был всего лишь мимолетный укол мысли. У него не было времени на то, чтобы ответить обидчику. Опережая Никишина, Андрюша рванулся вперед и дважды ударил Аркадия Борисовича по лицу.

Пощечины отозвались гулкими шлепками в мертвой тишине застывшего зала. Аркадий Борисович отшатнулся от сына и едва не упал. Его голый череп дернулся от двойного удара в сторону, на левой щеке вспыхнуло багровое пятно. Впервые гимназисты увидели, что прямой стан Директора сгибаем. Подняв плечи и как бы переломившись в пояснице, не сказав ни слова, не вскрикнув, Аркадий Борисович повернулся спиной к гимназистам и побежал к двери.

Увидев ненавистного директора поверженным с недосягаемых высот, гимназисты вдруг разъярились. Они засвистели, затопали ногами, заулюлюкали. Со всех концов зала понеслось вслед ему:

— Негодяй!

— Жандарм!

— Иезуит!